Русская готика - Михаил Владимирович Боков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мое дело требовалось решать. Стоя у стола врача-педиатра, втягивая и выпячивая живот по его требованию, я оглянулся и посмотрел на Артема. Тот виновато пожал плечами. «Хрен с тобой», – подумал я и в следующий миг выхватил треугольную линейку у доктора со стола.
– Всем стоя-а-ать! – заорал я, и зал вздрогнул. Я видел, как застыл на месте Шпырда. Его лицо начало краснеть, свинячьи глазки буравили меня. Я вспомнил, что он жрет призывников живьем, не оставляет даже косточек. Пути назад не было.
– Я… я… – К несчастью, я не продумал финальной речи. И потому после замешательства неожиданно выкрикнул: – За Курта Кобейна!!! Против армейской системы!!! – И полоснул линейкой по венам.
Ничего не произошло.
Пластиковый угол линейки оставил на коже белый след – даже царапины не сделал.
Я изумленно уставился на руку, на докторов, сидевших с открытыми ртами, на Шпырду – тот уже готовился меня жрать – и резанул линейкой еще раз.
На коже осталась багровая полоса. Но вскрытием вен и близко не пахло. Я резанул еще раз и еще, заорал опять про Курта Кобейна – краем глаза заметил, как мчится ко мне солдат-срочник, и глаза его лучатся весельем и озорством.
– Хха! – выкрикнул солдат и здоровым пролетарским кулаком с размаху влепил мне в нос. Я успел разглядеть рыжие волоски на его пальцах. Линейка выпала. Ноги подогнулись. Я упал на кафельный пол – последняя жертва протеста и рок-н-ролла. Перед тем как отключиться я услышал хохот Шпырды. Я увидел его, согнувшегося пополам, увидел его волосатое пузо, которое выпало из рубашки. От хохота военкома сотрясались стены и дули зловонные ветра.
Дальнейшее я помню смутно. На меня прыснули водой, быстренько провели по всем врачам – те жмякнули печатями, все поставили отметку «Годен» – и выставили за дверь.
– Мальчик, – ласково напутствовал меня Шпырда, – мальчик, приходи сдаваться через две недели!
В этот момент военком был более всего похож на Карабаса-Барабаса.
В дверях я столкнулся с его сыном Борей. Боря пришел на работу к отцу – посмотреть, как система пакует молодое мясо. Боря жрал бутерброд длиной в мою руку. Из бутерброда торчал шмат колбасы.
Я не пришел ни через две недели, ни через три. Я ударился в бега: днем и ночью сидел дома, боялся открывать дверь. Мать ворчала: «Лучше бы ушел в армию». Она кормила меня, своего борца с системой, все скуднее и реже.
Никто не приходил за мной, и это угнетало еще больше. «Они что-то задумали. Они готовят штурм», – в панике соображал я.
Артема забрали в армию через 16 дней. На проводах, где я не был, веселились вовсю. Драки, таблетки, пьяный секс. Сам Артем отбывал к месту службы, имея здоровый фингал под глазом – в радостной суматохе ему зарядили дружки. Они не хотели прощаться. Уже перед военкоматом раскачали машину-«буханку», где сидели призывники, и уронили набок. Двоих забрали в милицию. Вся толпа провожающих поднимала «буханку» обратно.
Шпырда, верный пес системы, вскоре ушел на повышение в центр. Он забрал с собой сына Борю. С сельским хозяйством в области даже без Бори все оставалось очень плохо.
За мной по-прежнему никто не приходил.
Я понемногу расслабился, стал выходить на улицу, нашел работу.
Звонок, которого я ждал с замиранием сердца, раздался много лет спустя.
– Михаил! – сказала строгая женщина в трубке. – Что же вы не забираете военный билет? Вам уже 29? Давно пора.
– Военный билет? – Я подумал, что это уловка, западня. Они хотят заманить меня к себе в логово.
Но на деле все оказалось до смешного просто. Шпырда отложил папку с моим делом на батарею – вместе с другими документами. Тяжесть бюрократии перевесила: все бумаги свалились за радиатор. Шпырда переводился и, видимо, забыл о них. Он давно уехал, а бумаги продолжали годами пылиться в его кабинете за батареей. Со временем к батарее прислонили несгораемый шкаф. Мое дело оказалось запрятано лучше, чем золотое руно. Его обнаружили, когда стали делать ремонт.
– По-хорошему, мы могли бы завести на вас уголовное дело, – сказала сотрудница военкомата. – Ваше счастье, что прошло столько лет. Полюбуйтесь-ка. – Она придвинула ко мне папку.
На обороте красной ручкой яростным росчерком Шпырды было намалевано и зачеркнуто слово «РАССТРЕЛЯТЬ». И затем следовала короткая приписка: «СГНОИТЬ ПИДАРАСА В СТРОЙБАТЕ».
«Эйсидиси» и весь этот джаз
После первого удара у Коли Здышкина расплылся под глазом лиловый синяк. После второго из носа закапала тонкой струйкой кровь – запачкала белую школьную рубашку. Коля мог сдаться, сказать «хватит» и пойти домой зализывать раны, тем более что шансов у него в этой драке было мало.
Его противник оказался долговяз, лыс и длиннорук. Он осыпал Колю таким градом своих длинноручных ударов – бац, бац, бац, – что звуки шлепков разлетались по всей округе. Голова Коли моталась из стороны в сторону, и вот уже к синяку под одним глазом прибавился синяк под вторым, а кровь уже текла не струйкой, а ручьем, так что даже мы – быдло, толпа, окружавшая поединок, – поутихли и все дальнейшее воспринимали молча.
Коля Здышкин дрался за свои идеалы. Конкретно – за группу «Эйсидиси». Его долговязый соперник только что, на школьной перемене, назвал «Эйсидиси» говном, и Коля вызвал его на битву. Заранее зная, что получит в этой битве так, что мало не покажется.
Коля Здышкин не мог поступить иначе. Плакатами с группой «Эйсидиси» были завешаны стены его комнаты, а его старший брат сел в тюрьму под эту музыку. Когда судья огласил приговор брату, кто-то из дружков, принесший на суд кассетный магнитофон, включил запись. Тишину суда разорвали гитарные рифы в исполнении братьев Янг: «Итс а Лонг вэй то ве топ ИФ ю вона рок-н-ролл». Колин брат заухмылялся со своего места на скамье обвиняемых. Волосатый, в джинсовке с обрезанными рукавами, только что получивший два года за взлом чужого автомобиля, он был настоящим рок-н-ролльным героем. Когда его уводили два милиционера, строгих, затянутых в свою серую паскудную форму и при фуражках, Колин брат показал всем оставшимся в зале суда «козу»: выпятил указательный палец и мизинец и так ехидно ухмыльнулся, что даже милиционеры оторопели от наглости. Его толкнули в спину, руку с «козой» завернули за спину и вывели в неизвестность, в мрачное казенное будущее.
Большинство из нас было за Колю в этой драке, и многие – я уверен – могли
