Помолвка: Рассказы - Марсель Эме

После этого он приказал позвать своих музыкантов и, подкрепившись миской свиных шкварок и легким винцом, велел доложить о себе королеве. Она сидела у камина; лицо ее было бледно, а в глазах отражалась глубокая печаль. Король взял ее за руку и, как обычно, обратился к ней с нежными и изысканными речами; они были полны трогательных и поэтических образов, которыми ежедневно снабжали его великие поэты королевства. Но королева, казалось, не слышала его.

— Адель, — шептал король, — я веселый соловушко, помечтаем о прохладе весенних перелесков. Моя любовь — это быстрый ручей, который теряется в озере ваших огромных загадочных глаз. Я хотел бы стать ласточкой…

Королева покачала головой, даже не удостоив его взглядом. Видно было, что мысль о превращении супруга в ласточку нисколько не прельщает ее. Он попытался прибегнуть к другим поэтическим украшениям, еще более изящным. Потом он стал двумя пальцами щекотать ей руку, делая вид, что по ней взбирается мышка и шутливо приговаривая:

— Кили, кили, кили, ки… Кили, кили, ки…

В ответ королева только пожала плечами.

— Сударыня, — сказал король (он немного рассердился), — мне непонятно, почему вы не в духе. Я говорю вам самые приятные вещи, я изощряюсь в самых нежных играх, я попеременно то сентиментален, то фамильярен, то шаловлив, а вас это трогает не больше, чем если бы я говорил вам о государственном бюджете. Самая пылкая страсть не устоит перед столь упорной холодностью, и я должен вам сказать, что мое терпение близится к концу. Пускай бы это был мимолетный каприз! Но это продолжается с тех пор, как мы повенчаны, и вы готовитесь к любовным утехам, как будто поднимаетесь на эшафот.

Тут королева словно очнулась, и ее печальные глаза загорелись мрачным огнем.

— Государь и супруг мой, — промолвила она, — вам угодно было забыть, но у меня, к несчастью, не такая короткая память.

— Что такое? Черт меня побери, ничего не понимаю.

— Пусть, не будем больше говорить об этом. Но тогда перестаньте жаловаться, если властному, мужественному обхождению вы предпочитаете этот праздный лепет, жеманные манеры, реверансы менуэта — все то, что, несомненно, нравится любовницам ваших рифмоплетов и шутов! Кили, кили, кили… разве так подобает обращаться с королевой, с супругой, с возлюбленной? Кили, кили, кили…

Король в смятении воздел руки к небу, а королева, не спуская с него горящих глаз, продолжала вне себя от гнева:

— Неужели вы вправду забыли тот осенний вечер, когда вы вошли без доклада в мои покои, в шлеме и полном вооружении? Была поздняя осень, и заходящее солнце освещало комнату…

— А красное пламя камина, — вздохнул король, — бросало на все предметы резкие и мерцающие отблески, искажая их формы.

— Вот почему я не сразу узнала вас под доспехами. Вы казались выше, плотнее.

— Да, в военном облачении человек всегда выглядит немного лучше.

— И все же, когда вы скинули железные рукавицы и сжали меня властными руками, я вся затрепетала! Наконец вы назвали себя…

Она закрыла глаза. Король мысленно выругался.

— Впопыхах вы не сняли ни наплечников, ни лат, и у меня целую неделю оставались на теле синяки и ссадины. Упоительные ссадины… Ваши поцелуи отзывали огнем и железом.

— Да ну! К чему зря преувеличивать? — сказал король.

— С губ моих срывались слова любви, а вы со страстным рычанием повторяли мое имя — Адель!

— Нет, это слишком!

— Попробуйте теперь отпереться, вероломный! Я потеряла всякую надежду, что это блаженство когда-нибудь повторится. Пока вы сравниваете себя с ласточкой, с ручейком, я только покорно выполняю долг, навсегда утративший опьяняющее величие, которое открылось мне в тот осенний вечер. Ласточка? Ха-ха! Нет, сударь, болтливая сорока! Кили, кили, кили…

Утирая слезы ярости, королева вышла, хлопнув дверью. Король был потрясен; он думал о тщете философии и ее определений, ибо теперь он испытывал муки ревности. Ночь он провел плохо; его преследовали кошмары: ему казалось, что пустые доспехи ласкают его супругу со сладострастными вздохами и ужасающим железным лязгом. На другой день его окончательно сразила дурная весть: Гантус не умер. Врачи догадались, что его болезнь — не что иное, как приступы ревматизма, и вылечили его, всю ночь растирая его высушенной кошачьей шкуркой. В полдень коннетабль с аппетитом позавтракал, потом сел на коня и поехал проводить смотр артиллерии. Король вызвал его во дворец и сказал ему строго:

— Вы меня здорово подвели, Гантус.

— Простите меня, ваше величество, врачи вылечили меня, не спросив моего согласия.

— Это очень неприятно. Происшествие, в котором вы мне признались вчера, не имело бы почти никакого значения, будь вы уже на кладбище, а теперь… Вы понимаете, что для нас, монархов, стать рогоносцем — дело государственной важности. В ваших руках опасная тайна. Кто знает, как вы ею воспользуетесь?

— О государь, я человек чести…

— Дудки! — сказал король. — Вы даже не сумели сдержать язык передо мной, перед мужем. Так о чем тут говорить?

Коннетабль бил себя кулаком в грудь с видом глубокого отчаяния.

— Не сокрушайтесь, Гантус. Я говорю это лишь для того, чтобы предостеречь вас от опрометчивого шага. А в общем вы по-прежнему внушаете мне полное доверие, и я думаю поручить вам очень почетную должность на моих западных границах. Я уверен, что там вам представится удобный случай пасть смертью храбрых.

— Смертью храбрых? Да ведь войны пока нет…

— Скоро будет; я намерен объявить войну моему кузену императору. Если призвать двадцать второй год, мы наберем вполне достаточное войско. Вы будете помощником главнокомандующего. Сейчас у нас изготовляются копья нового типа, и я уверен, что с их помощью можно будет делать чудеса.

Гантус почесал затылок, не решаясь протестовать против своего назначения помощником главнокомандующего, и в его горле заранее клокотали ругательства при мысли о том сукином сыне, который будет руководить военными действиями.

— Дорогой коннетабль, — молвил король, — вы разочарованы, но ничего не поделаешь: отныне я сам беру на себя верховное командование моими войсками. Однако, чтобы предоставить вам некоторую свободу в проведении военных операций, я решил руководить ими, не выезжая из столицы. Как только противнику официально будет предъявлен ультиматум, я буду появляться во дворце не иначе как в форме генералиссимуса. Хотел бы я, Гантус, чтобы вы поглядели на мои новые доспехи, которые я заказал сегодня утром. Они будут из астурбийской стали, султан на шлеме голубой с золотом, а латы и наплечники украшены полевыми цветочками и крохотными фигурками пажей.

Ключ под циновкой

Однажды великосветский взломщик сбежал со страниц детективного романа и после ряда изумительных приключений оказался в маленьком провинциальном городишке.

Выйдя из вокзала и перейдя привокзальную площадь, он вступил на вокзальный проспект, наполненный гулом людских голосов.

— Не забудь положить ключ под циновку, — доносилось со всех сторон.

Это говорили матери семейства, отправляясь со своими дочерьми на бал в су префектуру.

— Не беспокойся, — отвечали им мужья, которым не терпелось поскорее улизнуть, — ключ будет под циновкой, звонить не надо. Но если вы случайно вернетесь раньше меня…

— Как раньше тебя! Надеюсь, ты не собираешься затянуть партию в бильярд до четырех часов утра?

Матери семейств были совершенно правы. Где это видано, чтобы обыкновенная партия в бильярд длилась за полночь? Между тем джентльмен-взломщик разгуливал по улицам города среди бархатных и креп-жоржетовых платьев, которые устремлялись на площадь супрефектуры. Накануне вечером он покинул Рим с чемоданом скромных размеров, содержавшим не более, не менее как коронные драгоценности и туфлю папы римского. На случайной остановке он соскочил с поезда с неположенной стороны, чтобы сбить с толку полицейских всех стран Европы, которые следовали за ним по пятам. Воспользовавшись передышкой, он погрузился в размышления о тщете мирского величия.

«Мне нечему больше учиться по части профессиональной сноровки, думал он. Передо мной беззащитны самые замысловатые сейфы, и мне всегда удается подкупить доверенных лиц. После двухлетней стажировки в американских тюрьмах, где я прошел курс обучения у крупнейших мастеров, я приобрел известность и по краже со взломом, и по карманному воровству, и по грабежу с перечницей. Никто, как я, не сумеет так ловко залезть на высокую стену, проникнуть в пустую квартиру, постучав несколько раз для верности, и вежливо ретироваться с извинениями, если кто-нибудь окажется дома. Благодаря упорному труду мне удалось осуществить все то, чего можно было ожидать от моих выдающихся способностей. Теперь я обкрадываю коронованных особ, у меня есть агенты во всех частях света, мои биржевые операции возводят и свергают правительства, но на душе у меня совсем не так радостно, как бывало в пятнадцать лет, когда я готовился к экзамену на бакалавра и набивал руку на портфелях и часах своих учителей. Ах, если бы воскресить блаженные дни моего шаловливого отрочества! Какое это жалкое существование — скитаться по столицам и игорным домам всего мира! Никогда еще у меня не было столь сильного желания вновь увидеть те места, где я появился на свет.