Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он уехал в Оде-е-е-ессу… – безутешно заливалась Машка. – Он всю зиму хоте-е-ел… И вот уе-е-е-ехал… На солнышке греться, барабульку лови-и-ить…На Фонтане купа-а-аться… Там… там… там… каш-тан-чики… цвету-у-ут…
– Сволочь… – цедила сквозь зубы бледная, злая Светка. – Просто последняя сволочь! Не предупредить! Не попрощаться! Как чужой!
– Не понимаю, – коротко говорил Максим. Нина видела, что муж расстроен всерьёз.
– Может, он вернётся осенью? – с надеждой говорила она. – Набегается, нагуляется – и вернётся! Вот ведь в самом деле цыганская душа: теплом повеяло, и сорвался с места! Будем ждать: авось, явится назад!
Но пришла осень, за ней – зима, снова наступила весна, – а Мотьки не было.
Сейчас Матвей сидел за обеденным столом и смотрел на свои запылённые ботинки так, словно видел их впервые в жизни. Но Нина не собиралась отступать.
– Мотька, отвечай немедленно! Подними голову! Посмотри на меня, паршивец! Куда тебя тогда унесло из дома? Ты хоть понимаешь, что тут с нами всеми творилось?!
Матвей молчал.
– Где тебя носило, тоже, конечно, не скажешь? Военная тайна, паразит?!
– Та ну, какая там тайна… – нехотя отозвался он. – Ничего интересного ж… Ну, в Одессу поехал. Протеребонился там до холодов. К фартовым ребяткам прилепился, погулял с ними пару лет… Ничего особенного же!
– В тюрьме, что ли, сидел?
– Это нет, бог миловал. Но когда банду нашу взяли…
– Ба-а-анду?!.
– Ну что ж вы так орёте, тётя Нина? Ну, банду… Их же всех под расстрел отправили: серьёзные ребятки были, тюрьма их уж не примала. А мне – шестнадцать… Меня сперва в ДОПР, после – в комиссию, из неё – в колонию в Харькове. Я там и пробыл три года. Между прочим, козырное место оказалось! Хлопцев много, работают, и хозяйство своё, и мастерские… Я разряд слесарный получил! Но я на самолёты хотел, и мне наш завкол бумагу дал. В московское авиационное. Можно было, конечно, и в Роганьскую лётную школу приткнуться, но…
Нина резко поднялась из-за стола. Прошлась по комнате. Остановилась у окна. Не сводя глаз с кружащейся над крышами сараев стаи голубей, сказала:
– Мы тебя ждали всю осень! Всю зиму! Девки уревелись! Максим со своими весь город перевернул! Я думала, что с ума сойду! Ведь уверена была, что ты нагуляешься и вернёшься! А ты что?..
– Да ла-а-адно… Уж прямо так бы вы меня и назад пустили…
– Болван! Конечно, пустила бы! Уши вот надрала бы хорошенько, уж это будь спокоен! Неделю бы горели!
– Уши, тётя Нина, сыновьям дерут, – ухмыльнулся Матвей, не поднимая глаз. – А я вам кто случился?
Нина вихрем метнулась от окна к столу. Схватив парня за ухо, вывернула его круто, не жалея. Мотька ошалело взвыл:
– Тёть Нин! Да оторвёте же! Новое-то… уй-й-й… не вырастет!
– Я тебе, бандит, сейчас не только ухо… Я с тебя сейчас штаны спущу и ремня всыплю по заднице за всё сразу! Даже и Максима дожидаться не буду! – вполне искренне зашипела Нина ему в лицо. – Да как у тебя только совести хватило!.. Столько лет! Чуть не расстреляли его, шаромыжника! Да я эту проклятую брошь через два дня продала! Видеть её больше не могла! Какого чёрта она тебе только… – и, не договорив, вдруг расплакалась навзрыд, бессильно, упав на стул и уткнувшись лицом в побелевшие кулаки.
– Тёть Нин… Ну, тёть Нин! Ну что вы, ей-богу?.. – Мотька, вконец растерявшись, неловко полез за папиросами, закурил, не спрашивая разрешения. Едва затянувшись, спохватился, с проклятием смял папиросу в пальцах, и горячий пепел посыпался на пол.
– Я ж ведь эту брошку вашу целую неделю в кармане протаскал! Вот хоть режьте – не мог продать… А как ещё увидел, что вы по ней убиваетесь…
– Не убивалась я, не выдумывай! Да зачем она тебе сдалась?! В карты, что ли, проигрался?
– В Одессу хотел, погулять, – убито сознался Мотька. – Не поверите, как душа горела! Теплело ведь уже, солнце повылазило… Смерть как к морю тянуло! Думал – продам цацку барыжкам, хоть при хрустах в Одессу явлюсь, барином… А вышло… Я ж думал, не нужна она вам вовсе, брошка эта! Один раз всего за полгода нацепили… Думал – и не заметите… Ну, тёть Нин! Ну не ревите вы за ради бога, сил нет слухать… Ну как бы я в доме остался, когда вы знали, что это я вашу цацку попёр?!
– Дурак, я тебе голову оторву!!! Ничего я не знала!
– Знали, – глухо, не поднимая головы, возразил Матвей. – И Егорычу, поди, сказали.
Нина встала. Обошла стол. Подойдя к парню, обняла его за плечи, притянула к себе. Севшим от слёз голосом проникновенно пообещала:
– Если ты, приютское отродье, ещё хоть раз!.. Вот так!.. Без упрежденья!.. Хоть куда-нибудь… Я тебя сама с двух шагов из нагана застрелю, сукин ты сын! Никто не знал ничего, понимаешь? Никто! Да и что там было знать? О чём было квохтать – о цацке дурацкой?! Я – никому… Ни девочкам… Ни, спаси бог, Максиму… Одна шесть лет промучилась! Ну вот что с тобой сделать за это, а?!.
Матвей вдруг до боли стиснул её ладонь дрожащими, жёсткими, в прожилках въевшейся машинной смазки пальцами, и Нина услышала странный, гортанный звук.
– Мотька! – испугалась она, растерянно взъерошивая ему волосы. – Чаворо, господь с тобой, что ты… Ну что я такого сказала? Что ты, сынок? Будет тебе, не нужно! Пустяки же, я от сердца брякнула…
– Тёть… Нин… – Он неловко прижался щекой к её руке, оцарапал щетиной. Недокуренная папироса упала на паркет. – Тёть Нин… прости ты меня, скотину такую! Расстрелять меня мало… Прости…
Глава 3
«Кастрюльщики»
Хоть бы к вечеру полило, устало думала Патринка. Рваная кофта липла к спине, в горле пересохло. Другие цыганки, впрочем, словно не замечали духоты: они болтали, смеялись, встряхивали на руках детей, взахлёб обсуждая, куда податься сегодня:
– Умереть мне, щеяле[28], если хоть сухую корку сегодня добудем! Пропади она пропадом, эта Москва! Вчера из магазина выкинули, крик подняли до небес, а что я сделала? Ничего не сделала! Вошла только и огляделась! Так налетели со всех сторон, заголосили: «Куда ты грязная, куда ты босая, куда ты с ребёнком?!» И что
