Слишком много женщин - Рекс Стаут

– Меня попросили прийти сюда, чтобы ответить на ряд вопросов. Вы хотите меня о чем-то спросить? – он улыбнулся приятно и печально.

Кремер задавал вопросы, а Френкель отвечал. Последний раз он видел Керра Нейлора в пятницу, часа в три, в здании компании и с тех пор ничего о нем не знал. После работы он пошел к себе домой на Девяносто четвертую улицу, принял ванну, переоделся, пообедал в ресторане на углу Бродвея и поехал на метро в центр города к молодой женщине, которая жила на Двадцать первой улице, так как у них в этот вечер было назначено свидание. Он предпочел не называть ее имени. Они пошли в танцевальный зал «Мунлайт» на Пятидесятой улице и танцевали там до начала первого. Он проводил молодую женщину до дома и тоже отправился домой, куда вернулся около часу ночи. Он не хотел называть имя молодой женщины, потому что не видел, зачем это нужно. Однако при наличии веской причины имя можно было назвать.

Как обстояло дело с его видением, будто он убил Уальдо Мура?

Это, решил он, было одной из странностей его мышления, которая присуща таким перенапряженным мужчинам, как он. Подобные видения часто его беспокоили. Однажды его обуяла идея, что он на самом деле был фашистом, и ему пришлось поехать на встречу Бунда в Йорквиль, чтобы избавиться от нее. Он не стал утверждать категорически, но явно намекнул, что его приход ко мне играл для него такую же роль, как и посещение Бунда, что не повлияло на мое расположение к нему.

Не был ли его приход ко мне связан только с тем, чтобы выяснить, упоминал ли Нейлор его имя в связи со смертью Мура?

Нет, это было не так. Он даже не думал об этом, пока такая мысль не пришла ему в голову во время разговора со мной.

Знает ли он Гуинн Феррис?

Да, она работает машинисткой в отделе фондов.

Разговаривал ли он с ней в пятницу?

Возможно, но он не помнит.

Не говорила ли она ему о заявлении Нейлора, что он знал, кто убил Уальдо Мура?

Нет, этого он не помнит. Однако он добавил, что знает о таком заявлении Нейлора. Об этом все знали. Это обсуждалось по всему отделу.

Для меня это оказалось новостью. Я вытаращил глаза. Перехватив инициативу у Кремера, я спросил:

– Когда?

– Ну, сегодня, вчера. В пятницу.

– Кому Нейлор сделал это заявление?

– Честное слово, не знаю. Говорю только то, что слышал. Насколько я понял, он заявил об этом вам, а вы сообщили об этом в офис президента.

– Кто вам сказал об этом?

– Я не помню, – Френкель вернулся к своей обычной манере общения. Раскаты его голоса были сегодня тихими, а глаза вновь сверлили меня насквозь.

– Я не обладаю способностью запоминать детали, касающиеся фактов, как эта. Вот когда речь идет о вопросах, имеющих интеллектуальную нагрузку…

– Чушь, – сказал Кремер с горьким отвращением. Он рассчитывал одним блестящим приемом выудить у Френкеля признание, а все свелось к болтовне. Он нацелился наполовину сжеванной сигарой в лицо Френкелю, замахнулся ею и заявил:

– Вам сказала Гуинн Феррис. Ведь так?

– Я уже говорил, что нет.

– А я говорю, сказала! Я случайно узнал… Что вы хотите?

Вопрос был обращен к служащему муниципалитета, который подошел к столу. Он ответил:

– Сержант Готлиб, сэр, с мисс Феррис.

Кремер хмуро посмотрел на него.

– Подержите ее, пока я не закончу с… Нет, постойте.

Он взглянул на Френкеля, а потом на меня.

– Почему бы и нет?

– Конечно, почему бы? – согласился я.

Кремер скомандовал сыщику:

– Приведите ее сюда.

Глава 18

Гуинн Феррис вошла, не сознавая или не придавая значения тому, что у ее локтя был полицейский сержант, остановилась на мгновение, чтобы осмотреться в большой комнате, затем направилась к нашему столу.

– Хэлло, Бен, – сказала она своим сладким мелодичным голосом. – Какие ужасные вещи творятся! Но что ты тут делаешь?

Не дожидаясь ответа, она метнула взгляд на Кремера, а затем на меня:

– О, так вы полицейский!

Я признал, что она быстро приспосабливалась к любой ситуации, видимо, не только благодаря хорошим нервам, но и наружности. Несмотря на то, что в четыре часа утра ее разбудил полицейский, который ждал, пока она оденется, и привез на полицейской машине в участок, выглядела она такой же свежей и красивой, как в тот момент, когда подняла на меня свои чистые голубые глаза и сказала, что делает ошибки в письмах.

– Садитесь, мисс Феррис, – сказал ей Кремер.

– Спасибо, – саркастически ответила она и села на стул в двух шагах от Френкеля.

– Ты выглядишь ужасно, Бен. Ты что, совсем не спал?

– Да, – голос Френкеля прозвучал сдавленно.

Взгляд его был неподвижным.

Гуинн обратилась к Кремеру и ко мне:

– Я спросила его, потому что мы виделись с ним всего несколько часов назад. Мы танцевали. Но, полагаю, он вам уже сказал об этом. Хорошо, что завтра выходной. Трут, вы инспектор или кто?

– У меня не хватает слов, – заявил Френкель с глубоким чувством. – Я не сказал им, с кем ходил танцевать, потому что иначе они послали бы за тобой, чтобы убедиться в этом, но они все равно это сделали, без каких-либо на то оснований. Они допустили какую-нибудь грубость? Были с тобой невежливы?

Гарри Энтони беспокоился о Розе, а тут Френкель волновался за Гуинн.

Видимо, подумал я, бесполезно пытаться понять женщин и пора попытаться понять мужчин.

– Нет, он был очень деликатен, – с достоинством заявила Гуинн.

Кремер переводил взгляд с Френкеля на Гуинн. Наконец он начал:

– Итак, вы были вместе весь вечер. Это правда, Френкель?

– Да, тем более что мисс Феррис вам уже сказала.

– Ну а если отвлечься от того, что она сказала? Были?

– Да.

– Мистер Френкель провожал вас домой, мисс Феррис?

– Конечно, провожал!

– В котором часу вы вернулись домой?

– Бен, когда это было, около…

– Я вас спрашиваю.

– Ну, было без четверти час, когда я поднялась к себе в комнату. Конечно, я пошла одна. Мы наговорились внизу.

Кремер удивил меня. Он редко бывал откровенно жестоким, оставляя это своим ребятам, но сейчас он рычал на нее.

– Когда Уальдо Мур провожал вас домой, вы поднимались наверх не одна, не правда ли?

Бен Френкель вскочил с кресла как пружина; кулаки его были сжаты, глаза горели. Стоящий позади сыщик метнулся вперед. Я слегка напрягся, не зная, насколько сильным мог быть этот порыв Френкеля. Но Феррис, очевидно, знала, потому что она вскочила перед ним и обеими руками схватила его за лацканы пиджака.

– Ну, Бен, милый. – Когда она добавляла в свой голос просящие нотки, его можно было использовать как паяльную лампу. – Ведь ты знаешь, что это не так, разве я тебе не говорила? Он говорит это просто из вредности.

Она стала напирать на него:

– Садись и не слушай, даже когда тебе говорят такое.

Колени у него начали подгибаться, она продолжала настаивать, и он снова уселся на стул.

Гуинн вернулась на свое место и сказала Кремеру:

– Про меня и Уальдо говорят много нехорошего, и вот что я имею в результате. Я больше не выхожу из себя, когда слышу такие разговоры. Я просто не обращаю на них внимания.

Итак, жестокость не принесла Кремеру никакого результата. Он сменил пластинку и спросил:

– Почему вас так заинтересовало, что Гудвин написал о смерти Мура?

– Гудвин? Какой Гудвин?

– Трут, – объяснил я. – Это я. Меня зовут Гудвин.

– О, хорошо, что вы мне сказали. Значит, вы работали под чужим именем.

– Я вас спросил, – прорычал Кремер, – почему вам так захотелось узнать, что он выяснил относительно смерти Мура?

– Меня это нисколечко не волновало.

– Тогда зачем вы проникли к нему в комнату и просмотрели его документы?

– Я этого не делала. – Она укоризненно посмотрела на меня: – Это вы ему сказали? После того как я объяснила, что я думала, что вы еще ждете меня, а вы ушли, и я решила, что вы оставили для меня какую-то работу…

– Э-э, – оборвал ее Кремер, – я уже слышал это раньше. Вы настаиваете на этом?

– Конечно, ведь это правда! – она была прекрасна, когда на ее лице отражалась терпеливость к несправедливости, которую к ней проявляли. Настолько прекрасна, что мне хотелось разрезать ее на кусочки и поджарить на гриле.

Кремер уставился на Гуинн.

– Послушайте, мисс Феррис, – сказал он другим, более спокойным голосом. – Этот вариант мог подойти, пока речь шла о расследовании смерти, происшедшей в результате несчастного случая, имевшего место несколько месяцев назад. И пока это было так, тут не было ничего страшного, особенно в том, что вы не сказали Гудвину правду, когда он спросил, зачем вы смотрели его бумаги. Но теперь другое дело. Теперь мы знаем, что это было убийство, и, это я вам говорю, речь идет об убийстве. Это все меняет, не так ли? Разве вы не хотите помочь следствию? Если вы не причастны к этому делу, а я не думаю, что вы причастны, разве вы не должны помочь, рассказав нам, что же вы искали в бумагах?