Аниськин и снежный человек - Максим Курочкин

Косте было труднее. Хотя ноги и считаются традиционно более сильными конечностями, чем руки, но по сути это далеко не так. Руки слабее, но гораздо опаснее ног. Особенно руки женщины. Особенно с маникюром. Особенно, если маникюру помогают зубы. Комарову приходилось не только заталкивать вовнутрь гражданку Савскую, но и по мере возможности обороняться от покусов и царапин. И все это действо происходило под эмоциональный комментарий гида.

Неизвестно, как объяснял он своим подопечным столь негуманное отношение к пожилой леди, но те вели себя вполне мирно, внимательно вслушивались в слова экскурсовода, делали заметки в блокнотах и даже записывали его пояснения на диктофоны.

Не прошло и минуты, как за спинами американцев выстроился второй ряд из зевак-аборигенов. А чем они, собственно, хуже американцев? Им тоже интересно! Даже если они наблюдают за происходящим с несколько иной точки зрения.

Русская негромкая речь органично переплеталась с американской и прекрасно дополняла шипение Ариадны Федоровны и чертыхание Комарова.

– Не запихать ему Арьку. Больно зла. А когда баба зла, к ней лучше на пушечный выстрел не подходить.

– Так Арька не баба, а старуха, да еще тронутая.

– Хе! Ты что, хочешь сказать, что тронутые старухи агнецы Божии?

– Ну, не агнецы, а с злой бабой не сравнятся.

– Спорим?

– Ну. На че?

– А то сам не знаешь?

– Лады. Только в этот раз бери у Макратихи. У нее вдаряет лучше.

– Поллитра?

– Не мелочись! Литра.

– Лады. А из-за чего спорили-то?

– Из-за злых баб и тронутых старух. Кто победит.

– А Комаров?

– А че Комаров? Он что перед бабой, что перед старухой – пустое место. Ему и с одной не справиться. Так что надо найти против Арьки злую бабу и стравить. Чью бабу злить будем, твою или мою?

– Обеих по-очереди.

– Идет.

Мужики заблуждались. Они не учли того, что Комаров был не один, а с Маринкой. А она хоть и не баба, но девица довольно мускулистая и решительная. Не прошло и десяти минут, как Савская была затолкана в кабинет, а форточка плотно закрыта на шпингалет.

Несмотря на окончание спектакля, народ не расходился. Компания из двух наций стояла плотной стеной и молча ждала, когда им покажут что-нибудь интересненькое. К Комарову подбежал потный от азарта гид и горячо зашептал ему в ухо:

– Может, на допрос их пустите? Они валютой заплатят! Договоримся? А то я голову сломал, никаких развлечений в этом вашем Пасаране! Ни театров, ни казино. Давай, а? Бабок срубим.

– Вы чего тут, с ума все посходили? – не сдержался от громкого возгласа Комаров. – Какие еще развлечения? Какое казино? А ну, брысь отсюда, пока я вас всех… Пока я вам всем…

Костя в который раз обругал себя за незнание английского и не задумываясь выпалил первую попавшуюся фразу на немецком языке:

– Nicht Schisen, ich erzehle alles!

Фразу он сопроводил обильной жестикуляцией, напоминающей разгон комаров и, посчитав, что все объяснил, круто развернулся. Народ немного помолчал, немного постоял и стал тихо и задумчиво расходиться. Американцы – налево, но-пасаранцы – направо.

– Чего это он крикнул-то? – подошел к переводчику один из мужиков.

– Насколько я разбираюсь в немецком, он крикнул, «Не стреляйте, я все скажу!», – почесал затылок озадаченный переводчик.

«Мне наука, – отметил Комаров, – не оставлять окно открытым».

Вдвоем с довольной инцидентом Маринкой они усадили Савскую на стул. Костя попытался продолжить дознание. Ариадна Федоровна сидела как ни в чем ни бывало, словно не она сейчас пыталась рыбкой нырнуть в открытую форточку. Казалось, ничего не могло привести ее в чувство. Ничего, кроме…

Комаров немного подумал, подбежал к Маринке, шепнул ей что-то на ухо и выскочил за дверь. На улице он подозвал Мухтара, настойчиво втолковал ему что-то, и, убедившись в том, что козел его понял, вернулся. Оставалось только ждать.

Ждать оставалось недолго. В этот раз Комаров рассчитал все правильно. И Мухтар не подвел. Чтобы занять время, Комаров продолжал задавать Савской разные малозначительные вопросы, не рассчитывая получить на них толковые ответы. В кабинете было душно. Окошко Костя открывать опасался – у Ариадны Федоровны вполне мог случится рецидив. Если бы не ожидание, то обстановка грозила бы стать невыносимой. Жара, духота, монотонно раскачивающаяся Савская, муха, не менее монотонно бьющаяся о стекло…

Маринка откровенно и мучительно зевала. На румяной физиономии ее ясно было написано разочарование в работе секретаря. Она ожидала, что будет верной помощницей молодого участкового, будет давать ему меткие советы, а он будет радоваться и кружить ее на руках по кабинету, потом смутится и отпустит на пол. А она поправит выбившийся локон и строго скажет: «Зачем вы Константин Дмитриевич, я не такая». А он подивится ее строгости и непохожести на других и влюбится. Будет худеть и бледнеть. Перестанет ходить в засады, а все ночи будет проводить под окном ее спальни. Маячить темным, унылым силуэтом. А потом к ней придет делегация из местных старух во главе с Крестной Бабкой Пелагеей и скажет: «Чего ты, Маришка, сотворила с нашим участковым? Совсем не может он с преступностями бороться, совсем весь иссох по тебе. Кланяемся всем селом и просим: приголубь ты его, сердешного, а то сердце заходиться на его страдания смотреть». А она ответит: «Не могу я волю вашу исполнить, добрые женщины. Я другому отдана и буду век ему верна». Другому – это значит Сашке. Сашка будет бегать по селу и целовать всех встречных кобелей от счастья, а Комаров…

Сладкие и жестокие мечтания ее прервала какофония, донесшаяся с улицы. Злобный визг Мальвинки, напоминающий вопль сумчатого тасманского дьявола, уже узнавали все в Но-Пасаране, а сейчас к этому визгу примешивался дробный стук копыт и еще какое-то громыханье.

Звуки приближались, приближались, копыта зацокали по крыльцу отделения милиции, потом прозвучал неопознанный грохот, и в кабинет ворвался Мухтар. Глаза его горели азартом погони, нижняя губа отвисла, в желтоватых зубах была крепко зажата красивая, но грязная ленточка с кистями и люрексом.

Не успел Комаров рассмотреть ленточку, как взгляд его упал на то, что было привязано к этой ленточке. А привязано к ней было нечто зловещее, навевающие мысли о могильном холоде и жутком запахе тлена. На грязной, но красивой ленточке Мухтар приволок в кабинет хозяина побелевший от солнца бараний череп с одним, но лихо закрученным рогом. На разглядывание страшной находки Комарову было уделены доли секунды, так как вслед за черепом в кабинет ворвалась, по-видимому, владелица этого самого черепа – голубая французская болонка.

Костя уже был слегка опытным сыщиком, поэтому он постарался абстрагироваться от столпотворения, поднявшегося в кабинете, и сосредоточить все свое внимание только на пребывавшей в шоке женщине. Ему удалось увидеть редчайший момент, когда сознание возвращается в легкомысленную голову, отпустившую его на свободу.