Полустанок - Георгий Граубин

Мужики выпили пустого чаю, заваренного брусничным листом, и разошлись.

— Мама, у нас сегодня сбор теплых вещей для фронта,— напомнил я.— Будем ходить по домам. Что мне отнести, а?

— Отнести-то ничего доброго нет. Разве вот отцовские валенки. Да и телогрейку, пожалуй, можно отдать, сами как-нибудь перебьемся.

— А шерстяной пряжи или шерсти у нас нет? Нам говорили, что необязательно готовые вещи — можно и шерсть, и овчины. Их отправят на фабрики, а там сделают перчатки, шубы и теплые жилеты.

— Погоди, погоди,— засуетилась вдруг мать. — А если унести нашу медведну? Из нее такой теплый жилет может получиться! Правда, подарок,— спохватилась она, но тут же махнула рукой и решительно заявила: — Цырен Цыренович не обидится, на общее дело даем. Он и сам сейчас по тайге рыскает, для победы старается. Неси!

Принесенные школьниками вещи были аккуратно сложены в каморке, в которой когда-то жил Алексей Никитич. Печальная Лиза — Славкина мать, аккуратно записывала каждую вещь в ведомость.

— Молодцы, молодцы,— хвалила она каждого.— Помните, как у Пушкина:

Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье!

Елизавета Петровна была сегодня какая-то не такая. На ней было праздничное белое платье, на ногах — в такой-то мороз! — туфли, на шее нарядные бусы. Сейчас она казалась полнее и выше, глаза ее солнечно улыбались. Такой возбужденно-веселой я ее еще никогда не видел.

— Славка в это воскресенье приедет?— спросил я ее, удивляясь странной перемене.— В прошлое воскресенье он почему-то не приезжал.

— Приедет, приедет! — нараспев сказала Елизавета Петровна и вдруг закружила меня по каморке.

— Не только Славка, но и наш папка скоро вернется! Из госпиталя написал, вот как! Ну, чего вы стоите, как истуканы, идите по домам, разговаривайте с людьми, объясняйте, что теплые вещи нужны для нашей победы! Ну, живо, живо, одна нога тут, другая там!

Мы снова разошлись по домам. В каждом из них нам отдавали какую-нибудь вещь: шерстяные носки, варежки, рукавицы. Бабка Терещиха отдала даже свою шаль:

— Ничего, ничего, если ее распустить, для целой дивизии можно носков навязать.

Дивизию бабка наверняка перепутала с отделением.

Когда мы в прошлый раз принесли ей картошку и сало, она никак не могла взять в толк, чего нам от нее надо.

— Какие же вы тимуровцы, если ты Генка, ты Вовка, а ты Славка. Чегой-то вы темните, шалавы. Может, вы на что-то выменять хотите? Так неча крутить, говорите прямо.

С большим трудом мы растолковали бабке, что такое тимуровцы, и пообещали в следующее воскресенье напилить ей дров. С тех пор, когда к ней приходили ребята, она не знала, в какой угол их посадить.

Многодетный печник Филатов долго растерянно чесал в затылке, когда мы ему объяснили, зачем пришли.

— Трудную задачу вы мне задали, ребята. Из теплых вещей у нас один армяк да одни валенки на всю семью, и то Надька истаскала их в школу. Вот кошма есть, да какой с нее прок?

А когда мы собрались уходить, вдруг хлопнул себя по бедру и глаза его загорелись надеждой:

— Валенки вам, случаем, не сдавали?

— Сдавали, пар двадцать, наверное, принесли.

— Истоптанные там есть? Ну, которые починить надо?

— Есть, даже с дырками есть несколько пар.

Вот и прекрасно!— обрадовался Надин отец.— Несите их сюда, ведь я же сапожничаю. Этой кошмой так подошью, что век износу не будет!

К Савеличу мы пошли втроем: я, Генка и настырный Захлебыш.

— Вот у него-то мы наберем вещей, говорят, у него от них сундуки ломятся,— сверкая глазами, тараторил Захлебыш. — Больше всех от него принесем!

Около мазанки Феклы Михайловны вовсю шло строительство. Несколько угрюмых мужиков ошкуривали бревна и вырубали в них пазы. Четыре венца уже лежали на фундаменте, вокруг валялись щепки и мох. Будущий дом был в несколько раз больше мазанки Феклы Михайловны. В сторонке из сучковатого вершинника вырастал небольшой сруб — будущая пристройка для магазина.

— Проходите, проходите, чего глаза пялите, — недружелюбно покосился черный, словно закопченный, плотник. — Хозяин подаст.

В избушке Феклы Михайловны было жарко натоплено. Хозяйка хлопотала около большого чугуна, из которого вкусно пахло картошкой и мясом. Савелич в одной нижней рубашке сидел на табуретке и точил пилу.

Мы сглотнули слюну и сказали, что нам нужны теплые вещи.

— Эк загнули!— откладывая пилу, буркнул в усы Савелич.— Да я сам в одном исподнем хожу. Фекла, есть у нас что из теплого али нет?

Фекла Михайловна потупилась и певуче сказала:

— Так тебе же известны наши достатки. Бьемся, бьемся, строючись заново, не доедаем, не допиваем работников кормючи. Может, старую шубейку им дать, нехай ею облапотятся?

— Нам ничего не надо, это для фронта надо,— едва сдержал себя Генка.— Если жалеете, так и скажите. А милостыни нам не надо.

— Ишь, как они, шаромыги, заговорили! — картинно повернулся Савелич. — Мне для фронта, может, выходного костюма не жалко, да ходоки-то вы не очень законные. Кто осенью под меня мину подкладывал, а? А теперь ко мне же за вещами идете? Исключительно некрасиво! — Мы повернулись, но Савелич вдруг подобрел:

— Ну-ну, уж и обиделись сразу. Исключительно нервными стали. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Раз все вам давали, и я дам. — Он вынес из комнаты видавшую виды шубейку и решительно сунул Захлебышу.

— Нет, обносков мы не берем! — густо вспыхнув, злобно затараторил Захлебыш.— Греетесь тут у печи, а там в окопах красноармейцы мерзнут. — И, опрометью выскочил во двор.

Мы выбежали следом, проскочили мимо поджавшего хвост Гитлера и с треском захлопнули за со бой калитку.

— Вот куркуль проклятый! Кулак!— затрясся от злости Генка. — Правильно мы сделали, что не взяли эту хламиду.

КУНЮША ГОВОРИЛ ПРАВДУ

Настроение у нас было подавленное.

В школе мы нос к носу столкнулись с Кунюшей, и Генка в сердцах цыкнул:

— Ты-то тут чего шаришься, тебя в сборщики не назначали!

— Я теплые вещи сдавал,— обиженно отвесил губу Кунюша.— Такую шапку принес — закачаешься.

— Интересно, где ты ее взял, — заерепенился и Захлебыш.— Стырил, стибрил, сбондил, слимонил?

— Где, где — достал! — затравленно огрызнулся Кунюша. — Тебя не спросил — где!

— Так бы и сказал, что спер для общего дела, — встрял в разговор вывалившийся из каморки Костыль.— Знаем, как ты все достаешь.

На шум вышла веселая Печальная Лиза.

— В чем дело, мальчики, перессорились, что ли?— она остановилась и недоуменно перевела взгляд с Рогузина на Кунюшу.

— Нет, — возразил Генка, — ничего мы не ссорились. Вот Голощапов говорит, что теплую шапку принес. Правда это?

— Правда, мальчики, хорошая шапка.

— Елизавета Петровна, — заволновался Генка, — эту шапку надо вернуть. И вообще никаких вещей от него принимать нельзя, потому что они чужие. Разве приятно фронтовику носить на голове чужую шапку?

— Постойте, постойте, мальчики, что-то я вас не пойму. Все вещи, которые вы сегодня принесли,— чужие. Но они в то же время и наши, коллективные. А теперь этот коллективный подарок мы отправим на фронт. При чем же здесь чужое и наше?

— Это не общее, — замялся Генка, с трудом подыскивая нужную фразу. — Как бы это... Вы Голощапова плохо знаете. Он все... Ну, как бы это сказать... присваивает. И брать от него ничего нельзя. Даже на оборону.

— Да я... я... — несвязно залепетал Кунюша, еще больше выпячивая губу. По его лицу расплылись красные пятна, правая бровь подергивалась.— Я — честное слово, гад буду...

— Какое у тебя честное слово,— затараторил Захлебыш. — Пшеницу таскал, деньги за решение задачки собирал, все у ребят из-под рук тащишь. Не стыдно?

Лицо у Кунюши стало совсем пунцовым. Он что-то хотел сказать, но безнадежно махнул рукой и опрометью выскочил за дверь.

Елизавета Петровна растерянно развела руками.

— Ничего не понимаю в вашем конфликте. Может быть, вы правы, а может быть, Голощапов на самом деле сделал подарок от чистого сердца. Никто не знает, какие чувства обнажила у людей эта война. Хороший человек вдруг оказывается подлецом, а у того, кто считался плохим, неожиданно выступают прекрасные качества. Догоните Голощапова и поговорите с ним по-хорошему. Может, его и вправду надо воспитывать, но не таким вот методом.

Надя резко тряхнула косичкой и решительно заявила:

— Я тоже с ними пойду, а то они вечно дров наломают. Сами гуси хорошие, а других готовы заклевать до смерти. Эгоисты какие-то, а не ребята.

Кунюши нигде не было видно, мы удрученно поплелись к нему домой.

— Вот еще не было печали, так черти накачали,— чертыхался Генка.— И надо было Кунюше подвернуться под горячую руку.