Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Михаил Ильинский

Кунг не сводил глаз с паланкина, прикрытого золотым зонтом, с инкрустацией из слоновой кости. Его несли на плечах несколько десятков человек. В паланкине неподвижно, точно изваяние, со строгим выражением лица сидел человек с желтой повязкой вокруг головы. Вокруг прошел шепот: «Его Величество Тхань Тхай». Но никто из прохожих не решился поднять на него глаза. На вопрос, мучивший Кунга, наконец-то был получен ответ. Оказалось, что король такой же человек, как и все. Вернувшись поздно вечером домой, он спросил мать:

– Почему короля несли на носилках? У него что, болят ноги? Вопрос сына рассмешил мать, но вместе с тем и встревожил ее:

– Нет, сынок, ничего у него не болит. Но уж так заведено, что короля должны носить в паланкине.

– А почему бы папе не ходить в желтой повязке? Ведь это здорово!

– Только король может обмотать себе голову желтой повязкой, – объяснила мать.

Но все это показалось маленькому Кунгу странным.

– А почему его солдаты носят желтые повязки на ногах? Не боятся они короля? – не унимался Кунг.

Не всегда могла мать найти ответы на самые неожиданные вопросы сына.

Кунг очень любил мать. И когда она заболела и умерла, Кунг еле перенес удар.

В тот день в королевском дворце совершалась какая-то церемония. Согласно королевскому указу, находившимся поблизоста кроме всего прочего строго запрещалось плакать.

Услышав громкий плач Кунга, кто-то из соседей зажал ему рот рукой.

– Перестань кричать! Перестань же! Тут рядом дворец, а ты ревешь, как на базаре!

Но Кунг не мог сдержать рыданий. И, быть может, он был первым, кто нарушил строгий королевский приказ.

Тяжелая утрата ввергала в отчаяние отца Кунга. Он мог стать начальником уезда, но его не тянуло к высоким должностям, и, сославшись на семейные обстоятельства, Шак отказался от всех предложений, возвратился в родную деревню Кимлиен. С этого времени Кунг стал носить другое имя – Нгуен Тат Тхань. Ему уже исполнилось одиннадцать лет. Шел 1901 год. Через пару лет отец вернулся вновь в Хюэ.

Тхань учился в крупнейшей в Аннаме французско-вьетнамский школе.

В ней помимо четырех начальных и двух классов высшей ступени был курс повышения уровня знаний. В учебную программу входили математика, природоведение, история, география, рисование, но главным предметом все же был перевод с французского на вьетнамский язык и обратно. Китайский язык еще не был окончательно вытеснен из школьной программы, и Тхань делал успехи в учебе.

В первое время, по сравнению с школярами из Хюэ, Кхием и Тхань во французском языке были посредственными учениками, зато в китайском они были несравнимо выше других школьников.

В те годы Хюэ стремительно менял свой облик. В городе строился большой мост, был пущен первый поезд, ходивший сначала в Дананг, а годом позже – в Донгха. Все больше появлялось французов и вместе с ними – роскоши. Народ находился в крайне бедственном положении, но расходы на содержание пышного императорского двора возрастали с каждым днем. Все явственней обнаруживалась коррупция чиновников, стремившихся не отстать в богатстве от нарождающейся буржуазии. Слово «новый вьетнамец» не родилось, но «нувориш» звучало почетно. К Тханю и Кхиему и многим другим оно не подходило.

В 1911 году, простившись со школой, Тхань уехал в Сайгон, где открылось профессионально-техническое училище с трехгодичным обучением. Оно готовило рабочих-судостроителей и механиков для завода Башон. В это училище и поступил Тхань. Юноша приехал в Сайгон с мечтой стать рабочим, «управляющим станком». С профессией все было ясно, но как завоевать свободу? Свободу Тхань решил искать за границей.

В полдень 2 июня 1911 года Тхань пришел на пристань Няронг, когда к ней причалило приплывшее из Турана (ныне Дананг) судно. Это был пароход «Ля Туш Тревиль» морской компании «Пятизвездная». Тхань поднялся на палубу и обратился с просьбой принять его на работу. При виде худощавого юноши капитан усомнился в его способности к тяжелому физическому труду, но вспомнив, что пустует место помощника повара, велел ему явиться на другой день.

Так Тхань попал на французский пароход, взяв себе новое имя: Ван Ба.

…Кухня обслуживала семьсот – восемьсот человек – членов экипажа и пассажиров. Поэтому паренек не имел ни минуты отдыха. То и дело слышалось:

– Ба, принеси воды!

– Ба, почисти котлы!

– Ба, подбрось угля!

Работа на кухне обычно заканчивалась в девять часов вечера. К этому времени Ба совершенно изматывался. Однако, когда одни укладывались спать, а другие принимались играть в карты, Ба садился за книгу или что-нибудь писал. Он помогал неграмотным товарищам писать письма домой. Был всегда отзывчив и вежлив.

Однажды Ба чуть не утонул. В открытом море разыгрался шторм. Налетевшая волна подхватила легкое тело мальчика и смыла его с палубы. Он спасся чудом, в последнее мгновение ухватился за канат…

Среди пассажиров находились два молодых французских солдата, недавно демобилизованных и возвращавшихся домой. Они подружились с Ба.

– Знаешь, Май, – говорил Ба своему другу-вьетнамцу, – оказывается, среди французов тоже есть очень хорошие люди…

Когда прибыли в Марсель, всем выдали жалованье. Заработная плата каждого вьетнамского служащего составляла сто – двести франков. Ба, помощник повара, получил только десять франков. Но он и этому был рад. Путешествие дало ему много интересного.

В Марселе его поразил трамвай. Он впервые увидел эти «подвижные домики». Все привлекало его внимание, все казалось новым и удивительным. Ба часто говорил: «Я это вижу впервые в жизни…»

После работы он переодевался, шел в кафе на улицу, как он произносил, Каннебьер. Это было первое французское кафе, которое он посетил. Здесь Ба обратил внимание, что французы дома, на родине, ведут себя лучше и вежливее, чем в Индокитае.

Потом он прибыл в Гавр, где корабль стал на ремонт. Всех перевели на другое судно, которое должно было отправиться в Индокитай. Но Ба не захотел вернуться. Капитан отвел его к себе домой, и с тех пор я не имел о Ба никаких известий…

Могли ли тогда моряки подумать, что маленький смышленый и трудолюбивый Ба станет с годами главой правительства, основателем независимого государства в Юго-Восточной Азии, его армии, флота, спецслужб. В общем – Хо Ши Мином – «Озером Светлого пера»…

Но это произойдет еще более чем через тридцать лет…

Мне принесли цветы. Алые, белые, голубые. Они стояли в вазе у балкона. Легкий ветерок врывался в комнату, покачивал их роскошные шапки. Я выходил из гостиницы «Тхонтнят», шел по ханойским улицам. Я люблю этот город, город цветов, город блиндажей.

…В нескольких километрах от вьетнамской столицы, в тени гигантских деревьев да и нян, среди холмистых гряд, бамбуковых зарослей разбросало свои строения небольшое село. Здесь, на его окраинах, две могилы. Одна под деревом да – деревом долголетия, другая – под деревом нян, что означает «глаз дракона».

Эти могилы – трагический финал двух жизней: одной, ставшей примером для многих, жизни, отданной народу. И другой – жизни американского летчика, сеявшего смерть на вьетнамской земле. У этих могил от местных жителей я услышал следующую историю.

– …Это случилось жарким летним утром 1967 года, – рассказывал мне пожилой крестьянин Кхоай. – Воздушная тревога. Звено американских самолетов «F-105» повисло в небе неподалеку от Ханоя. Один за другим самолеты пикировали на мирное селение, бомбили крестьянские хижины, рисовые поля, дамбы, дороги. Под разрывами содрогалась земля. Раненная, но непокоренная, объятая жадными языками пламени, земля отвечала ударами на удар. Зенитчики и ополченцы из отрядов самообороны не покидали боевых позиций. Вдруг в небе вспыхнул ярко-оранжевый бутон пламени, а мгновение спустя из него вывалился с черным шлейфом дыма американский самолет. Пилот успел катапультироваться.

Бойцы отряда самообороны, среди которых была 18-летняя Ла Тхи Нгок, «Жемчужинка», как ласково называли ее односельчане, отправились на поиски пилота. Американский летчик приземлился в зарослях кустарника зуой, отстегнул парашют, спешно пытался сжечь карты и другие военные документы. Нгок первой обнаружила врага. «Не дать, ни в коем случае не дать ему сжечь карты. Возможно, на них, как это часто бывает, нанесены объекты последующих бомбардировок», – пронеслась мысль. Вовремя предупредить людей о готовящемся налете – значит спасти десятки, а возможно, сотни жизней.

– Руки вверх! – решительно скомандовала Нгок. В спину пилота уперлось дуло ее карабина. Но в этот момент девушка увидела, что пламя небольшого костра, разведенного летчиком, пожирало ценнейшие карты с нанесенными объектами бомбардировок. Забыв об опасности, не успев обезоружить врага, девушка бросилась к костру. Неосторожность была роковой. Летчик выхватил револьвер и выпустил в спину Нгок обойму. «Жемчужинки» не стало. Но, умирая, она успела выхватить из огня карту.