Автостопом на север - Герхард Хольц-Баумерт

— Ты что молчишь, Гуннар?

Ну и пусть замечает, что я расстроен, и пусть старается утешить. Но она не спрашивает меня ни о чем. Ну и не надо! Никогда, значит, не узнает, как я чуть не стал директором ресторана в Варнемюнде…

Стоп! Варнемюнде! Пора нам в путь, если я хочу вообще туда добраться. До этого надо еще и в Росток, а еще раньше — в Альткирх.

— Айда, пошли-поехали! — И я вскидываю чертов мешок на плечи.

— Я пешком не могу, Гуннар. Ноги болят. Я очень устала, Гуннар…

— Пустяки! Скоро старик Гуннар объявит привал, и все у тебя до свадьбы заживет.

Цыпка даже не улыбнулась.

«Выходи замуж за этого Хэппуса. Он же знаменитость, всегда будешь на своей машине ездить, и очень даже быстро…» — чуть было не сорвалось у меня. Хорошо еще, что я подумал: «Не остановить тебе тогда водопада — Цыпка задохнется от слез».

Нет, нет, забудем этого Хэппуса — он же метафизический балласт. Так ведь наш Крамс говорит.

Итак, мы поняли, что отчеты Терезы нам весьма пригодились, и нам следует выразить благодарность всем тем, кто передавал их из рук в руки, прежде чем они попали в наши. В противном случае, как бы мы узнали обо всем, что случилось с Терезой после того, как она рассталась с Гуннаром?

Что ж, теперь они опять вместе, и их водой не разольешь — так ведь это, кажется, говорится?

Было у нас такое желание — дать Гуннару прочитать Терезины отчеты. Однако, поразмыслив, мы откинули подобное намерение. Мы уверены, что это совсем сбило бы его с толку, особенно, конечно, все то, что касается его самого. Право, оставим эту мысль, и лучше процитируем еще несколько строк из-под пера самой Терезы. Как правило, ей удается изъясняться довольно кратко. А уж после нее мы вновь дадим слово Гуннару.

Еще один отчет Терезы

Четыре дня у меня не было ни минуты свободного времени, и я не могла продолжить свой отчет, дорогая мамочка. Все эти дни мы знали лишь одно: купаться и еще раз купаться! После нескольких дождливых дней мы с какой-то особой страстью бегали по теплому песку и бросались в голубую стихию. Впрочем, за это время мы успели посетить и одно подразделение нашего военно-морского флота. Офицеры и матросы всё нам показывали и были очень предупредительны с нами, девочками. А нас, конечно, интересовали не столько пушки и всякие автоматы, как наших мальчишек, а мундиры и все, что касалось жилых помещений.

Моя задушевная подруга Лиана влюбилась в жгучего брюнета, рослого и чернобрового старшину, а сегодня утром он возьми да приди к нам на пляж. Бедняжка Лиана от волнения не знала, что ей делать: то ли прятать глаза, то ли бежать без оглядки…

Старшина потом долго сидел с нами. Говорили мы о всякой всячине, и вскоре у меня возникло подозрение, что он приходил ради меня. Подозрение это подтвердила сама Лиана и все ее поведение. Совершенно неожиданно она стала чрезвычайно сдержанна со мной, почти не разговаривала и без конца критиковала мою стенгазету, кстати, она единственная из всего нашего класса! И все же я вновь берусь за перо, хочу продолжить свой отчет, а то как бы новые впечатления не заставили меня забыть подробности моего путешествия.

Покинув автобус, я все еще пребывала в превосходном настроении, надеясь, что скоро отправлюсь дальше. Но одни надежды и желания порождают хандру и отчаяние! И сколько я ни голосовала, какие печальные рожицы ни строила, никто не останавливался, чтобы подвезти меня. Тогда я вновь вспомнила Гуннара. Когда нам приходилось долго ждать и никто не останавливался, у него всегда были наготове какие-нибудь веселые словечки или анекдоты, а то и перевертыши. Вдруг он, например, говорит. «Ну что, малышка, не пора ли нам с тобой навострить наши скороходные лыжи…»

Невольно рассмеешься, конечно. И дальше шагаешь уже веселей.

— Айда, малышка, навостри-ка свои скороходные лыжи! — сказала я громко и зашагала вперед.

Однако хватило меня ненадолго, и скоро уверенности моей как не бывало. Пожалуй, более всего человек одинок, когда он остается один. Но можно чувствовать себя одинокой и сидя в классе. Так это случается со мной: вокруг болтают, смеются, а у меня в душе расцветает лиловая лилия печали. Но когда остаешься одна, это еще хуже. Никто ведь не замечает твоего состояния, никто не спросит: «Что с тобой? Что тебя тревожит?»

Я очень медленно продвигалась вперед; остановки, во время которых я или садилась, или стоя отдыхала, прислонившись к дереву, делались все продолжительней. На карту я даже боялась взглянуть, боялась и не найти этого Альткирха, да и боялась, что расстояние окажется чересчур велико и мне никогда его не преодолеть.

Должно быть, я как раз отдыхала, прислонившись к дереву и уронив голову на грудь, когда мимо меня промчался небольшой отряд, юных наездников-велосипедистов в широкополых ковбойских шляпах. Я даже не подняла головы, понимая, что они только поднимут меня на смех и помочь мне не помогут. И вдруг я услышала, как метрах в пятидесяти от меня на асфальт со звоном упал велосипед. Подняв голову, я увидела, что один из мальчишек идет прямо ко мне. На нем не было широкополой шляпы, и что-то в его походке показалось мне знакомым, что-то козлиное…

Еще издали он крикнул:

— Ну и ну — Тереза! С ума сойти! Неужели это ты? Дай я обниму тебя.

Оказалось, это Гуннар. Я честно должна признаться — в эту минуту меня охватило чувство неподдельной радости.

Он и впрямь намеревался меня обнять, но в последнюю минуту отпрянул. Право, это было бы неудобно — нас окружала ватага малолетних наездников. Все они рассматривали меня, похлопывали Гуннара по плечу, как бы одобряя его находку — меня. А один из них, сдвинув шляпу на затылок, молвил:

— Глядите, этот Гуннар подцепил себе славную букашку. Краснеть тебе нечего!

Мальчишки, сколь дик и несуразен ни был их вид, оказались вполне разумными существами. Они потребовали, чтобы я ехала с ними, предложив мне сесть на раму или на багажник.

Но тут запротестовал Гуннар. Вот ведь! Не успел найти меня, как уже снова принялся командовать! Конечно, расхвастался, что сейчас же добудет автомобиль, и непременно «татру» розового цвета, а там не пройдет и получаса, как мы прикатим в Альткирх… Альткирх, Лиана, весь наш класс, моя стенгазета, мой чемодан… И разуму вопреки я согласилась с Гуннаром. Очевидно, права мама, называя меня наивной: и правда, я всегда верю людям, верю в то, что все закончится благополучно, что бы я ни затевала. Мальчишки в ковбойских шляпах очень похожи на огромные бегающие грибы, и мысленно я уже складывала юмористические строки на эту тему. Они простились с нами и под громкий перезвон велосипедных звонков укатили. Чем-то они мне даже понравились, и, хотя я беседовала с ними всего несколько минут, я от всей души махала им на прощанье, точно так, как совсем недавно мне махали на прощанье малыши из автобуса.

Вот мы и стоим друг против друга и долго молчим. От смущения Гуннар пытается отколупнуть от штанины комок грязи и выдает свой очередной анекдот.

— Что такое: маленькое, беленькое и сидит на телевизоре?

На подобные вопросы я вообще не реагирую, да и Гуннар поспешил ответить сам:

— Комар в ночной рубашке.

И сам же громко рассмеялся, будто перед ним только что выступили все комики мира. Чтобы как-то успокоить и отвлечь его, я рассказала ему о моей чудесной поездке с господином Хэппусом, о том, как я ждала его, Гуннара, обвиняя в неверности, о путешествии на автобусе, о фокусах тощего электрика. Гуннар стоял и слушал, однако, очевидно, он ничего не слышал. Как застоявшийся конь, он топал ногой и сердито поглядывал назад: не приближается ли на шоссе розовая «татра».

И вдруг случилось нечто совсем неожиданное: рядом с нами остановилась машина — мы и не голосовали совсем! — и нас пригласили сесть. За рулем сидели мужчина средних лет и девушка. Поляки.

Об этой поездке я Лиане почти ничего не рассказывала… Мамочка поймет меня и будет довольна. Она ведь всегда рада, когда я знакомлюсь с людьми, приобретаю друзей.

Я переписываюсь со студентом из Еревана, с миленькой девочкой из Братиславы и с одной болгаркой, у которой уже свои дети. Она пригласила меня провести с ними каникулы на Черном море. Мне представляется это очень романтичным. И я обязательно воспользуюсь их приглашением.

А теперь у меня есть подруга и в Польше. Я познакомилась с ней во время моего необыкновенного путешествия. Но Лиана не терпит никого рядом с собой, она может рассердиться, если узнает о моей новой дружбе.

Девушку зовут Люция. Мы коротко сошлись, как только почувствовали, что интересы у нас общие. Люция хорошо говорит по-немецки, зато я не знаю ни слова по-польски. Впрочем, имена композиторов и музыкантов звучат на всех языках одинаково, и всюду адажио называется адажио, а фуга остается фугой на всех языках. Превыше всего Люция ставит Шопена. А когда я ей напела несколько тактов Революционного этюда и тему Второго фортепьянного концерта, ее темные глаза загорелись радостью и она погладила мою руку. На чистом немецком языке, почему-то звучавшем немного смешно, она сказала: