Дождливое лето - Ефим Дорош

Вот это и приводит к тому, что в одном месте сельскохозяйственные продукты, особенно сезонные, очень дороги, а в другом — не имеют сбыта.

Надо бы из единого центра, оперативно, информировать колхозы о спросе на те или иные продукты в тех или иных областях, о существующих там ценах. И надо бы, сколько требуется, давать колхозам вагоны и баржи.

Мы покидаем лес и входим в тихую деревеньку с ласковым названием — Меленки. Узкая улочка, точнее — по-воскресному чисто подметенный закоулок, ведет нас вокруг маленького, вытянутого вверх дома с подклетью, пристройкой, надстройкой и множеством разной величины дверей и окошек. Этот дом мог бы стоять в средневековом ремесленном посаде. Здесь и живет бывший ремесленник — бондарь или тележник, который при встрече с нами степенно приподнимает старинный суконный картуз. Мы достигаем высокой луговины, откуда видна обширная топкая низменность, вся в темных кустах ольхи. За ольшаником, поблескивая, изогнулась река Устье. Мельницы, меленки некогда стояли, вероятно, по берегам реки. Вот откуда это название!

Место здесь открытое, просторное. Нам видно, как неподалеку от сельца Никольского на Перевозе, поднявшего над округой тонкую белую колоколенку, река Устье принимает в себя Вексу, и они образуют третью реку.

Долины всех трех рек с их заливными лугами, над которыми бежит сейчас мягкий утренний ветерок, простерлись к дальнему горизонту, и всюду, куда достигает взгляд, видны вереницы косарей, хотя день сегодня воскресный. «На сеноуборке теперь последний лодырь старается, — говорит Иван Федосеевич, — сенца заработать каждому нужно!» Ветерок доносит к нам запахи речной воды и свежей, едва только начавшей вянуть травы.

Иван Федосеевич рассуждает о лугах.

Почему-то, когда речь заходит о животноводстве, принято главным образом говорить о сеяных травах, кормовых корнеплодах, кукурузе, концентратах, силосе и прочих, весьма нужных и полезных вещах. И редко — увы! — разговор коснется речной поймы, заливного луга, этого бесценного, самой природой сотворенного сокровища серединной России. Я помню, как хорошо сказал однажды Андрей Владимирович: «Волга — река индустриальная, рабочая, а Ока — сельскохозяйственная, крестьянская». И ведь верно! С именем Волги у нас всегда связано представление о могучем водном потоке, который из века в век тянет и движет великий груз, — а теперь вот еще и электрическую энергию вырабатывает. Что же до Оки, то она для нас по преимуществу река, собирающая отовсюду мельчайшие частицы туков, чтобы в полую воду, разлившись по неоглядным лугам, напитать и напоить собою землю и травы. Молоко, и мед, и масло— это Ока. А электричество, станки, автомобили, тракторы — Волга. И если Волга как бы главенствует среди исполинских промышленных рек, то Ока возглавляет неисчислимое множество сельских речек. Каждый год, когда сойдет вешняя вода, луговые берега наших деревенских рек и речушек оденутся зеленым разнотравьем, а в июне принимаются дивно цвести. То ли потому, что так хороша цветущая пойма, где самая последняя былинка осыпана какой-нибудь цветочной мелочью, где стон стоит от пчелиной работы, где поутру все унизано росой, а в полдень дух захватывает от влажных, жарких запахов; то ли оттого, что с незапамятных времен на косьбу выходят артелью, миром, выхваляясь друг перед другом сноровкой, силой; то ли по той простой причине, что лошадь и корова, для которых старался в сенокосную пору крестьянин, были ему дороже жизни, — не берусь ответить почему, но только ни одна крестьянская работа и ни одно место, где крестьянскую работу делают, не породили у нас в народе столько светлой поэзии, сколько сенокос, пожня, заливной луг…

Все. это приходит на ум, пока я слушаю Ивана Федосеевича.

Он говорит о том, что в колхозе больше пятисот гектаров заливных лугов. Землю эту не нужно ни пахать, ни сеять, не надо расходовать денег на семена и удобрения, а дает эта земля каждый год по четырнадцать — пятнадцать центнеров сена с гектара. Река удобряет почву, вода и ветер разносят семена, только и заботы человеку, чтобы собрать вовремя урожай.

Так не заслужила ли эта земля особенного к ней внимания!

В здешних поемных лугах встречаются превосходные травы: манник, вейник. Иной год их больше, иной меньше. А почему бы не собирать семена этих трав, окультуривать их, воспроизводить? Среди заливных лугов есть кочковатые, в западинках… Если бы такие луга профрезеровать, они стали бы гладкими, ровными, можно бы здесь пустить мощные тракторные сенокосилки, а это значительно ускорило бы сеноуборку, да и сено стоило бы дешевле.

Я понял, что Иван Федосеевич озабочен тем, как бы к естественной работе реки и луга прибавить еще усилия человеческого разума. И я подумал о том, какое прекрасное дело мог бы взять на себя здешний райком партии, если бы созвал знающих людей, чтобы обсудить с ними все вопросы, связанные с улучшением лугового хозяйства в районе. Тут ведь одному колхозу трудно что-либо сделать. Надо как бы держать в голове озеро и всю систему рек и каналов, помогая им в их могучем ежегодном труде. Если, знать во всех подробностях, как именно здесь, в приозерной котловине, действует исполинский механизм природы, с ранней весны и до поздней осени производящий в лугах травы, можно помочь ему делать эту работу лучше.

Иван Федосеевич, например, предлагает наладить семеноводство дикорастущих трав, выровнять поверхность лугов. Николай Семенович, я убежден, станет говорить о необходимости заливать луга озерным илом. Кто-нибудь еще — мало ли у нас в районе председателей колхозов, агрономов, краеведов или просто любящих и знающих свою землю людей! — предложит другие, известные науке или рожденные практикой приемы и способы, с помощью которых можно увеличить урожайность луговых злаков и трав, ускорить их уборку.

Вообще, я думаю, райкому надо бы созывать не кампанейские совещания, а по коренным проблемам здешнего сельского хозяйства. Ежегодные районные совещания перед весенним севом, перед уборкой, право же, почти ничего не дают. На этих совещаниях говорят все о том же, что посеять надо в срок, что убрать надо быстро и без потерь, в подтверждение чего приводятся навязшие в зубах пословицы: «Сей в грязь, будешь князь», «Летний день год кормит»… Истины эти перемежаются заверениями политичных председателей, легко берущих любое обязательство, и жалобами председателей простоватых, которым почему-то всегда недостает комбайна или пары сеялок. Главенствует же над всем так называемая накачка, ради которой и затеваются совещания.

Мне кажется, что перед посевной или уборочной совещания надо бы созывать в самом колхозе, в МТС, где можно обговорить работу каждого человека, подсчитать, сколько какая лошадь потянет, с точностью до одного часа установить, когда можно боронить какое-нибудь Попово поле или жать рожь: за Барским двором.

А партийный штаб района, мне кажется, должен бы главным образом собирать людей, чтобы обсуждать с ними проблемы плодородия почв или того же луговодства, экономические проблемы, как это и сделал недавно наш райком.

Об этом мы говорим с Иваном Федосеевичем, направляясь к Любогостицам.

Мы возвращаемся домой другой дорогой, вернее, без всякой дороги, напрямки, или навпростец, как говорят украинцы, через истоптанные скотиной болотца, через мелкие овражки, посреди которых едва приметно текут ручьи.

Так достигаем мы подошвы холма, на котором стоит белая церковка строгой, несколько суховатой архитектуры, во вкусе провинциального русского классицизма. Церковка эта была посвящена Николаю-угоднику, некогда очень популярному в русских деревнях, особенно же в селах у речных перевозов, потому что святой этот считался еще и покровителем лодочников, рыбаков, матросов. А здесь как раз в старину был перевоз на большом Московском тракте, впоследствии перенесенном отсюда немного в сторону.

Существует давняя ямщицкая поговорка, относящаяся к сельцу возле этой церкви. Я ее и раньше знал, а теперь уж кстати вспомнил: «Пронеси, господи, Деболовский мост и Николу-Перевоз!» Деболовский мост — это по ту сторону Райгорода, к Москве, а Никола-Перевоз — вот он, село Никольское, на Перевозе. И хотя давно уже нет ямщиков, и дорогу перенесли, и вырублен дремучий лес, на месте которого растет недавно покинутый нами молодой лесок, — а именно лес у Перевоза, где удобно было грабить проезжих, способствовал, я думаю, дурной славе Никольского, — хотя наступили иные времена и другие складываются поговорки, все равно здешние мужики слывут людьми отчаянными, склонными к внезапному гневу и драке.

Церковь давно закрыта, а поповский дом напротив недавно купил колхозный электромонтер. Поп, рассказывает Иван Федосеевич, чуть ли не с первых дней революции снял с себя сан, работал, кажется, счетоводом, но продолжал жить в этом доме, красиво поставленном на вершине церковного холма. Трудно сказать, почему расстригся поп, — скорее всего, он хотел, чтобы детям его не было никакого утеснения от новой власти, которая не очень-то жаловала так называемых служителей культа. Стало быть, дети были попу дороже бога, в которого, по всей вероятности, он и не верил. Можно и так сказать, что революция освободила его от необходимости быть неискренним. Дети у попа выросли хорошие, недавно один из сыновей, человек ученый, приехал и забрал с собой одинокого одряхлевшего отца, а дом продал.