Пламя под пеплом - Ружка Корчак

В Варшаве люди все еще отказываются поверить правде, никак она не доходит до их умов и сердец.

Мучительно слушать эти вести.

На заседании секретариата решено направить в Варшаву еще одну делегацию, доставить во все гетто воззвание ЭФПЕО, призывающее к вооруженному сопротивлению и содержащее свидетельства спасшихся из Понар. Эту миссию секретариат поручает Саре и Ружке Зильбер.

Сара и Ружка — сестры. Обе они воспитанницы "Хашомер хацаир", обе прошли до войны подготовку — "хахшару", обе активны и надежны. Сара — светленькая, круглолицая, с румяными щеками, плоским нееврейским носом. Некоторое время она находилась в городе и работала служанкой в доме польских аристократов, одновременно выполняя задания, которые поручала ей организация. Ей не раз приходилось смотреть смерти в глаза, сначала в гетто, потом в городе. Спасали ее находчивость и хладнокровие, или, как сама она утверждала, везенье.

Ружка совсем не похожа на сестру. Рослая, темноволосая, с удивительно красивыми зелеными глазами, она привлекает своей миловидностью. За арийку ей сойти трудно, но, имея на руках надежные документы, как-нибудь выкрутится в случае беды. Она живет в гетто с самого его возникновения.

Сестры начинают готовиться к опасной дороге. Когда Сара приходит в гетто за инструкциями, у нее вид элегантной молодой полячки, ничего общего не имеющей с евреями. Еврейская полиция на воротах тщательно проверяет ее "шейн" (ей заблаговременно передали из гетто желтый "шейн", без которого нельзя ни выйти из ворот, ни войти). Охранники подозрительно косятся на эту девушку, безусловно нееврейку и только после того, как она заговаривает с ними на идиш, пропускают ее в ворота.

На коротком заседании Саре объясняют ее задачу. "Готова ли ты? — спрашивает кто-то из членов секретариата. — Поездка опасная..."

Сара вскидывает брови: "Не понимаю, ведь это необходимо. Горжусь, что это поручили мне".

Приготовления занимают несколько дней. Надо приготовить удостоверения, пропуска, информацию, переписать микроскопическим шрифтом документы, раздобыть чемоданы поприличней, чтобы их содержимое не внушало подозрений.

Соломон Энтин едет назад в Варшаву. Он приезжал в Вильнюс обсудить, как продолжить работу и скоординировать ее с деятельностью молодежи в обоих гетто. Соломон хочет вернуться, чтобы наладить работу поэнергичней, как он это умеет; хочет доставить в Варшаву весть о существовании боевой организации, объединившей в своих рядах все молодежные течения в вильнюсском гетто.

В те дни я часто встречала его. Он сделался неузнаваемо серьезен; в его синих глазах появился стальной блеск.

— Не могу больше сидеть здесь, — говорил он мне, — хочу в Варшаву, работать там, сколотить что-нибудь настоящее. Вот тогда вернусь вас проведать, посмотреть, что удалось вам здесь...

В апреле 1942 года уезжают трое: Сара, Ружка и Соломон.

Во время короткого прощания Сара сказала одному из товарищей, понизив голос почти до шепота: "Знаешь, я совсем не боюсь... Если погибну, моя смерть будет все-таки иметь смысл".

Улыбка освещает ее лицо.

Соломон по-обычному спокоен, и то, как твердо и быстро он пожимает руки, свидетельствует о его решимости.

В прекрасных зеленых глазах Ружки плещутся волнение и тихая грусть.

Через некоторое время пришло страшное известие. Неподалеку от Варшавы немцы задержали трех молодых людей — двух женщин и мужчину. У них были фальшивые документы. Всех троих расстреляли на месте.

Все трое, все трое — и только доносится тихо-тихо далекий голос: "Если погибну, моя смерть будет все-таки иметь смысл".

Первые наши товарищи, которые погибли ИНАЧЕ, не так... — нашептывает голос, но сердцу нет утешенья.

Спустя несколько дней Эдек заявил на заседании секретариата, что хочет ехать в Белосток и просит секретариат принять решение по этому вопросу. Это поразило нас, как гром. После недавних событий — это безумие, поездка заранее обречена на провал. Но Эдек не привык отказываться от своих решений. Он доказывает, что его место — в Белостоке: там теперь налаживается работа, и многое зависит от того, какой ей будет придан характер с самого начала. А ведь мы знаем, что там нет товарищей, смыслящих в военном деле.

Эдек говорит уверенно, как человек, взвесивший все за и против, и никто не осмеливается напомнить ему о пути, где на каждом шагу подстерегает смерть, и о недавней гибели товарищей. Мы понимаем, что он сам все это помнит и, говоря: "Я обязан быть там", — он, как и мы, видит перед собой ту дорогу и на ней — трех расстрелянных.

ЖИЗНЬ В ВИЛЬНЮССКОМ ГЕТТО ПОСТЕПЕННО ВХОДИТ в свою колею.

Последняя акция была четыре месяца назад, и люди иногда позволяют себе верить, что немцы сказали правду, и отныне гетто ничто больше не грозит, поскольку оно "виртшафтс-нуцлих" — экономически целесообразно.

Власти гетто прибирают к рукам все внутренние дела. Генс как геттофорштейер (глава гетто) и Деслер в качестве начальника еврейской полиции самовластно правят здесь.

Генс считает, что только железной рукой, усиленной властью полиции, и при умной экономической политике можно обеспечить существование гетто. Он вводит методы суровой диктатуры Его намерения, несомненно, добрые; он искренне считает себя хорошим евреем с развитым самосознанием, одним из спасителей своего народа. Но он не понимает, что все глубже вязнет в трясине сотрудничества с немцами, что из этого болота не выходят чистыми. Деслера все считали пособником и прислужником немцев.

Ненавидимая за свои повадки в гетто, а главное — за действия во время акции, еврейская полиция, руководимая Деслером, отныне превратилась в кнут, занесенный над головами жителей гетто. Деслер начал в нее набирать самых отпетых типов из местного преступного мира. Это были подонки, как будто специально созданные для насилия над другими. Положение полицейских в гетто, с их точки зрения, — прекрасное.

Никаких материальных забот, никаких принудительных работ. Служба дает им особые привилегии, а главное — они спокойны за свою жизнь, потому что в них нуждаются немцы. Возможно, погибнут очень многие евреи, но они, полицейские, уцелеют. Вот такая подоплека, подчас красиво отдекорированная разными высокими идеалами, вроде национализма, коллективной ответственности и тому подобного, стала благодатной почвой для быстрого роста числа их преступных кровавых дел.

Полиция наводит страх на все гетто и становится объектом всеобщей ненависти. Жизнь гетто отдана ей на откуп. Семь узких переулков поделены на три участка. В каждом участке имеется полицейская станция во главе с комиссаром. В особое подразделение выделена так называемая "торвахе" группа охранников на воротах. Ими командует Меир Лев, на всех наводящий страх и всеми ненавидимый в гетто. На улице Страшунь помещается уголовная полиция. Со временем организуется и политический сыск, особо нацеленный на нас.