Сладость на корочке пирога - Алан Брэдли

Возможно, он спрятал проколотую «Пенни Блэк» где-то в другом месте — в бардачке «роллс-ройса» Харриет, например. Насколько я знала, он мог уже уничтожить ее. Теперь, когда я остановилась обдумать эту мысль, она показалась мне весьма разумной. Марка уже была повреждена и поэтому утратила ценность. Хотя что-то в ней расстроило отца, и было логично, что, как только он ушел в свою комнату в пятницу, он поднес к ней спичку.

Это, конечно, должно было оставить следы: пепел от бумаги в пепельнице и сгоревшая спичка в мусорной корзине. Это было легко проверить, поскольку то и другое находилось прямо передо мной и было пустым.

Может быть, он утопил улику в туалете.

Я знала, что цепляюсь за соломинку.

Отступись, подумала я, оставь это дело полиции. Возвращайся в свою уютную лабораторию и займись делом своей жизни.

Я подумала — но лишь на миг и с легкой дрожью, — что смертельные капли могли быть дистиллированы из участников весенней цветочной ярмарки: какой дивный яд можно извлечь из жонкили и какой смертоносный напиток сделать из нарцисса! Даже обычный тис в церковном дворе, так любимый поэтами и влюбленными парочками, содержит в семенах и листьях достаточно токсина, чтобы отравить половину Англии.

Но этим удовольствиям придется подождать. Мой долг — помочь отцу, и он пал на мои плечи, особенно потому, что он теперь сам не может помочь себе. Я должна отправиться к нему, где бы он ни находился, и возложить свой меч к его ногам, как средневековый сквайр, клянущийся служить своему рыцарю. Даже если бы я не могла помочь, я могла хотя бы побыть с ним рядом, и с внезапной мучительной болью я осознала, что ужасно по нему скучаю.

Неожиданно меня захватила идея: сколько миль до Хинли? Могу ли я успеть туда до темноты? И если да, позволят ли мне увидеться с ним?

Мое сердце заколотилось, как будто кто-то подлил мне в чай наперстянку.

Время идти. Я провела тут уже много времени. Я глянула на прикроватные часы — они показывали 3:40. Каминные часы торжественно тикали, устремив стрелки на 3:37.

Отец, видимо, был слишком расстроен, чтобы заметить это, предположила я, поскольку обычно, когда дело касалось времени суток, он был приверженцем строгой дисциплины. Я вспомнила, как он отдает приказы Доггеру (хоть не нам) — в военной манере:

«Отнеси гладиолусы викарию в тринадцать часов ноль минут, Доггер, — говорил он. — Он будет тебя ждать. Возвращайся в тринадцать часов сорок пять минут, и мы решим, что делать с ряской».

Я уставилась на часы, надеясь, что меня озарит. Отец однажды нам сказал в редком для него приступе откровенности, что он полюбил Харриет за ее способность размышлять. «Замечательное свойство для женщины, на самом деле, когда задумываешься об этом», — сказал тогда он.

И тут до меня дошло. Одни часы были остановлены — остановлены ровно на три минуты. Часы на камине.

Я медленно придвинулась к ним, словно подкрадываясь к птице. Их темный похоронный корпус делал их похожими на викторианский катафалк с лошадиной упряжкой: сплошные ручки, стекло и черный шеллак.[39]

Я наблюдала, как моя рука протягивается — маленькая и белая в затененной комнате; почувствовала, как пальцы касаются холодной поверхности; ощутила, как большой палец открывает серебряную защелку. Теперь медный маятник оказался прямо на кончиках пальцев, покачиваясь взад-вперед, взад-вперед и неприятно тикая. Я почти боялась прикасаться к этой штуке. Я глубоко вдохнула и схватила пульсирующий маятник. По инерции он продолжал еще какое-то время тяжело подергиваться в руке, словно пойманная золотая рыбка, как предательское сердце, перед тем как остановиться.

Я ощупала заднюю сторону тяжелой бронзы. Там что-то было прикреплено, что-то приклеено — крошечный конвертик. Я потянула за него, почувствовала, что он отклеился и упал мне в ладонь. Уже вынимая пальцы из нутра часов, я не была уверена, что увижу… Но я оказалась права. В моей ладони лежал маленький полупрозрачный конвертик, внутри которого, четко видимая, находилась почтовая марка «Пенни Блэк». «Пенни Блэк» с отверстием посередине, проколотым клювом бекаса. Что в ней такого, что так испугало отца?

Я выудила марку из конвертика, чтобы рассмотреть получше. Для начала, там была королева Виктория с дыркой в голове. Непатриотично, возможно, но вряд ли достаточно, чтобы потрясти взрослого человека до глубины души. Нет, должно быть что-то еще.

Что в этой марке такого, что отличает ее от других таких же? В конце концов, разве они не печатались десятками миллионов совершенно одинаковые? Или нет?

Я подумала о том разе, когда отец — в целях расширения нашего кругозора — неожиданно объявил, что отныне вечера по средам будут отводиться для серии обязательных лекций (читать которые будет он) о различных аспектах британского правительства. «Серию А», как он ее назвал, предполагалось, вполне предсказуемо, посвятить теме «История “Пенни Блэк”».

Даффи, Фели и я приносили с собой в гостиную записные книжки и делали вид, что записываем, в то время как на самом деле обменивались записками, нацарапанными на клочках бумаги в духе «Долой лекции!» и «Одолеем скуку!».

Почтовые марки, как объяснял отец, печатаются на листах бумаги по двести сорок штук — двадцать горизонтальных рядов по двенадцать штук, эти сведения я легко запомнила, потому что «20» — это атомное число кальция, а «12» — магния; мне надо было лишь подумать о карбонате магния. Каждая марка на листе содержала уникальный двухбуквенный идентификатор, начинающийся с «АА» на верхней левой марке и далее в алфавитном порядке слева направо до сочетания «ТЛ» в правом нижнем двадцатом ряду.

Эту схему, рассказывал отец, ввел почтамт, чтобы предотвратить подделки, хотя не совсем ясно, как она должна была работать. Были неистовствовавшие параноики, говорил он, которые считали, что мошенники в своих логовах днем и ночью усиленно трудились, изготавливая копии, чтобы обмануть ее викторианское величество на пенни за раз.

Я внимательно посмотрела на марку в руке. Внизу, под головой королевы Виктории, была написана цена: «ОДИН ПЕННИ». Слева от этих слов находилась литера «Б», справа — «Г».

Это выглядело следующим образом: «Б ОДИН ПЕННИ Г».

«БГ». Марка была из второго ряда листа, восьмая колонка направо. Два-восемь. Это имеет значение? За исключением того, что «28» было атомным числом никеля, мне больше ничего не приходило в голову.

И потом до меня дошло! Это не число, это слово!

Бонепенни! Не просто Бонепенни, но Бонепенни Г.! Гораций Бонепенни!

Наколотая на клюв бекаса (кстати, школьное прозвище отца было Джако!), эта марка служила визиткой и смертельной угрозой. Угрозой, которую отец увидел и понял с первого взгляда.

Птичий клюв пронзил голову королевы, но оставил имя пославшего, очевидное тому, у кого есть глаза, чтобы видеть.

Гораций Бонепенни. Покойный Гораций Бонепенни.

Сгнивший деревянный крест на вершине холма — все, что осталось от виселицы XVIII века, — показывал двумя пальцами в противоположные направления. Я могла добраться до Хинли, насколько мне было известно, либо по дороге на Доддингсли, либо более длинным и менее оживленным путем, который проведет меня через деревню Святой Эльфриды. Первый вариант быстрее, но второй, поскольку им пользовалось меньше народу, более безопасен в том случае, если меня объявили пропавшей.

— Кар-кар-кар! — иронично сказала я. Кому есть до меня дело?

Тем не менее я выбрала дорогу направо и направила «Глэдис» в сторону Святой Эльфриды. Вся дорога шла под гору, и я набрала большую скорость. Когда я тормозила, втулка в заднем колесе «Глэдис» свистела, словно клубок разъяренных, исходящих ядом гремучих змей. Я представляла, что они прямо за мной, преследуют меня по пятам. Это было прекрасно! Я не чувствовала себя так замечательно с того дня, когда я впервые изготовила, путем успешной экстракции и выпаривания, синтетический кураре из болотного аронника из пруда викария.

Я положила ноги на руль и позволила «Глэдис» катиться по своему усмотрению. Мы неслись вниз по грязному холму, и я пела навстречу ветру:

Они прозвали ее КрошкойДеликатной!..

13

Внизу оаксшоттовского холма я снова подумала об отце, и опять подкралась печаль. Они на самом деле считают, что он убил Горация Бонепенни? И если да, то как? Если бы отец убил его под окном моей спальни, он сделал это в полной тишине. Я с трудом представляю, чтобы отец убил кого-то без единого звука.

Но не успела я дальше обдумать эту мысль, как дорога выровнялась перед поворотом на Коттсмор и к Доддингсли-Магна. В тени древнего дуба на автобусной остановке стояла скамейка, на которой восседал знакомый персонаж: старый гном в брюках гольф, похожий на Джорджа Бернарда Шоу, съежившегося от стирки. Он сидел так безмятежно, болтая ногами, на четыре дюйма не достававшими до земли, что вполне мог родиться на этой скамейке и провести на ней всю жизнь.