Тяжесть венца - Вилар Симона
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Ричард подъехал, Анне почти удалось вывести Миража на пригорок, но он снова поскользнулся и почти по брюхо ушел задними ногами в покрытую одеялом ряски топь. Анна вновь закричала, стала понукать иноходца. Мираж ржал и бился, пытаясь опереться передними ногами на кочки, но они одна за другой погружались в болотную жижу.
Ричард спрыгнул с коня, ухватился за ствол тонкой осины и, нагнув его, двинулся к цепляющейся изо всех сил за гриву Миража Анне. Проваливаясь в топь выше голенищ сапог, он сделал шаг, другой, не решаясь подойти ближе из-за судорожных движений бьющегося иноходца.
– Руку! – закричал он, наклоняясь вперед. – Прыгай с коня! Прыгай и хватайся за мою руку!
С широко открытыми глазами, не отпуская гривы, Анна трясла толовой.
– Прыгай, говорю тебе! Он погибнет, и ты вместе с ним!
– Нет!
– Дура! Прыгай!
Наконец она разжала мертвую хватку пальцев и рванулась вперед, прямо в болотную жижу, и сейчас же провалилась до бедер. Ричард поймал ее и выволок на твердую землю. Анна тяжело дышала, ее била дрожь. Наконец она оглянулась.
– А Мираж?
Ричард взглянул на нее с бешенством.
– Не я загнал его в трясину!
Анна едва не бросилась назад.
– Мираж!
После того как она спрыгнула с седла, иноходец сумел повернуться и теперь, прижав уши, смотрел в их сторону, издавая время от времени жалобное ржание, словно смирившись с неизбежным.
Анна всхлипнула. Расширенные, налившиеся кровью глаза коня смотрели на людей с невыразимым ужасом. Внезапно Анна повернулась.
– Я так не могу. Ричард, что можно сделать?
– Мы даже не можем его пристрелить, чтобы избавить от мучений…
Голос его звучал сухо, но спокойно. Он с сожалением смотрел на погибающее животное.
Анна бросилась к зарослям кривых берез и ольхи и принялась ломать ветви, обдирая в кровь руки.
– Что вы делаете?
– Я не могу безучастно смотреть, как он гибнет по моей вине. Я попытаюсь…
«Дьявол! В этой душе нет и тени смирения! Чтобы смириться, ей надо расшибить лоб о стену».
Ричард грубо оттолкнул ее, выхватил кинжал и стал рубить тонкие стволы деревьев.
– Подведите моего коня!
Анна бегом кинулась выполнять приказ. О, если бы она всегда так ему повиновалась!
Увидев приближающегося с охапкой сучьев человека, Мираж вновь начал метаться и, лишь когда Ричард прикрикнул на него, приутих, испуганно прижимая уши и всхрапывая. Ричард бросил на колышущуюся топь срезанные деревца, образовав какое-то подобие хрупкого настила, и, осторожно ступая, стал приближаться к наполовину погрузившемуся в трясину коню. Анна, держа под уздцы жеребца герцога, встала у самой кромки островка.
Ричарду наконец удалось подхватить длинный повод Миража, и он жестом попросил Анну подать ему повод его коня. Намотав его на руку, он велел Анне сесть в седло. Та повиновалась, поняв, что от нее требуется.
– Моли Господа, чтобы ремень выдержал, – пробормотал Ричард сквозь зубы.
Анна, направляя нормандского жеребца герцога коленями и корпусом, постепенно развернула его и, дав шенкеля, заставила двинуться прочь от топи. Конь недоуменно ржал и рвался.
Ричард, вцепившись в повод Миража, пятился, увлекаемый в свою очередь другим конем. На висках у него от напряжения вздулись вены, сучья под ногами уходили в илистую грязь. Он сделал шаг, другой. Голова Миража запрокинулась, он скалился и хрипел.
«Если ему не удастся вытащить из трясины передние ноги, мы не сможем ему помочь», – думал Ричард, уже почти не веря, что из его затеи что-нибудь выйдет.
Анна понукала коня герцога, пока тот наконец не прянул вперед. Ричард вскрикнул и чуть не упал, но Мираж вырвал передние ноги и, подавшись всем телом, обрушил копыта на гать. Ричард оказался на суше, а Мираж, вздымая илистые фонтаны и ломая тонкие деревца настила, вздыбился, словно бронзовое изваяние, рванулся еще раз и, весь покрытый грязью и зеленью ряски, оказался на суше.
Ричард устало опустился на землю и обхватил колени. Теперь его левое плечо стало казаться еще выше, чем обычно. Стащив размокшие перчатки, он обнаружил, что запястья исполосованы багровыми вздутыми рубцами. Мышцы рук и спины нестерпимо ныли. Он слышал, как Анна ласково успокаивает все еще дрожащего и фыркающего иноходца. Наконец она подошла к Ричарду. Роскошный бархат ее платья, казалось, изменил цвет, а длинный шлейф висел лохмотьями.
– Милорд… Ваша светлость…
Она опустилась на землю рядом с ним. И внезапно, прежде чем он опомнился, Анна поймала и поцеловала его мокрую руку.
Глостер взглянул на нее с недоумением и еле сдержал себя, чтобы не расхохотаться.
– Кровь Христова! Леди Анна! Сначала вы отвесили мне оплеуху, а теперь руки целуете!
Анна на мгновение растерялась. Потом осторожно потрогала свою скулу, висок.
– Но ведь и вы меня ударили, милорд Глостер. Это как-то не вяжется с честью рыцаря, носящего цепь и шпоры. А потом… Я была слишком зла. Теперь же примите мою сердечную благодарность. Вы спасли мне жизнь…
Ричард криво усмехнулся.
– Это что… Я еще и коня вашего спас.
Губы Анны тронула легкая улыбка.
– Разумеется, и коня. Благодарю вас, Дик. Ни один человек не сделал столько для меня в это тяжелое время. Для меня и для Кэт. Моя дочь жива и со мной – тоже благодаря вам. Признаюсь, были дни, когда я ненавидела вас, но, Господь свидетель, ни в одном человеке я еще так не ошибалась.
В ее голосе звучала нежность.
Ричард отвел взгляд. Было удивительно тихо, лишь в отдалении пробовали голоса лягушки. Над болотами висело душно-белесое марево, словно перед грозой. Дальние холмы подернулись сероватой дымкой.
«Пора», – решил Ричард.
В его голове пестрой кавалькадой промелькнули давно заготовленные для этого случая фразы, но он не стал их произносить. Сказал просто:
– Будьте моей женой, Анна.
Теплый свет в глазах Анны потух. Она молчала, глядя на него растерянно и словно огорченно. Потом опустила взгляд.
– Признаюсь, я подозревала, что за нашей, как вы выразились, сделкой стоит нечто иное. И речи о помолвке – не пустой звук. Вы ведь ничего не говорите и не делаете без цели, Дик Глостер, не так ли?
Она поднялась было с колен, но Ричард схватил ее руку и удержал подле себя. Не поднимая на нее глаз, он медленно и отчетливо произнес:
– Я давно люблю вас, Анна. И не моя вина, что, несмотря на все усилия быть для вас просто другом, я не сумел побороть это чувство.
Ричард остался доволен тем, как сказал это. В голосе звучала подлинная страсть, каждое слово давалось с трудом. Он знал, что Анна останется равнодушной к его признанию, но она слишком жалостлива, чтобы пренебречь душевной мукой того, кого только что благодарила.
И не ошибся. Ее пальцы чуть дрогнули, но она не отняла руки.
И тогда Ричард заговорил:
– Всякий смертный под этими небесами должен с готовностью нести свой крест. И я готов смириться с тем, что ваше сердце глухо ко мне, более того – полно неприязни. Молчите! Я знаю, что никогда не был в ваших глазах образцом рыцарского благородства. Увы, до вас дошло слишком много неблаговидного и даже позорного обо мне. События в замке Сендель – страшный рубец на моем сердце, наша с вами стычка в Киркхеймском монастыре, ваш побег от меня под Барнетом… Вам всегда удавалось одерживать надо мною верх, Анна. Но именно это и привлекало меня. И я не из тех людей, кто поспешно говорит «аминь» и смиряется. Вы – такая же. Я чувствовал в вас родственную душу и восхищался вами, и именно поэтому не смог забыть вас все эти годы, когда вас считали умершей. Я понимал, что другой такой, подобной Анне Невиль, мне не встретить.
Анна все же высвободила свою руку, но по-прежнему стояла рядом. Ричард продолжил:
– Обнаружив вас в Мидл Марчезе, я был ошеломлен, но и счастлив. Вы оказались живы, и Бог дал нам снова встретиться. Однако я запретил себе радоваться, когда та, кого я люблю, пребывает в столь глубокой печали. Я решил не смущать ваш покой, но помогать вам, стать для вас опорой, другом, братом… Говорить же о своих чувствах мне казалось святотатством. Вы были словно птица с обожженными крыльями, вы любили и продолжали любить другого. И я смирился с тем, что, если хочу видеть вас, разговаривать с вами, любоваться, я должен молчать о том, что таится в моем сердце, и довольствоваться лишь вашим доверием. Но сегодня… Вы были так великолепны верхом, так полны жизни и ослепительно красивы, что я совсем потерял голову. Простите мне этот поцелуй. Я воин и привык брать, что захочу. Но я вовсе не желал вас оскорбить… Это так же верно, как и то, что все мы нуждаемся в милосердии небес. Я не понимал, что делаю. Все созданное Богом слабеет и уступает там, где разумом овладевает языческая Афродита.
