Исход чумы - Тим Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Глеб ранен! – повторила девушка, с отвращением глядя на синее лицо покойника.
Тот внезапно кивнул головой. И все остальные тоже закивали. Они явно поняли, что им сказала девушка.
* * *
И вновь за сегодняшний день Своркин стоял у Петра Алексеевича в кабинете и нюхал тошнотворный запах благовоний. Будь его воля, вытравил бы тут все клопомором, чтобы выдавить эту сладковатую вонь навсегда. Словно тухлятиной воняет.
Бежать пришлось на всех парах – за Своркиным послали солдата, и тот долго искал его, не зная, что Своркин в это самое время заседает в шахматном клубе. Когда нашли, Петр Алексеевич уже был зол.
Пришлось долго объясняться, еще дольше выслушивать ругань. Потом, когда шеф успокоился, наконец перешли к делу.
– Я придумал! – вдохновленно прошептал Петр Алексеевич, соскочив с места.
– Что придумали? – осторожно спросил Своркин.
Он готов был сейчас услышать все что угодно, вплоть до того, что Петру Алексеевичу все известно о темных делах Своркина. Если так, то смерть будет являться самым мягким наказанием, которое его ждет.
– Что придумали? – повторил Своркин, невольно пятясь к двери.
– Придумал, как узнать у людей то, что они от меня скрывают!
– И как же? – еще более настороженно спросил вошедший.
В голове невольно начали рисоваться жуткие картины пыток. Но как? Всех пытать? Впрочем, от Петра Алексеевича и такое можно ожидать.
– Мы устроим пир!
– Что? Пир?
– Именно так. Пир, где каждый должен прийти в маске. Понимаешь?
– Не совсем.
– У каждого будет маска – у тебя, у меня, у всех. Никто не будет знать, кто под какой маской прячется. И мы будем разговаривать с каждым – по душам разговаривать. Теперь понимаешь?
– Ну… – протянул Своркин.
– Я буду говорить с каждым, выяснять их границы терпения. Уж это я умею. Надо будет – и искушать. Маски скроют наши личности, а значит, никто не будет бояться проболтаться – все равно ведь никто не поймет, кто именно что-то сказал. Понимаешь?
Петр Алексеевич злобно рассмеялся.
Своркин покрылся ледяным потом, не потому что испугался, что его раскроют. Ему было страшно за самого шефа. Он ведь явно обезумел. Именно в этот момент Своркин понял это так ясно, как только можно. И почему раньше этого не замечал? Ведь были же все симптомы. А сейчас это проявляется особенно сильно.
– Устроим бал! – закричал Петр Алексеевич во все горло.
– Хорошо, – промямлил Своркин. – На какое число…
– Прямо сегодня! Прямо сейчас!
Глава 7. Одурманенный
– Не пойдешь? – с трудом сдерживая злость, переспросил Макс.
– Не пойду.
– Позволь узнать – почему?
– Не люблю я такие места, – хмуро произнес Егорка, оглядывая лес.
– Такие – это какие? – теряя над собой контроль, спросил Максим.
– Ну, вот такие, – кивнул вперед парень.
– Послушай, ты же сам увязался за мной! – терпение лопнуло, Макс закричал. – Увязался, а теперь начинаешь палки в колеса вставлять! Места́ ему такие не нравятся! А мне что, думаешь, нравится? Только идти надо, а не ерепениться и в позу тут вставать!
– Можно в обход пойти, – совсем тихо пробормотал Егорка, опустив взгляд.
– Что?! – зарычал Макс. – В обход?!
– Ну да, – одними губами произнес Егорка.
– Да что с тобой?! – после некоторой паузы спросил Макс.
Ярость быстро выгорела, оставляя внутри только усталость, пыльную, тяжелую.
– Я боюсь, – ответил Егорка. – Очень сильно боюсь. Понимаешь, просто был один случай…
– Какой еще случай?
Егорка молчал, видимо, не желая рассказывать и ворошить прошлое.
– Дело твое, – отмахнулся Макс и двинул вперед.
– Постой! – едва не плача, пробормотал Егорка. – Не уходи! Пожалуйста! Я правда не могу туда.
Макс остановился, тяжело вздохнул.
– Говори – почему ты не хочешь идти? Или говори, или молчи. И оставайся тут. Мне уже плевать на все. Правда плевать. Я готов идти, но не готов останавливаться по любому пустяку. Не мне это надо, тебе.
– Случай был, – тихо произнес Егорка. Голос его дрогнул. – Со мной.
Он дрожащей рукой вытер навернувшуюся на глазу слезу, начал рассказ.
– Меня родители на лето, когда я в школе еще учился, отправляли к деду на пасеку. Сажали на электричку, я ехал до станции Зеленой, выходил. Там меня уже дедушка на «Москвиче» встречал. И вот на этом «Москвиче» мы через лес ехали к нему на пасеку.
Мне нравилось у деда. Там тихо на пасеке, спокойно. Я все лето там с ним жил, мед ел, сладкий-сладкий! Вечером костер, и на костре еда приготовленная – макароны с тушенкой или суп из консервов. Иногда дед в деревню ездил за молоком. В общем, классно было.
Пчел я не боялся. Да и они не кусались. Дед мне однажды сказал, что поговорил с ними и что они меня больше не тронут, и с тех пор они не жалили меня и я их бояться перестал.
В седьмом классе тоже меня отправили к деду на лето. Та же станция Зеленая, я вышел. Дед встретил. Только какой-то уставший он тогда был, серый. Взгляд такой грустный, словно пеплом присыпанный. Я надолго тот его взгляд запомнил. А дед лишь отмахнулся – все нормально, просто плохо спал, нога на погоду болела левая.
Поехали мы на «Москвиче» через лес. И лес в тот раз словно тоже другой был, темный, чужой. Деревья шевелились.
Едем по дорожке накатанной, дед молчит. Я хочу разговор поддержать, а он лишь коротко отвечает. И иногда морщится. Больно ему. И грудь так трет, словно чешется.
А на повороте, что к Заводи ведет, дед вдруг так страшно захрипел, схватился за сердце. Машину бросило в сторону, но она быстро остановилась. Я к деду. Трясу его, кричу – деда, деда! А он лишь хрипит. Хотел будто что-то сказать мне, даже повернулся, но не смог. И глаза так закатил страшно. И все. И затих…
Егорка замолчал. Максим глянул на своего спутника, хотел приободрить, но не смог – не нашлось нужных слов. Стало стыдно за себя – что не сдержался и накричал на него.
Егорка молчал. В его горле что-то клокотало и булькало. Но парень не плакал – ни единой слезинки не было в его глазах. Егорка лишь склонил голову чуть ниже, безвольно опустил руки, которые мелко дрожали. Продолжил:
– Долго я так тряс деда. И все казалось мне, что вот он сейчас встрепенется ото сна, улыбнется прежней улыбкой, спросит: «Чего ты испугался? Да я просто прикемарил чуток».
А он все не просыпался.
Потом дед и вовсе завалился как-то неуклюже на бок, на дверь.
Я
