Глаза цвета тьмы - Антон Леонтьев

Но как же тогда… Как же тогда она оказалась в офисе? После того как незадачливые киллеры удалились, прибыл полицейский фургон, в котором отвезли ее на стройку и… Но если это были не киллеры, а подлинные представители силовых структур, то почему они не отвезли ее домой?

Подумав, Настя ответила и на этот вопрос: а потому что было уже поздно и она решила не возвращаться за город, а прикорнуть в офисе. Только она вот упорно не помнила, как ездила с полицейскими в отделение и давала показания.

Или никуда не ездила – и они сказали ей, что приедут опросить ее завтра, то бишь уже сегодня? Или… Или они все же отвезли ее на стройку и убили там? Ведь это и было единственное ее воспоминание о случившемся. А потом эта ужасная светящаяся мясорубка, затянувшая ее в себя…

Но тому, что никто ее не убил, лучшим подтверждением была она сама – живая и невредимая. Как бы там ни было, все закончилось благополучно. Она жива и смогла выбраться из передряги.

Или ей удалось бежать и со стройки – если ее вообще туда привозили, то на ее теле должны были остаться царапины, синяки, свежие раны? Но это было теперь делом десятым. Конечно, факт оставался фактом: ее пытались убить. И она этого просто так не оставит. И подключит своих людей – того же Точилина. Потому что доверия к правоохранительным органам у нее не было. Сон сном, но он был, похоже, вещий: нечего доверять полицейским и штатским с удостоверением, украшенным золотым двуглавым орлом.

Все хорошо, что хорошо кончается. В ее случае, конечно, все только началось: война с Дуйменовым будет длиться еще некоторое время. Но, вероятно, олигарх, привыкший получать желаемое сразу же, на блюдечке с голубой каемочкой, потерял терпение – и отдал приказание устранить ее.

И это выйдет ему боком. С финансовой точки зрения Дуйменов был непотопляем. А вот если удастся доказать, что он сделал заказ на убийство конкурентки, то пиши пропало. Тогда уже никакие деньги не помогут…

Конечно, нужно сначала это доказать. Значит, надо найти киллеров – не воображаемых, а реальных, тех, которые преследовали ее около офиса. И, кажется, это были его люди. Если развязать им языки и заставить дать показания против Дуйменова…

Прорабатывая возникшую в голове стратегию, Настя прошла в крошечную ванну и включила душ. Она перед зеркалом стащила с себя розовую пижаму и лишний раз убедилась, что на теле, которое, конечно же, отражалось в зеркале, висевшем на стене, не было ни единой гематомы или пореза.

Ее взгляд упал на пижаму, лежавшую у ее ног. Странно, она ведь была уверена, что выкинула ее, причем давно… Но, по всей вероятности, она привезла ее в офис, оставила здесь, на всякий случай – и забыла об этом.

Что-то она стала уж слишком забывчивой… Забыла и то, как попала в офис и что с ней произошло. Или это предвестники приближающегося сорокалетия, за которым уже пятый десяток?

Настя усмехнулась и шагнула в душевую кабинку. Странно, но душ не был включен – хотя она была уверена, что повернула кран. Она снова дотронулась до крана – и убедилась, что тот по какой-то причине не сдвигается с места. Поломался, что ли? Или заело?

Она опять прикоснулась к крану – и вдруг поняла, что совсем даже не прикасалась к нему. Точнее, ее рука оказывалась у крана, однако не могла его схватить. Ее рука, волшебным образом раздваиваясь, проходила сквозь кран, как нос лодки, на которой катаешься в знойный летний день по пруду, рассекает ленивую нефритовую гладь.

Настя не на шутку испугалась – сначала провалы в памяти, потом оптические иллюзии или, что хуже, галлюцинации. Неужели она серьезно больна? Но если тело не слушается ее и она не в состоянии повернуть кран в душе, то это должно быть что-то ужасное!

Не исключено, смертельное и в последней стадии. Например, опухоль головного мозга, развивающаяся не по дням, а по часам. Когда-то она читала о чем-то подобном…

Снова попытавшись схватить кран и убедившись, что ничего не выходит, Настя вдруг рассердилась – на себя, на сложившуюся ситуацию, на злодейку судьбу, решившую наградить ее редкостной и, похоже, неизлечимой болезнью.

Внутри ее нарастало какое-то странное, злобное чувство. Чувство, которому требовалось выйти наружу, прорваться, излиться…

И тут на самом деле полилась… вода из душа. Настя вздрогнула и закричала, потому что произошло это совершенно неожиданно. Она не прикасалась к крану, а вода вдруг облила ее с головы до ног.

Стоя и смотря, как вода хлещет из душевой головки, Настя думала о том, что пыталась безуспешно повернуть кран, потом как-то задела его – и вода полилась, но с запозданием. Или, кто знает, воду отключали, и она пошла именно сейчас?

Имелось еще и другое объяснение – у них в офисе завелся полтергейст. Но в подобную чепуху Анастасия не верила. Она попыталась закрыть кран, но… она снова не могла к нему прикоснуться. Не могла, и все тут!

Внезапно она поняла, что дрожит. Но вовсе не оттого, что вода была холодной. И не из-за мысли о полтергейсте. Нет, она дрожала совсем по другой причине, несмотря на то что вода лилась на нее, она не ощущала ее.

Вот именно, не ощущала. Как будто вода была сухая, что, конечно же, невозможно, как и безалкогольная водка. Она не чувствовала попадания струй на свою кожу, хотя…

Хотя вода стекала вниз и, пузырясь, уходила в канализационный сток. Он напомнил Анастасии сверкающую мясорубку, засосавшую ее во сне. Или все же наяву?

Струи проходили сквозь нее, не преломляясь и не ударяясь о ее тело. И это несмотря на то, что она стояла здесь, прямо под ними! Настя открыла рот, пытаясь поймать струи воды, но из этого ничего не вышло. Она ощутила внезапную сухость – и поняла, что дрожь перешла в настоящую лихорадку.

Она выскочила из душа, как ошпаренная, хотя сравнение показалось неверным: она была бы в диком восторге, если бы на нее обрушились потоки кипятка и она бы смогла это ощутить. Потому что тот факт, что она не ощущала воды, мог говорить только об одном: ее болезнь прогрессирует даже не по часам, а по минутам и по секундам!

Она ринулась к зеркалу. Стала крутить головой, щупая ее со всех сторон. Нет, голова у нее не болела, у нее вообще ничего не болело, точнее, она ничего не ощущала. Она потянула себя за ухо – нет, конечно же, она чувствовала это! Ударила себя по носу – и вскрикнула от тупой боли. Затем изо всей силы ущипнула себя за сосок – и с облегчением убедилась, что боль отозвалась у нее в виске.

Нет, не так все плохо, раз способность ощущать боль еще не пропала. Но почему она тогда не ощущает воду? Наверное, боль – это один из самых древних раздражителей и даже при прогрессирующей опухоли головного мозга отключается в самую последнюю очередь. Но неужто дела так плохи, что все остальное уже отключилось?