Момент истины (В августе сорок четвертого) - Владимир Богомолов

— Лейтенант, — крикнул Никитин, — сходим!

Андрей, поняв, что все уже сделано, поспешил вслед за патрулем покинуть вагон.

— …пропуск, броня — все в порядке, — докладывал коменданту Никитин, когда Андрей вошел в кабинет. — Командирован со станции Котельнич, следует в Гродно к месту постоянной службы. С женой и двумя детьми…

— Откуда д-дети? К-какая жена? — перебил Андрей изумленно и растерянно. — Не может быть!

— Тот самый, что вы указали. Во втором купе. Невысокий, толстый. Железнодорожник. Других там не было!

— Он п-поляк?

— Поляк? — Никитин от души расхохотался. — Вятский!.. Его же видно — наш брат, Ванька!

— Перестаньте, — строго остановил комендант — Вас спрашивают серьезно. Фамилию вы установили?

— А как же?.. Шишков Федор Алексеевич, девяносто шестого года, родом из Зуевки Вятской губернии… Они сели в Минске — проводница подтвердила… А здесь он вылезал за кипятком…

— Ты упустил его по дороге, — заключил Алехин, выслушав Андрея.

Они снова лежали в холодной мокрой траве, наблюдая за домом. Еще не светало.

— В поезде ты наткнулся на другого… наверно, похожего… — невесело продолжал капитан. — Все остальное было впустую…

35. ВСЕ ЖЕ ПОСТАВИМ ТОЧКУ…

Оставив Блинова наблюдать, Алехин на полуторке — Хижняк с вечера спал в машине на соседней улице — помчал в предрассветной полутьме к аэродрому.

Мокрое обмундирование холодным компрессом липло к телу. За ночь он так продрог, его било как в лихорадке. Сейчас бы пробежаться для согрева, да не было времени.

Город еще не проснулся. За всю дорогу к аэродрому он повстречал лишь четырех одиночных военных — ни одного гражданского — да два грузовика с ночными пропусками на лобовых стеклах.

Поляков, как и у себя в Управлении, в гимнастерке без ремня, с расстегнутым воротником сидел за столом в зашторенном кабинете начальника отдела контрразведки авиакорпуса и колдовал над листом бумаги. На приветствие Алехина он, подняв голову, рассеянно ответил: «Здравствуй… Садись…»

— Они в доме, — сообщил Алехин.

— Застыл?

— Если бы не дрожал, то совсем бы замерз, — отшутился Алехин.

— На вот, погрейся. — Поляков подвинул к нему трофейный, с идиллическим баварским пейзажем розоватый термос, известный, наверно, всему Управлению. — И булочку бери…

Алехин налил из термоса в стакан крепкого душистого чая, завариваемого подполковником самолично по какой-то своей особой методе, опустился на стул у приставного столика и, положив в рот кусочек сахара, с удовольствием сделал несколько глотков.

Перед Поляковым лежал лист бумаги с десятью, наверно, строчками, исчерканными, со вставками, исправлениями и двумя вопросительными знаками синим карандашом. Алехин взглянул мельком, подумал, что это, очевидно, текст для одной из точек радиоигры, дела столь конфиденциально-секретного, что и смотреть туда больше не стал.

Он знал, что каждая буковка в таких документах утверждается Москвой, согласовывается, если содержит дезинформацию, с Генеральным штабом, но продумать и составить текст должен Поляков, вся ответственность на нем, и Алехин пожалел, что пришел не вовремя.

Его восхищало в Полякове умение при любых обстоятельствах сосредоточиться, отключиться от всего в данную минуту второстепенного, а главным сейчас для подполковника были, очевидно, эти исчерканные строчки.

Помедлив, Алехин взял сиротливо лежавшую на блюдце булочку, маленькую — из офицерской столовой. Он так зазяб и проголодался, что съел бы сейчас десяток таких крохотулек, а то и больше. Подобные по форме пышечки пекли и дома, только не на противне, а в печи, тоже из пшеничной муки, но деревенского, не машинного помола. Те, разумеется, были несравненно вкусней, особенно со сметаной.

Он вспомнил, как весной или осенью, продрогший, возвращался в сумерках с полей в тепло родной избы, и радостный крик дочки, и необыкновенные щи, и горячие блины, и соленые грузди, и квас… Все это казалось теперь призрачным, совершенно нереальным…

— Вчера они опять выходили в эфир, — вдруг спокойно сообщил Поляков.

— Где?! — От неожиданности Алехин поперхнулся куском булки.

— В тридцати — сорока километрах к востоку от Шиловичского леса. — Поляков поднял голову, и Алехин увидел, что он переключился и думает теперь о разыскиваемой рации. — Передача велась с движения, очевидно с автомашины. Любопытно, что ни одного случая угона за последние трое суток не зафиксировано.

— Есть дешифровка? — быстро спросил Алехин.

— Пока нет. Они каждый раз меняют ключ шифра. Ты пей. И наливай еще.

— Спасибо. Во сколько они выходили в эфир?

— Между семнадцатью двадцатью и семнадцатью сорока пятью.

— Николаев и Сенцов в этот час были в городе, — констатировал Алехин, — под нашим наблюдением.

— В данном случае у них железное алиби. Кстати, на них уже есть ответ. Как быстро исполнили, а?.. Сообщают сюда, в Лиду, но почему-то на имя генерала… Странно…

«Когда-нибудь он нарвется!» — разумея Таманцева, со злостью подумал Алехин и тут же про себя отметил, что если бы не «элементы авантюризма», ответ был бы не раньше чем еще через сутки.

А Поляков уже достал из папки листок бумаги и прочел:

— «Проверяемые вами капитан Николаев и лейтенант Сенцов действительно проходят службу в воинской части 31518. В настоящее время командированы в район города Лида с целью децентрализованной заготовки сельхозпродуктов для штабной столовой». Так что их появление на хуторах вполне объяснимо, — заметил Поляков. — «Никакими компрматериалами на проверяемых вами лиц не располагаем».

— Вот так, выходит, сутки впустую! — огорченно сказал Алехин.

— Я должен сейчас выехать в Гродно, — словно оправдываясь, сообщил Поляков, — ночью, очевидно, вернусь в Управление. Позвони обязательно… Очень жду дешифровку первого и вчерашнего перехватов. Загляни сюда днем, — посоветовал он, — возможно, что-нибудь будет.

— А может, они вовсе не те, за кого себя выдают? Может, в группе четверо и передачу с движения вчера вели двое других?.. Все же поставим точку! Взгляну-ка я на них в упор и пощупаю документы, — предложил Алехин; он смотрел на Полякова, ожидая одобрения, но тот, кажется, снова углубился в свои строчки. — Децентрализованная заготовка сельхозпродуктов в тылах другого фронта — это самодеятельность, причем незаконная. Интересно, что мне-то они скажут о цели командировки?.. Прихвачу кого-нибудь из комендатуры, — упорно продолжал Алехин, — для вида зайдем и в соседние дома…

— Разумно, — подняв голову, согласился Поляков. — Но время лишне не трать!..

36. АЛЕХИН

К хозяйке дома номер шесть по улице Вызволенья, пани Гролинской, я отправился с одним из офицеров городской комендатуры, немолодым, совершенно лысым и весьма толковым капитаном, понимавшим все с полуслова. Он свободно говорил по-польски, очевидно, много раз выполнял подобные роли, и, если бы еще относился ко мне без некоторого подобострастия, работать с ним было бы истинным удовольствием.

Чтобы не вызвать подозрения, мы побывали и во всех соседних домах, в десяти или в одиннадцати, хотя, по комендантским учетам, лишь в трех из них размещались военнослужащие. Как и всегда, маскирование — инсценировка общей сплошной проверки — заняло большую часть времени.

Раннее солнце миллионами капелек сверкало на траве, на листьях и на крышах, но еще нисколько не грело. Где-то там, в конце улочки, в мокрых холодных лопухах, за канавой, располагался Блинов. Лежал он хорошо: я раза четыре поглядывал в ту сторону, но определить, в каком месте он находится, так и не смог.

Как и ночью, мыслями я то и дело возвращался к Таманцеву. Мы здесь, по сути, ничем не рисковали, ему же в случае появления хотя бы одного Павловского предстояла ожесточенная схватка. Я не мог не думать о Таманцеве; впрочем, сомнение, правильно ли там выбран объект для засады — не пустышку ли тянем? — и по сей час не оставляло меня.

Пани Гролинская, для своих шестидесяти лет очень моложавая и подтянутая, в этот ранний час занималась уборкой: развесив на штакетнике половики, как раз принялась их выбивать.

Мы поздоровались, капитан сообщил, что мы из комендатуры «по вопросам расквартирования», и поинтересовался, есть ли у пани на постое военные.

— Так, — приветливо отвечала она.

— А разрешение комендатуры?.. Документ?.. — почти одновременно осведомились мы.

— Проше пана. — Она с улыбкой пригласила нас в дом.

Когда мы подходили к ее палисаду, я заметил позади дома, на соседнем участке, пожилую женщину, возившуюся на огороде и что-то при этом недовольно бормотавшую по-польски. Завидев нас, она выпрямилась и, глядя недобро большими светлыми глазами, забормотала с возмущением еще громче.