Затмевая могущественных - Борис Владимирович Сапожников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самым интересным типажом из тех, кто ехал с нами на одном поезде, был седовласый человек в хорошем костюме. При нем все время находился слуга – упитанный китаец. Оба они были немолоды, но и стариками назвать их язык бы не повернулся. Они покидали поезд во время длительных остановок, вместе с остальными пассажирами. И прохаживались по «чистому» перрону.
Даже не знаю, почему мой взгляд каждый раз цеплялся за них. Быть может, из-за слуги-китайца – их редко можно увидеть за пределами Москвы или Питера. Если, конечно, не забираться далеко на восток империи. А может, потому, что они не были похожи на подавляющее большинство пассажиров.
Надо сказать, что и Буревестник то и дело поглядывал на эту парочку. Однако по негласному соглашению мы с ним этих двоих не обсуждали. Даже ни разу речи о них не зашло в наших длинных разговорах.
Ведь за чем же еще двум людям коротать время в пути, как не за разговорами. Вот мы и болтали обо всем, что приходило в голову. Несколько раз едва не насмерть ругались, когда беседа как-то сама собой переходила на политические темы. А поначалу так оно и было. Однако вскоре данные вопросы стали для нас запретными. Как и обсуждение седовласого человека и его слуги-китайца.
В общем-то, я мало что помню из тех наших разговоров. Однако один запомнился мне хорошо. Точнее даже небольшая часть разговора.
Буревестник рассказал мне историю своего побега с каторги. Тогда он бежал вместе с Крабом, который спас ему жизнь. «Сцепился с шатуном, – рассказывал Буревестник. – Здоровенный такой был медведище. Жуть. Думал тогда, он нас обоих сожрет. Но Краб его заборол. Не знаю как, но сумел завалить. А там я рогатину в бок медведю вогнал. Так вот мы живы остались. Но я тогда думал, что все – амба нам обоим». Правда, эта схватка стоила Крабу левой руки.
Я поинтересовался тогда – почему Буревестника нет ни в одной картотеке. Ведь явно он был разыскиваемым крайне опасным террористом.
– А вот именно потому, что я был, – усмехнулся в ответ Буревестник. – Был – и нету меня больше. Каторжное начальство списало меня в погибшие. Думали, что никто зимой удачно сбежать не сможет. Ну, и прикрылись еще этим фактом. Мне товарищи, которым с той каторги живыми уйти удалось, говорили, что начальству даже тела какие-то предъявляли. Так что для всей империи я официально мертв и похоронен где-то под Усть-Кутом, кажется.
Я едва сдержал усмешку. Ведь именно в тех краях я числился надзирателем.
А дело было совсем невеселое. Из-за желания каторжного начальства избежать последствий побега двух опасных террористов оба они оказались словно бы невидимы для всей правоохранительной системы огромной Русской империи. Ведь хоть и сидел передо мной Буревестник – вполне себе живой и здоровый, вообще-то, даже живее и здоровее меня, но для бюрократической машины он уже не один год числится мертвым.
Измениться все может только в том случае, если опознают тело Краба. Заинтересуются, а не выжил ли в таком случае и второй беглец. Однако надежд на это мало. Поэтому я решил, что надо будет при первой же возможности отстучать телеграмму «мещанину Иволгину» в Москву. И попросить подробнее заняться проверкой тела террориста, погибшего в Тифлисе, у которого левая рука заменена протезом. Обязательно при возможности опознать его личность. Большего я сделать никак не мог.
Искать двух погибших при побеге каторжан, да еще и бежавших неизвестно в каком году, никто не станет. По этому признаку опознать Буревестника не представляется возможным. А подробнее расспрашивать его я не стал. Понимал, что революционер мне совсем не доверяет. И вызывать дополнительные подозрения у него я не собирался.
Баку встретил нас пасмурной, но теплой погодой. Я понял, что мое пальто, которое я вез из самого Питера, и тут вряд ли пригодится мне. Продать его, что ли? Я ведь вообще в Африку собираюсь. А там от этого пальто толку не будет никакого. Вот только я слабо представлял себя толкающимся на одном из бакинских рынков и пытающимся загнать кому-нибудь «новенькое, почти ненадеванное пальтецо» по выгодной цене. Настолько хорошо перевоплощаться я не умел.
Прямо на перроне к нам подбежал мальчишка. Он был из той породы, что за полушку выполняют мелкие поручения.
– Вас, господа хорошие, – шмыгнув носом, выпалил он, – того-этого, в дом господ Ханкишиевых просят пожаловать. Это тут недалеко. Извозчика брать не надо. Я провожу!
– Ну веди, Вергилий, – усмехнулся я.
– Не, – помотал головой мальчишка, – меня Агиль зовут.
И, не дожидаясь ответа, мальчик по имени Агиль едва не бегом устремился к вокзалу. Мы с Буревестником подхватили свои нехитрые вещи и поспешили за ним.
За время путешествия я почти полностью оправился от раны. Спасибо микстуре доктора Левана. Слабость лишь иногда накатывала на меня, словно приливная волна. Но и уходила достаточно быстро. Приступы ее случались все реже и реже.
Идти до особняка – иначе не скажешь – этих самых «господ Ханкишиевых» оказалось на самом деле недалеко. Мы прошли через массивное, полное людей, здание бакинского вокзала. Я краем глаза заметил движущихся через толпу седовласого человека и его слугу – упитанного китайца. Однако тут надо было следить за ногами и карманами, а не глазеть по сторонам. И я сосредоточился на том, чтобы как можно скорее пробраться к выходу в город.
От вокзала мы прошли не более двух кварталов, как мальчик по имени Агиль указал нам на сработанный в европейской традиции особняк. С лепниной и колоннами в виде атлантов.
Я вынул из кармана мелкую монету – протянул ее Агилю. Но тот внезапно отказался от нее.
– Уже заплачено, – с важным видом заявил мальчик. – Я лишку не беру.
Выдав это заявление, он тут же умчался куда-то.
– Вот оно как, – усмехнулся Буревестник, вместе со мной провожая Агиля взглядом.
Мы подошли к двери особняка – и я решительно постучал в нее бронзовым молотком. Нам тут же открыли, как будто ждали. Хотя, скорее всего, так оно и было. Ведь тому, кто встретил нас на пороге, было, в общем-то, все равно где стоять и сколько времени. Ведь
