Сердце статуи - Инна Булгакова

— С сегодняшнего дня в отпуске.

Ага, отпуск взял, чтоб сестру от меня охранять.

— А что у вас Котов делал?

— Убийцу ищет.

Андрей быстро, будто украдкой, взглянул на фотографию трех товарищей, так и лежащую на столике под лампой. Встряхнул головой, откидывая назад волосы — внезапная нервная дрожь. И я вдруг бессознательно задал вопрос, который давно должен был задать «товарищам»:

— Кто же нас сфотографировал?

Он ответил кратко:

— Я.

— Вы? Вы были в нашей компании?

— Бог миловал.

— Да что такое? У нас тут оргии устраивались? Жертвоприношения совершались?

Андрей усмехнулся и промолчал.

— Ладно, мы не властны в своих симпатиях и антипатиях. Но помочь мне — в ваших интересах.

— Это почему?

— Потому, что ваша сестра невольно оказалась связанной со мною.

— Невольно? — повторил он с гневом.

— Да, я неправильно выразился: она сделала выбор по своей воле. Наверное, я полюбил ее, но — поймите! — ведь не принуждал!

— Да вы не знаете, что такое любовь.

— Не знаю, потому что не помню. Но такую девушку — просто так, от нечего делать — я б обманывать не стал, уверен.

— А я не уверен.

— Да зачем, Господи?..

— Хотел бы я это выяснить.

Странная пауза повисла меж нами, я схватился за фотографию.

— Пожалуйста, расскажите, как это произошло?

— 1 мая я приехал копать огород. Один. Работал в саду. Вы позвали из окна мастерской: щелкни, мол.

— Мы были на «ты»?

Он кивнул.

— Ну, поднялся и сфотографировал.

— Как я понимаю, мы были без женщин?

Он опять кивнул.

— И что делали?

— Этот маленький, — Андрей кивнул на фотокарточку, — кричал, что желает запечатлеться с нетленными творениями.

— Очень даже тленными. Взгляните внимательно, Андрей, вон приоткрыта дверца в кладовку. Там статуя, видите краешек, гипсовую руку? Что это было, знаете?

— Не обратил внимания. А в чем дело?

— Почему-то она мне кажется знакомой, как будто я ее помню.

— Памятник вождю, с колыбели помним.

— Обнаженная женская рука, видны только локоть и кисть.

— Девушка с веслом, у нас такая в скверике возле станции стоит.

Я подумал, вспоминая.

— Да нет, другая рука, более тонкая и в другом положении, приглядитесь.

— Ну и что?

— Меня это мучает, все гляжу… Эта дверца… словно приоткрыта в тайну, словно там кто-то прячется.

Андрей вздрогнул и откинул волосы назад. Я спросил еле слышно:

— Может, Вертоградская прячется?

— Она позже приехала! — вдруг выпалил он. — Черт, вы меня совсем загипнотизировали.

— Позже? Значит, вы ее видели?

— Вечером. Ваши приятели уже отчалили.

— Вы разговаривали с ней?.. Андрей, прошу вас! У меня жизнь от всего этого зависит.

Он заговорил попросту, прямодушно (так показалось мне), без вымученной враждебности:

— Вряд ли это можно назвать разговором. Я прореживал малину у штакетника. Послышались шаги, такое быстрое цоканье.

— Босоножки на каблучках?

Он взглянул на меня мельком и отвел взгляд.

— Кажется… Мне запомнился серебристый плащ, как рыбья чешуя. Девочка поднялась к вам на крыльцо, помахала мне рукой и сказала: «С праздничком!»

— А вы?

— Ну, я соответственно: «И вас тоже!»

— И все?

— В общем все.

— А в частности?

— Не было никаких частностей.

— И все-таки?

— Я подумал, помню, что она слишком молода для вас.

— А для вас?

— Максим Николаевич, ваша любовница убита, а не моя.

— Она произвела на вас сильное впечатление.

— С чего вы взяли?

— У вас даже взгляд смягчился, голос: «Девочка поднялась…» И вы скрыли в прошлый раз, сказали: «С любовницами вашими не знакомился».

— Я и не знакомился.

— Но встречу эту скрыли. Почему?

— Если вам так угодно трактовать мое поведение… — Андрей утомленно пожал плечами, полузакрыл глаза. — Пожалуй, в ней было нечто завораживающее. Точнее — порочное. Тихий такой, дразнящий смех, глаза огромные, немигающие, как у змейки.

— Один человек назвал ее ведьмочкой.

— Подходит. Это ведь из Гоголя, кажется?

— Да, панночка. В гробу летала, напугала Хому Брута до смерти.

— Меня не напугала, но я ее запомнил.

— А дальше?

— Она позвонила в дверь, вы открыли.

— Позвонила? Значит, у нее не было ключа.

— А что, это так важно?

— Не знаю… Вы ее видели в четверть одиннадцатого…

— Да ну. Часу в восьмом.

— Нет, я имею в виду 10 июня.

— Послушайте, она действительно убита?

— Я нашел ее вещи — одежду, обувь, сумочку.

— Где?

— Мы в детстве говорили: у тебя на бороде.

— Не понял.

— Извините, шуточка. Пока не скажу.

Он что-то усиленно соображал, лицо потемнело. Всю ночь буду следить за дворянским дубом, и если он полезет в дупло… тут-то его и застукаю.

— Ну, я ей открыл дверь.

— Вы же, говорят, были без сознания.

— 1 мая.

— Она сказала: «Не ожидал? А я назло приехала!» Вы засмеялись и впустили ее в дом. Все.

— Господи, до чего ж все нелепо и абсурдно!

— Вот уж да! Буквально через месяц вам понадобилась моя сестра.

Определенно, он какой-то фанатик. В его любви и преданности есть нечто исступленное.

— Андрей, вы ведь до преступления не знали о нашей сваязи?

— Меня не было в Змеевке почти две недели.

— И про Вертоградскую Наде не говорили?.. Ответьте, или я у нее спрошу.

— А почему я должен был скрывать ваши похождения? — огрызнулся он, как мальчишка.

— Вы так интересовались жизнью соседа, что даже сестру проинформировали?

— Просто упомянул.

— Понятно.

— Что вам понятно?

— Что к 10 июня атмосфера была накалена. И кто же ей открыл дверь?

— Какое это имеет значение?

— Может, никакого. Но я не чувствую сцены убийства, не могу ее вообразить. Если он открыл, то почему не ударил сразу?

— Но не с кувалдой же он вышел открывать.

— Да, кровь была только в мастерской.

— Кровь ее группы? — уточнил Андрей как-то напряженно.

— Ее, четвертая.

— Вот фантастика!

— Поскольку, кроме вас, Вертоградскую 10-го никто не видел…

— Какого числа она послала вам письмо?

— Написано 7-го, послано 8-го.

— И принес же ее дьявол в самое пекло! Нет чтоб позвонить…

— Возможно, она звонила, и наш разговор слышала Надя.

— Когда?

— 10-го вечером.

— О чем шел разговор?

Тяжко мне было отвечать — да еще ему!

— «Я не изменял», — повторил я дважды. «Приезжай, поговорим», «Статуя торжествует!»

— И это вы сказали при Наде? То есть, в сущности, отказались от нее?

— Ладно, я подонок, согласен.

— Уверен, что вы сами раскалили атмосферу и спровоцировали убийство.

— Согласен.

— И после этого собираетесь уничтожить убийцу? Считаете это справедливым?

— Да что ж вы все от меня скрываете, врете, следите…

— Я?

— Вы все!

— На вашем месте, — сказал Андрей раздельно, — я бы радовался, что остался жив.

— Какая тут к черту радость, если на мне была ее кровь! Может, я от этого память потерял.

— Вещи в крови?

— Ни пятнышка.

— Немыслимая история, — прошептал Андрей. — Открыл дверь, заманил, раздел, осатанел…

— Однако сообразил прикрыть лицо маской, когда столкнулся с Надей.

— Прикрыть чем?

— Посмертной маской. Я ее сделал для ювелира, — я ткнул пальцем в фотографию. — С его покойной жены.

Андрей мотнул головой.

— И ваш друг тут был?

— У меня такое ощущение, что все тут были. И при всех мертвая исчезла бесследно. Бесследно, вы представляете? — я почти кричал; схватил фотографию, вдруг захотелось разорвать в клочья — еле сдержался. — Извините, Андрей, нервы никуда. Что я хотел? Да, где ваша контора находится?

— На улице Сергия Радонежского.

— Надо же! Это какое метро?

— «Площадь Ильича».

Вот и пойми этот мир без меня! Пусть и останется «без меня», я не смогу совместить Святого Сергия, пролетарского вождя и «Скорбный путь»! однако они совместились.

— Вы знаете там на площади похоронную фирму?

— Есть такая.

Андрей ушел. Я всю ночь проторчал на кухне у окна, не дождался. Может, кто и лазил: в предрассветной полудреме мне вдруг нечто мерещилось в ветвях и будто гроб летал… Я выбегал, подбегал к изгороди -0 никого, лишь дева с юношей светятся. И от чистой их, печальной наготы мне совсем невмоготу становилось. Так жутко, что хоть волком вой…

25

Назавтра в среду состоялась очная ставка — в семь вечера, в нерабочее время. А в полдень мне почтальонша «Христианский вестник» принесла: как договаривались, мол. И пока я рассчитывался, она вдруг говорит с таинственной такой улыбочкой: