Внезапная пылкость - Ширли Хаззард

— Почему бы нам не завершить осмотр достопримечательностей ранним обедом? — предложил Витор, когда они снова оказались на мощенных камнем улицах. — Так тебе не придется ничего готовить дома.

Эшли заулыбалась. Как же хорошо выбраться на волю.

— С радостью, — ответила она.

Томас уже начал тереть своими маленькими кулачками глаза, но все же продержался и не заснул, пока они ели омлет в местной таверне. Но как только они оказались в машине, заснул моментально.

С заходом солнца небо заволокли тучи, и, когда они уже подъезжали к Карвуэйру, первые капли дождя зашлепали по ветровому стеклу.

— Я славно провела время, — объявила Эшли, поблагодарила Витора, когда он остановил машину, и оглянулась на спавшего Томаса. — Он тоже.

— И я, — подтвердил Витор. — Если ты поднимешь Спящего Красавца, я достану коляску из багажника. — И они вылезли под сплошной ливень.

Торопливо распахнув заднюю дверцу, Эшли наклонилась за Томасом.

— Мы дома, — сказала она, когда его тяжелые веки приподнялись, освободила его от ремней безопасности.

Малыш моментально напрягся и запротестовал:

— Нет, нет!

— Боюсь, что придется, — возразила Эшли, чувствуя, как намокают ее джинсы.

— Нет! — Когда она попыталась поднять сына, он стал неистово отбиваться: — Нет! Нет! Нет!

— Я понимаю, что тебе нравится эта машинка, но я знаю, что ты устал, — мать решительно вытащила ребенка из машины, — и я была бы тебе признательна, если бы ты подождал со своими капризами, пока мы не спасемся от дождя в доме.

Томас отчаянно дрыгал ногами и заходился в крике.

— Обычно он не устраивает скандалов, — с горечью сказала Эшли, когда подбежал Витор, — но день сегодня оказался для него слишком долгим. — Она с трудом удерживала на руках бьющегося и орущего ребенка. — Ты иди в дом, не мокни. Только поставь мне коляску, и я управлюсь сама.

Витор покачал головой:

— Сейчас достану коляску и отнесу малыша. — Прежде, чем она успела возразить, он взял Томаса и прикрикнул: — Беги.

Эшли послушно повернулась и побежала к дому, а он следовал по ее пятам.

Попав в дом, она стряхнула воду с волос и зажгла свет. Еще не совсем стемнело, но от туч было сумрачно.

— Сейчас разразится гроза, — заметила Эшли, и тут же ее лицо искривилось, так как на некотором удалении загрохотал гром. Она взглянула на Томаса. — А сейчас купаться и в постельку.

Успокоившийся было на руках Витора малыш вдохнул и, покраснев, завопил:

— Нет! Нет!

— Дай мне пять. — Витор протянул ему руку.

Вопли моментально прекратились. Томас хмуро посмотрел сначала на него, потом на его руку.

— Сколько у тебя пальцев? — спросил Витор.

— Пять, — отозвался ребенок, все еще хмурясь.

Зигзаг молнии расколол небо. Дождь шумно ударил в окна.

— Когда я говорю: «Дай пять», ты шлепаешь своими пальцами по моим, вот так. — Витор показал ему как. — А теперь, дай пять.

Томас хихикнул.

— Пять! — пропел он и шлепнул своей крошечной ладошкой по большой руке Витора. — Пять! — потребовал тут же он.

— Дай мне пять, — повторил Витор. — Готовь ванну, — подсказал он Эшли, когда Томас рассмеялся и с радостью повторил движение.

— Сейчас, спасибо, — заулыбалась Эшли.

Пока она шла к облицованной белой и голубой плиткой ванной комнате в другом конце дома, раздался еще один удар грома, и опять сверкнула молния. Повернув бронзовые краны, она заполнила ванну до половины теплой водой. В спальне Томаса она взяла его пижаму и уже пошла за ним, когда вдруг погас свет.

— Я не виноват! — крикнул Витор из гостиной.

Она рассмеялась:

— Это короткое замыкание. Такое часто здесь случается во время грозы, — крикнула Эшли в ответ. — Обычно ненадолго. Но я готова к подобным происшествиям. У меня во всех стратегических местах расставлены свечи. Сейчас приготовлю здесь все и приду к вам.

Цветные свечи в старинных оловянных подсвечниках стояли наготове на подоконнике. Эшли нащупала спички, хранившиеся от ребенка в аптечке, зажгла фительки и расставила свечи по комнате. Их мерцающий свет проводил ее по коридору к нише, где у нее стояла еще одна свеча. Потом со спичками в руке она подошла к гостиной.

Остановившись на пороге, она различила в сумраке Витора, сидящего в кресле. Ребенок тихо лежал на его груди, довольно посапывая и явно наслаждаясь такой близостью. И я получила удовольствие от возникшей сегодня между нами троими близости, подумала Эшли. Выло по душе, когда нас принимали за семью. Это воодушевляло. Поддерживало. Давало чувства уверенности.

Эшли шагнула в комнату и, помахав коробкой спичек, провозгласила:

— Обычно достаточно зажечь большую свечку на каминной доске и еще парочку на шифоньерке.

— Хочешь, я это сделаю? — предложил свои услуги Витор.

— Э… не пора ли тебе ехать? — подсказала она с чувством неловкости и одновременно не без надежды.

Эшли не желала больше притворной близости. Как не желала и оставаться с ним наедине в темноте.

— Если не возражаешь, я подожду немного, пока не утихнет гроза, — сказал Витор. И тут же снова загремел гром.

У Эшли сжался желудок, но все же она постаралась ответить непринужденно:

— Я не против. Мыться! — пропела она и забрала Томаса у Витора.

В ванной комнате мать быстро раздела и помыла ребенка. Обычно ему нравилось играть в воде, но сегодня он слишком устал, и она быстро извлекла его из ванны. Стоя на коленях, Эшли натягивала на него пижаму, когда в двери появился Витор. Она невольно вздохнула. Лучше бы он оставался в гостиной. Держался бы он подальше от нее.

— Романтично, — заметил Витор, оглядываясь.

Мерцающий свет полудюжины свечей отражался от глянцевой поверхности azulejos — традиционных голубых и белых кафельных плиток, которыми в Португалии покрывают стены и дворцов, и коттеджей. Они отбрасывали танцующие тени на толстый белый ковер и золотили зеленые листья растений в керамических горшках.

— Да, — согласилась Эшли с вымученной улыбкой.

— Я бы с удовольствием принял ванну при свечах, — тихо произнес он и после паузы добавил: — Вместе с тобой.

Она застегивала пуговки на плече разрисованной слонами пижамы Томаса и моментально потеряла чувство координации, а ее пальцы стали неуклюжими. Взглянув на Витора, Эшли с трудом сделала вдох. Воздух вдруг стал тяжелым, неподвижным, сверхнапряженным.

— Я бы медленно-медленно раздел тебя, — продолжил он, удерживая своими темными глазами ее взгляд, — прикоснулся бы губами к каждому дюйму твоей постепенно обнажаемой кожи. А потом ты раздевала бы меня и целовала каждый дюйм моего тела. Когда мы обнажились бы, я бы положил тебя в ванну и стал бы намыливать. Намыливал бы твои груди, пока не почувствовал бы, как под моими ладонями твердеют твои соски.