За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Герта совсем притихла, не поднимая потемневших глаз от недопитой чашки с кофе.

Бахтеев взглянул на часы и встал.

– Однако нам пора, – сказал он. – Благодарю вас, господин Гардер, благодарю вас, фрейлейн Герта.

Зарницын и Новиков поднялись тоже.

– Действительно, пора, – произнес Зарницын. – До свидания.

Они поклонились и вышли.

Герта молча убирала со стола. Готлиб задумчиво сидел, опустив голову.

– Да, – прервал он наконец молчание, – у нас ничего нет, что могли бы мы пожертвовать отечеству. Герта, – продолжал он, и его голос дрогнул, – у меня есть еще моя старая скрипка… она дорогая… Я стар, пальцы меня уже не слушают… продай скрипку…

Его голос оборвался.

Герта порывисто выпрямилась. Она знала, что скрипка была, после нее, лучшим сокровищем старика. Она знала, что эта скрипка в минуты тоски, уныния и горя была единственной отрадой и утешением старика…

– Никогда, отец, – решительно сказала она, тряхнув головой. – Никогда! Я уже думала… и мы, быть может, найдем что‑нибудь.

– Найдем, – грустно повторил старик. – Ты знаешь, я лишился теперь последних уроков, у тебя тоже теперь мало работы… Ведь не можем же мы взять деньги с русских офицеров, принесших нам свою кровь!

– Нет, – покраснев, сказала Герта, – мы не возьмем с них денег. Мне князь сказал, что они не обременят нас. Он, очевидно, хотел говорить о плате, но я отклонила этот разговор. Нет, я надеюсь на другое.

Готлиб вопросительно смотрел на дочь. Герта, видимо, была смущена.

– Я встретила вчера жену городского советника Мельцер, – в смущении произнесла она. – Фрау Мельцер сказала, что у нее много работы, и велела мне зайти сегодня. Я сейчас пойду к ней, – торопливо добавила она.

Старик покачал головой.

– Этот толстый Мельцер дурной человек, – сказал он, – при его богатстве он с трудом пожертвовал двадцать талеров и всячески бранит Штейна за войну. Говорит, что король никогда бы не согласился, если бы не Штейн. Еще бы, он богат… Ему все равно, что король, что Наполеон. Он всюду говорит, что война одно разорение, что мирным гражданам и так хорошо живется, а Наполеона все равно не победить… Не стоит и идти к нему… – закончил старик.

– Я все же пойду, отец, – ответила Герта, – его жена, кажется, хорошая женщина.

– Ну, что же, иди с Богом, – произнес Готлиб.

Герта поцеловала отца, взяла в руки плетеную сумку, накинула на голову темную косынку, позвала Рыцаря и вышла.

III

На улице было большое оживление. Все словно куда‑то торопились. Особенно много народу направлялось по большой улице к ратуше, где записывались ополченцы и принимались пожертвования. По дороге Герта встречала и ополченцев в серых и черных куртках, высоких сапогах, в разнообразных шапках, на которых виднелся жестяной крест с надписью: «С Богом за короля и отечество».

Некоторые из ополченцев шли с ружьями, другие были опоясаны саблями, с пистолетами в чехлах. Были и с пиками. Вид у всех был веселый и бодрый.

Герта шла быстро, не останавливаясь, но совсем не к дому советника Мельцера. Она остановилась на углу у дверей маленькой парикмахерской. На пороге, глазея на толпу, стоял молодой человек. Увидя Герту, он радостно улыбнулся и низко поклонился.

Это был парикмахер Ганс.

– С добрым утром, фрейлейн Герта, – начал он, – куда спешите?

В этом квартале маленького городка все знали друг друга, тем более Герту, которая сама ходила на базар и шила на многих. А парикмахеру Гансу удалось даже один раз причесать ее, когда она в прошлом году собиралась на свадьбу соседской дочери. Кроме того, как профессионал, он любовался тяжелыми волосами Герты и уверял, что таких кос нет больше в Бунцлау, да мало, пожалуй, найдется и во всей Пруссии.

– Нет, Ганс, – ответила Герта, – я прямо к вам.

– Ко мне! – воскликнул радостно Ганс, – милости просим. Уж не предстоит ли в ратуше бал по случаю пребывания высоких гостей? Ну, что ж! Из ваших волос, фрейлейн Герта, мы сделаем восьмое чудо света. Вы будете красивее покойной королевы. Милости просим.

Он пропустил в свою лавочку молодую девушку с Рыцарем, который в этой местности пользовался не меньшей известностью, чем его хозяйка.

Герта не торопясь сняла со своих роскошных волос косынку, положила на стул сумку и, обратившись к Гансу, сказала:

– Так вы находите, что мои волосы хороши?

– Единственные! – в увлечении воскликнул Ганс.

– А сколько могли бы стоить такие волосы? – улыбаясь, спросила Герта.

Ганс бросил на тяжелые косы взгляд знатока, слегка коснулся их мягкой волны и серьезно сказал:

– За такие волосы было бы мало дать десять талеров.

– Ну, так вот, – произнесла Герта, – возьмите эти косы и дайте мне десять талеров.

Ганс даже отшатнулся, широко раскрыв рот.

– Вы шутите, фрейлейн, – растерянно произнес он, – я никогда не решусь на это!

– Почему? – серьезно спросила Герта. – Разве вам никогда не приходилось стричь женщин?

– Да… но… вы… такие волосы… – в смущении бормотал Ганс. – Я не могу… Было бы преступлением покупать такие волосы. Это все равно, что оскальпировать человека за деньги. А я не дикарь! – с гордостью закончил Ганс.

– В таком случае я вам не продаю волос, а прошу только остричь меня, – сказала решительно Герта. – Если же вы отказываетесь, я сделаю это сама, – и она быстрым движением взяла со стола большие ножницы.

– О, фрейлейн! – воскликнул Ганс, – ради Бога! Хоть не портите… если вы настаиваете, я остригу… Но не куплю! Никогда не куплю!

– Хорошо, – сказала Герта, садясь на стул. – Поторопитесь.

Со вздохом, дрожащими руками Ганс поднял одну косу, потом другую… Как золотые змеи, упали на пол тяжелые косы.

– Теперь подровняйте, – скомандовала Герта.

Все вздыхая, Ганс стал подстригать Герту. Когда все было кончено, Герта посмотрела в зеркало. Она была заметно бледна. Ей нелегко было расстаться с этой гордостью женской красоты. В первую минуту она не узнала себя. Лицо приобрело словно новое, незнакомое выражение, голова стала меньше, а глаза казались больше. Несколько мгновений Герта с изумлением смотрела на себя. Но потом лицо ее приняло веселое выражение, она по привычке тряхнула головой и засмеялась.

– А ведь так гораздо легче, дорогой Ганс, – сказала она. – Благодарю вас. Однако сколько я вам должна?

Но Ганс только печально и укоризненно покачал головой.

– Ну, как хотите, – произнесла Герта. – Так не купите?

– Не могу, фрейлейн, – ответил Ганс.

– Так до свидания и еще раз спасибо, а косы – сюда. И Герта раскрыла сумку. Ганс бережно опустил в нее косы.

Герта подвязала косынку, пожала руку Гансу и бодро вышла из лавочки.

В просторном зале ратуши было тесно. Толпа почти исключительно состояла из женщин. За большим столом сидел пастор и один из городских советников и принимали пожертвования. Перед ними были грудами навалены кольца, серьги, браслеты, различная серебряная и золотая утварь – кубки, тарелки, кофейники и проч. На другом конце стола лежали также грудой железные кольца с заветной надписью:

«Gold gab ich fur Eisen».

Герте долго пришлось ждать очереди, хотя все делалось быстро и просто. Женщины молча клали на стол принесенные вещи и отходили к другому краю, где выбирали железное кольцо.

Но чем ближе подходила очередь, тем чувство робости и стыда все более овладевало Гертой. И когда, наконец, она очутилась на виду у самого стола, со своей сумкой в руке, она вдруг растерялась до такой степени, что не могла произнести ни слова.

Пастор в недоумении поднял на нее глаза, но, заметив ее смущение, ласково произнес:

– А вы что, мое дитя? Вы что‑то хотите сказать?

– Да… я, – начала взволнованно Герта, теребя свой мешок. Но, увидя улыбочки, промелькнувшие на некоторых лицах, вдруг овладела собой и закончила: – У меня нет золота и серебра, как у этих дам. Я принесла, что могла.

Она раскрыла свою сумку и положила перед изумленными членами комитета на стол две тяжелые золотые косы. Окружающие с любопытством вытянули шеи.

– Вот, – продолжала Герта, – это мои волосы. Парикмахер сказал, что они стоят дороже десяти талеров. Я больше ничего не имею.

Шепот удивления пробежал в толпе. Члены комитета молча смотрели то на молодую девушку, похожую теперь на Эндимиона или Ганимеда, то на лежащие на столе пышные волосы.

Первый пришел в себя пастор.

– От имени родины благодарю вас, прекрасное дитя, – в волнении начал он. – Эти волосы стоят дороже, они стоят бесконечно дороже, как выражение высокого чувства!

Он торопливо отошел к концу стола, взял горсть железных колец и, подойдя к Герте, сказал:

– Дайте вашу руку. Никогда это святое кольцо не отдавалось за более благородную жертву.