Те, кто рядом - Анатолий Афанасьев

Аморали схватил себя за волосы и вырвал два больших пучка. Он прокричал что-то неразборчивое и, вероятно, жуткого смысла, потому что часть свиты попадала с помоста. Тут некий коварный Жек подкрался к старцу сзади, но наткнулся на Софу. Девочка взмахнула рукой, и могучий Жек, точно резиновый мячик, покатился под помост.

— Твои друзья на корабле ждут тебя, — сказал ей старец. — Они не сердятся. Они поняли.

Софа промолвила: «Благодарю» — и сделала изящный книксен.

Из клубов пыли, как из волн, вываливались то медвежонок, то Жек, то неведомая зверушка — встряхивались, отпыхивались и заново кидались в схватку. Но некоторые оставались лежать недвижно.

Варвара Петровна, постаревшая за этот день лет на десять, жалобно спросила:

— Неужто нельзя прекратить это безобразие?!

— Это не безобразие, дочь Земли, — мягко поправил старец. — Это вечная битва за свободу. И исход её, к сожалению, до сих пор неясен.

— Но разве нельзя увести отсюда хотя бы детей?

— Это не дети — это герои. Они войдут в легенду.

Варвара Петровна больше ни о чём не спрашивала, горестно поникла на плече у Софы.

А там, в пыли и скрежете, погибал медвежонок Гру-Гру. Его окружили разъярённые Жеки. Лапы у него были перебиты, он истекал кровью, и всё-таки Жеки никак не могли его одолеть. Гру-Гру отбивался зубами и когтями и наносил беспощадные удары. При каждом удачном ударе медвежонок приговаривал: «А ну подходи за добавкой!» Уже двое Жеков валялись на земле, хватая воздух ртами, как рыбы, но им на смену прибежали ещё трое. Оглянулся вокруг Гру-Гру и увидел, что подмоги ждать неоткуда. Всё слабее становились его удары, всё чаще пригибался он под чугунными кулаками Жеков. И в тот миг, когда угасало его сознание, он вспомнил быструю речку, где любил кувыркаться и плавать, и даже почувствовал её ласкающие струи…

И забавный проводник Чухля сломался от пинка мохнатой ноги, умер мгновенно, не успев ни с кем попрощаться. А если бы ему предложили попрощаться с кем-нибудь, он выбрал бы девочку Софу, которая так приятно щекотала его между ушек.

Глен держался в центре боя и громким голосом отдавал приказы. Он всё замечал и всюду поспевал. Там, где одолевали Жеки, он появлялся со сверкающим клинком в руке, которым владел с ошеломляющим мастерством. Его клинок выписывал в воздухе золотую разящую молнию, и Жеки пятились от этой молнии, боясь даже её свиста. Гибкий, стремительный, Глен долго оставался неуязвим для врага. Много Жеков полегло от его клинка, но выискался всё же один среди них, самый меткий. Он прицелился и метнул в Глена тяжеленный булыжник. Ах, не уберёгся Глен! Он упал навзничь.

Постепенно завеса пыли начала оседать, и тогда стало видно, что счастье изменяет воинам пустыни. Их было меньше, и они не привыкли к побоищам. Жеки, воспрянув духом, теснили их со всех сторон.

Аморали визжал от восторга. Варвара Петровна рыдала. Старец с трудом удерживал Толю и Софу.

— Пустите нас! — гневно воскликнул мальчик. — Мы имеем право погибнуть вместе с друзьями!

— Не торопитесь, — сурово возразил старец. — Это вовсе не поражение. Взгляните лучше туда!

А поглядеть было на что. Толпа горожан, согнанная для укомплектования, доселе безмолвно наблюдавшая за битвой и, казалось, дрожавшая общей нервной дрожью, внезапно стронулась с места. Она плыла широко и величественно, как морской вал, и всё яснее проступали в ней пылающие отвагой, одухотворённые лица. Наконец живая волна нахлынула и смяла Жеков. То там, то тут выныривали на поверхность оскаленные пасти, руки с дубинками, но поток тут же утягивал их на дно. Это было зрелище невообразимое и грозное.

Старец простёр руку, благословляя происходящее.

— Теперь ты понял, мальчик, зачем ты нужен?

— Понял, но не всё.

— Всё поймёшь, когда вырастешь. Или когда умрёшь!

Софа первая заметила упавшего Глена. Она вскрикнула и рванулась туда. Это был её последний бег. Аморали, про которого все забыли, стрельнул в неё из своей поганой трубочки. Девочка охнула, обернула к Толе изумлённое, прекрасное своё лицо и осела на траву. Голова её запрокинулась, и она замерла в позе подстреленной птицы. Хищный хохот Аморали донёсся откуда-то сверху. Он взмыл в воздух на странном аппарате, напоминающем портативный вертолёт. Сделал широкий круг, осыпая всех проклятиями, поднялся до облаков и исчез. Запахло гарью и смолой.

— Увы! — сказал старец. — Аморали — это зло. Он вездесущ. Он обязательно появится снова, только неизвестно где и когда. Но сегодня он побеждён!

А неподалёку происходила забавная сцена. Из толпы пленных вырвался небольшой Жек и с криком «Оставьте меня в покое, идиоты!» пробился к старцу.

— Я узнал тебя, узнал, — улыбнулся старец. — Не волнуйся, Кудрявый Лист.

— Кудрявого Листа обижать! — злился чудной Жек. — Какой-то кретин, кажется, сломал мне ребро. А второй кретин пытался задушить, хотя я не сопротивлялся. Кудрявый Лист не забывает обидчиков. Он их всех помнит в лицо!

Оскорблённый в лучших чувствах, Кудрявый Лист ещё долго продолжал бы справедливые жалобы, но, разглядев скорбную группу, вздрогнул и умолк. Он приблизился к Толе и молча положил ему на плечо мохнатую дружескую лапу.

14. Возвращение

Три дня не отходил Толя от Софы, не пил, не ел и не отвечал тем, кто к нему обращался. В пещере было тепло, где-то наверху успокаивающе журчал родничок. Софа лежала на топчане, на пушистых звериных шкурах. В полумраке пещеры она казалась спящей. И Толя боялся спугнуть её неосторожным движением. Он не верил, что она умерла. Он и не горевал особенно. Чего горевать, если Софа жива и только уснула летаргическим сном. Но есть и пить он всё же не мог. Варвара Петровна тщетно пыталась воззвать к его разуму:

— Ну что поделаешь, Горюхин, если так случилось. Надо крепиться… Попей, голубчик, хотя бы соку. Я не знаю, из каких он плодов, но очень вкусный и терпкий.

А Толя отвечал невпопад:

— Что вы, Варвара Петровна, какая контрольная. Вдруг Софа проснётся, а меня не будет рядом.

Учительница тихонько плакала: она думала, мальчик сошёл с ума. Прибегал расколдованный Кудрявый Лист. Ему тоже было жалко девочку, но и о себе он не забывал:

— Ты, Толяныч, нюни не распускай. Жизнь продолжается. Вот хотели Кудрявого Листа превратить в Жека, ну и что? Посмотри на меня. Кудрявого Листа голыми руками не возьмёшь! А остальных Жеков я бы заставил пасти стадо вместе с Балдоусом или подметать пещеры заодно с Кувалдычем. Сколько зла они принесли! Кудрявый Лист не из тех, кто прощает за здорово живёшь. Ты слушаешь меня, Толяныч? Ты меня слушай. У Кудрявого Листа что ни слово, то золото!

Однажды приковылял на костылях Глен. Толя кивнул ему и приложил палец к губам:

— Не говори громко, брат. Ей снится, будто мы собираем цветы. Ей сейчас хорошо.

Глен сказал:

— Время пройдёт, и твоя боль утихнет, Толя. Ничто не вечно.

Глен стал мудрым от долгого общения со старцем.

Настал день, и в пещеру вошли двое высоких мужчин со светлыми тревожными лицами. Толя сразу всё понял и пригорюнился.

— А мне можно с вами? — спросил он на всякий случай.

— Нет, — ответил ему один из мужчин. — У тебя свой путь, мальчуган. Он ничем не хуже нашего. Он просто твой. И ты не жалей ни о чём.

Толя вскинул в мольбе руки.

— Но как я с ней расстанусь?

— Как все когда-нибудь расстаются.

— И я её больше не увижу?

— Как знать. Есть тайны, которые неподвластны нам.

Толя поцеловал Софу в прохладную щёку.

— Прощай, Софа!

И сердцем услышал ответ:

— Прощай, Толя! Но помни меня.

— Я буду помнить.

Мужчины бережно вынесли девочку из пещеры.

…На следующее утро они с Варварой Петровной начали собираться домой. Глен не отходил от Толи ни на шаг. Он не уговаривал друга остаться, понимая, что это бесполезно. Зато Кудрявый Лист места себе не находил от удивления.

— Не понимаю! — восклицал он с таким видом, словно столкнулся с чудом. — Чем тебе здесь плохо? Жили бы и поживали. Все вместе. Приволье, весело! Чего-то ты мудришь, Толяныч. В школу, за парту захотел? Соскучился по двойкам?

— Соскучился, — грустно отвечал Толя.

Варвара Петровна улыбалась.

Они побывали в городе, где под высокой каменной горой спали рядышком вечным сном Гру-Гру, Чухля и много других славных бойцов.

Глен сводил их на пастбище, где Балдоус и Кувалдыч управлялись с коровами. К Кувалдычу так и не вернулось здравое понимание действительности. Каждой корове он подолгу объяснял, что он «всегда!» и «нипочём!». Толя угостил его морковкой. Балдоус привык к новому положению и был всем доволен. Он оказался прилежным и толковым пастухом. С увлечением и знанием дела объяснял, какая корова даёт много молока и почему. Посредине разговора вдруг вспомнил, что пора раздавать корма, извинился и убежал.