Долгие беседы в ожидании счастливой смерти - Евсей Цейтлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
_______________________
Обычно й пишет трудно. Большое эссе — 78 книжных страниц — он набросал за шесть дней. Конечно, при подготовке к печати отделывал, шлифовал. И все же в тексте отчетливо различимо легкое, свободное дыхание автора.
__________________________
…В его автобиографической прозе нет насилия и над характерами героев, которое я часто нахожу в драмах й. Люди здесь живут на редкость естественно. Конечно, зачастую они ошибаются, ломают свою жизнь. Но может ли быть иначе?
Как почти всегда, поступки людей противоречат их целям, мечты — убеждениям.
Вот отец автора. Имея красильню, сушильню, коптильню, он хочет стать крупным фабрикантом — создать фирму, известную всей Литве. При этом не признает бухгалтерию, подписывает, не глядя, чеки. Он верит: кругом — честные люди, никто его не обманет… Этот странный фабрикант живет чувствами, его жена руководствуется логикой. Она дает мужу верные советы, которыми тот решительно пренебрегает. И это (а не только измена мужа) отдаляет их друг от друга все больше и больше. В конце концов, отец автора (как потом сам й) попадает в лабиринт. Отчаяние душит его. Он начинает помыкать близкими. («Он феодал, мы — рабы», — фиксирует й, не замечая, что ту же систему отношений выстраивает позже в своей семье).
_____________________
Но, конечно, главная удача автобиографической прозы й — образ повествователя. «Теряюсь в джунглях внутреннего «я»…
Загадка притягивает читателя.
В поисках утраченной свободы (окончание)
…В этом жанре у й — безусловность самооценок.
_____________________
Увы, ему долго казалось: главное для художника слова — писать о больших событиях, которые происходят на исторических переломах. В архиве й хранится рукопись неопубликованного романа на еврейском языке «Честный труд». Автор работал над романом после войны: вглядывался в судьбы евреев-строителей — они прошли фронт, гетто, потеряли близких и все же верят в завтрашний день… Почему роман так и остался в рукописи? Автор не решился заглянуть в души героев.
_____________________
Теперь он совсем иначе формулирует задачу творца. Да, надо всмотреться в самого себя; «НАДО СЕБЯ РАСКОЛОТЬ, КАК ОРЕХ, и почувствовать сердце».
_____________________
…И здесь бьется все та же, десятилетиями терзающая его мысль: почему я так мало сделал в литературе?.. Кто в этом виноват?
Крупными буквами й выделяет главное: «Я НИКОГДА НЕ ИМЕЛ ДУХОВНОЙ СВОБОДЫ». Признается, что с раннего детства ощущал: «…мою свободу ограничивает какая-то вражеская сила. Я чувствовал за спиной ее холодное дыхание».
Проще, удобнее всего было бы связать отсутствие свободы с КГБ или с любой другой организацией тоталитарного общества. Но й видит причину глубже… Где-то «в глубине» собственного существа. Опять-таки в генах? Мысль эта еще не осознана й по-настоящему. Она только промелькнет в письме…
______________________
Однажды говорю ему: «Наши беседы можно назвать по Прусту — «В поисках утраченного времени». й добавляет: «Так же правильно назвать их: «В поисках утраченной души».
Сейчас, когда я читаю его письма к дочери и сестре, в голову приходит еще одно уточнение: «В поисках утраченной свободы». Ради этого он и писал.
_________________________
СКАЛЬПЕЛЬ. Что привлекает читателей его писем, интервью, воспоминаний? Интонация — спокойно-бесстрастная. Взгляд из «жизненной ложи». Перед смертью й говорит все. Не щадит никого. И прежде всего — себя. Многим кажется это пределом самообнаженности и самобичевания. «Больно читать, больно следить за тем, как автор рассказывает о себе самом. Будто скальпелем делает разрез на собственном теле» (отзыв читателя-врача).
_______________________
Почему этот скальпель животворен для й? Я нахожу ответ в книге нашего современника — мистика и математика, знатока Каббалы и Талмуда раввина Адина Штайнзальца: «Раскаяние позволяет подняться над временем, дает возможность управлять прошлым, менять его значение для настоящего и будущего».
_____________________
Только один пример из «Тайной шкатулки». Один эпизод: «МИРАЖ».
«…Тем временем кампания против «убийц в белых халатах» приобретала все более широкий размах. Мучительно потянулись свинцовые дни. Мучительно, в каком-то тумане, таяли бессонные ночи. Сменяли одна другую недели, пропитанные страхом. Пока…
Внезапно в редакции зазвонил телефон. Говорил Палецкис — Председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР.
— Йосаде? Приходи в Президиум. Тебе приготовлен пропуск. Сейчас десятый час. Жду тебя ровно в одиннадцать.
Через час я сидел в кабинете президента, у огромного — хорошо помню — блестящего письменного стола. (Почему-то показалось: стол — из слоновой кости).
«Вот два написанных мной рассказа, — сказал он, словно продолжая ранее начатую беседу. — Оба по шесть страниц. Будь добр, прочитай их, но очень внимательно. А я на десять минут выйду.
Я прочитал. Очень внимательно. На одном дыхании… У меня потемнело в глазах. Передо мной лежали две сценки из жизни гетто. Я увидел голодных детей. Услышал выстрелы, крики. Испуганные люди куда-то бежали, спешили спрятаться…Акция уничтожения. Слезы евреев, муки евреев.
Вскоре Палецкис вернулся в кабинет и сел напротив меня. «Прочел?» — «Да». — «Как написано?» — «Гм… впечатляюще.» — «Йосаде, я тебя очень прошу, сделай так, чтобы рассказы были напечатаны в «Пяргале». Я знаю, ты — хозяин там, ты сможешь… Договорились?»
Милая Ася, я вышел из кабинета и еще долго не мог прийти в себя. Я скорее всего был похож тогда на эпилептика, который никак не может оправиться после припадка.
«Неужели Палецкис такой наивный человек и сам не понимает, что теперь такую ересь нельзя печатать?» — спрашивал я себя, а в сердце… Признаюсь, хотя я много лет знал этого честного литовца, настоящего интеллигента, у меня возникло мерзкое подозрение: это провокация…
Конечно, рассказы о гетто журнал не напечатал. Вроде бы, я их показывал редактору, а может, и не показывал, уже не помню.
По разным поводам мне потом случалось встречать нашего президента в Союзе писателей, но никогда, ни словечком он не намекнул о той беседе.
А вскоре, 5 марта 1953 года, умер Сталин».
_____________________
й воскликнул в «Тайной шкатулке»: «Это осталось в памяти как мираж или точнее — спиритический сеанс.»
Мне он комментировал тот же эпизод резче: «Очередное ослепление. А в результате — я помешал Палецкису сказать свое слово в защиту евреев».
____________________
ДЕТАЛИ. Именно исповедальные жанры — дневники, письма — глубоко, порой неожиданно открывают психологию человека. Это доказывает литературовед Л.Я.Гинзбург в своей книге «О психологической прозе».
Это по-своему доказывает и автор «Тайной шкатулки».
Многие детали здесь по-настоящему многозначны. Я долго не верю в то, что й искренне разделял коммунистические догмы. Но вот нахожу в его «Шкатулке» подробность, которую вряд ли придумаешь. Ночами й мысленно беседует с первым секретарем ЦК компартии Литвы А.Снечкусом. О чем? О разном, в том числе — о писателях, литературных героях…
________________________
ПИСЬМА БЕЗ ОТВЕТА. Потом, уже после восемьдесят восьмого, й создает еще несколько «писем» к дочери и сестре. Теперь писать подобное не опасно. Не опасно и отправлять. й в самом деле отсылает эти письма адресатам. Сестра иногда отвечает: «Преклоняюсь перед твоей искренностью». Дочь о письмах отца молчит — будто их и не было. Будто не ей адресованы. Так, в сущности, и есть. Но й злит молчание Аси.
________________________
«МОЕ РУЖЬЕ — ПОЛНАЯ ОТКРЫТОСТЬ», — сказал сегодня й. Точнее всего это относится к его автобиографической прозе. Жаль, в других жанрах ружье не стреляет. Да и вообще, если говорить о литературе, стреляет редко.
Парадокс: й нашел свой жанр. Это подтверждает литовская критика, восторженно отозвавшаяся на появление в печати «Тайной шкатулки». Но что-то мешает й сосредоточиться только на исповеди. Что?
Может быть, инерция: как же! он — драматург, он решил написать цикл пьес на еврейскую тему, он должен доказать себе и другим… А может, мешает ложное понимание иерархии литературных жанров: на первых местах жанры крупные — роман, повесть, драма, а мемуары, дневники, письма будто бы ютятся на обочине… К тому же — в последние годы — «нет сил». Последние силы й отдает пьесам. Исповедь — в прямой ее форме — удел наших бесед (1 октября 94 г.)
Покровы тайны
«В нашей семье много тайных вещей. Все мы друг от друга пытаемся что-то скрыть»…
