Страна Прометея - Константин Александрович Чхеидзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постояв немного с Ак-каем, он выводил его за изгородь и там пускал на волю. Соскучившийся за долгую и, вероятно, бессонную, как и у его хозяина, ночь, Ак-кай пробовал порезвиться, но это не удавалось: не слушались ноги. Сознавая свою неудачу, конь солидно встряхивался и, охлестывая бока поредевшим хвостом, неспешно отправлялся в глубину луга. А Тенгиз возвращался в дом, где его ожидал уже ченак только что сдоенного парного молока с испеченным к его приходу вкусным лакумом (хлеб). В промежутке между утренним завтраком и полднем, если была хорошая погода, Тенгиз сидел на завалинке, около мечети, в обществе других стариков. Лучи солнца согревали остывшую кровь седобородых горцев, оживляли память, располагали к неторопливым беседам о делах старины.
Если бы я был живописцем, в этом месте я прервал бы свой рассказ и взялся за кисть. Но, увы, кисть мне недоступна! У меня нет также фотографии, которые помогли бы восстановить в памяти всю яркость и красочность группы стариков, сидящих у порога мечети на фоне вечных снегов, в потоках солнца, величественно плывущего по досягаемому синему небу. Небо в горах потому и прекрасно, что оно досягаемо. В вас живет постоянное чувство необычайной близости и вещественности небесного свода. Вам представляется естественным и возможным взобраться вон на ту, подобную алмазу вершину, приподняться на кончики пальцев и прильнуть губами, грудью, всем восторженным вашим естеством к голубой густоте, именуемой небом. О, какая сладость осязать синие своды, за которыми живет Бог. Вам не надо знать ни что такое вера, ни что такое разум. Вам достаточно отдать себя властной гармонии природы, и вы почувствуете, что есть Небесные Силы, и что Они – невидимые, но внутренне зримые и осязаемые, – отражены в вас.
А в полдень, когда солнце останавливается на мгновение над вершиной Эльбруса и тысячью золотых рук венчает его короной из самоцветных камней, – весь правоверный мир падает ниц перед лицом Аллаха. В полдень снова возносится призывный звук с минарета, и тогда всюду – на склонах гор, в долинах, на рубке леса и под скрежещущий разговор жерновов – шевелятся беззвучные губы, простираются длани – совершаются поклонения в Духе.
Полуденную молитву Тенгиз творил в Доме Божьем – в мечети.
…Возвращавшийся с игр Тенгиз-младший в двадцать с лишним раз младше Тенгиза-старшего, забегал в мечеть и торопил деда домой. Тенгиз-младший нетерпеливо дергал деда за края шубы и капризно покрикивал на него за медлительность шага. Так они шли домой: Тенгиз-старший, с улыбкой любви на губах, похожий на сказочного великана, и Тенгиз-младший, малыш в алой черкеске, задорный и румяный. Оба они были одеты в костюмы одинакового покроя, у обоих на головах папахи, на поясе кинжалы. Но кинжал Тенгиза-младшего напоминал перочинный ножик, тогда как кинжал Тенгиза-старшего по своей длине превышал длину Тенгиза-младшего от головы до пят.
Обед Тенгиза состоял из свежего сыра, вареных яиц и пива. Но пиво для него готовилось особое, не хмельное. Изредка он вспоминал о мясе, но не любил мяса, как, впрочем, и большинство стариков-горцев. В горах, где так много скотины, мясо считается роскошью, и его приготовляют лишь в особо торжественных случаях, для гостей или для свадебного пира.
После обеда, продолжавшегося не более двадцати минут, Тенгиз сидел у камина в обществе жены и дочери. В горах не знают, что такое прислуга. В горах иногда нанимают работника, и тогда он становится членом семьи. Но того, что на языке цивилизованных народов называется прислуга – этого в горах нет. Домашние заботы Тенгизова дома лежали на его жене, дочери и женах двух старших сыновей: Кумука и Далгата. Но обыкновенно в этот послеобеденный час у камина хлопотали только жена и дочь, и он посвящал им часть дня.
Перед закатом солнца Тенгиз выходил на луг, подзывал Ак-Кая и, побеседовав с ним несколько минут, отводил его на ночь в стойло.
Вечерний намаз Тенгиз совершал у себя в комнате и потом выходил к сыновьям, возвращавшимся к этому времени домой. Вечером он выпивал снова парного молока, сидя в кругу семьи, поближе к камину.
Присутствие гостей почти не изменило образа жизни старца. Иногда, утром, он заглядывал на минуту в кунацкую (комната для гостей), говорил несколько приветственных слов и, выслушав ответ, удалялся. Только вечерами бывал дольше с нами – приезжими. По-видимому, он это делал из вежливости, но никак не из интереса или любопытства. За все время только раз он вступил в оживленную беседу с председателем суда, это когда зашла речь о будущем Маштая, третьего своего сына. И вот теперь настал момент для знакомства с Маштаем.
Глава VI
На реке Кара-су
Но прежде мне хочется изобразить фигуру, которая беспрерывно маячила перед моими глазами и надоедливо беспокоила меня, когда я писал о Тенгизе. Эту фигуру я встретил в одном из городов Средней Европы. Совершенно безразлично, как называется этот город: вся Средняя Европа наполнена такого рода городами, и такого рода города наполнены такого рода фигурами. Так что ни города, ни фигуры я именовать не буду.
Мне поручено было переговорить с заведующим одной конторой по коммерческому делу, интересному для обеих сторон. Я спросил по телефону, когда мне прийти, чтобы наверняка застать и удобнее поговорить о деле.
– Приходите… приходите завтра!.. Нет, нет, завтра выставка животноводства… Приходите послезавтра в… в… ну, скажем, в девять часов утра. Только, очень прошу вас, будьте точным.
– Хорошо, – ответил я, – послезавтра в девять часов утра я буду у вас.
Повесив трубку, я старался припомнить: имеются ли у этого господина хотя бы пара собак или канареек, что он ради выставки животноводства откладывает важное свидание? Как будто бы ни собак, ни канареек у него не было. Откуда же такой интерес к животным? Ну что ж, подожду до послезавтра,
