Синельников (сборник рассказов) - Лях Андрей Георгиевич

– Как кто? Олигарх. За бешеные деньги. Теперь он их тут разводит. С целью незаконной наживы…

В ту пору в отделе работало двенадцать человек. Где они теперь? Алик Румянцев и Гоша Слуцкий в Чечне, по контракту. Серега Бессарабов ушел в какую-то фирму по спецтехнике. Остальные… Бог весть. Сокращения, семья, дети, деньги и еще раз деньги. Кто-то спился, кто-то уехал в Краснодар. Подставлять шкуру под пули за ментовскую зарплату желающих немного. Если вы еще не поняли, то мы трое – Старик, Игорек и я – это на сегодня и есть отдел. Такие дела. Нам, правда, обещают… давно обещают. А пока – легендарный волкодав, чудаковатый майор и интеллектуальный капитан. Вот тебе и железная рука закона.

– Игорь, мы идем есть, ты как? – спросил Старик.

– Я из дома, – откликнулся Игорек, не отрываясь от монитора. – Идите, идите. Тут кое-что интересное.

Всегда у него что-то интересное. Ладно. Через дорогу нашлась какая-то пельменная, мы набрали кто чего, цены не то что в центре, и я по всегдашней странной ассоциации вспомнил ту сосисочную в Лужниках, где Старик впервые заговорил со мной всерьез. Тогда, тоже, кстати, осенью, в одном живописном лужниковском подвале, когда чертоломы из доблестного СОБРа пошли, по милому обыкновению, не в ту сторону, и мы с квадратным человеком по имени Саня Буек основательно поменяли друг другу конфигурацию как фаса, так и профиля, и совсем уже собрались дырявить и то и другое, как вдруг на плечи Сане прямо с потолка спрыгнул Старик. И встал обеими ногами, едва не отдавив уши. Саня Буек настолько удивился, что только запрокинул голову и спросил:

– А?

Но Старик ничего отвечать не стал, а выпустил ему в башку две обоймы из своих любимых ТТ – есть у него странное патриотическое пристрастие к этой одноразовой рухляди. Пули пробуравили Саню насквозь, пройдя вдоль позвоночника, и последняя, как уверяли подоспевшие, наконец, собровцы, насмерть придавила в подполе мышь, вконец ошалевшую от этого переполоха.

Закончив свой акробатический этюд, Старик подобрал меня с пола и повел в сосисочную на предмет выяснения отношений.

Разговаривает Старик довольно своеобразно. За долгие годы общения с артистически темпераментными персонажами, имеющими за душой, в среднем пять классов образования, он наработал особый стиль речи – лаконичный, во многом даже афористичный, с формулировками и определениями, упрощенными до предельной доступности, и главное с убедительностью почти гипнотической, полной неколебимой меры и собственную правоту. Опять же, из соображений доходчивости, Старик каждое слово выговаривал с мхатовской отчетливостью, а если учесть, что его шероховатый баритон не имеет ни малейшего предела громкости, и даже самый громовой рык сохраняет еще неисчерпаемый резерв мощности, то можно понять, что его личность неотразимо действовала на истеричные уголовные натуры.

Увы, как и всякий жаргон, такая манера общения становится со временем совершенно неискоренимой. Правда, на нас, как на скокарей и медвежатников, Глебыч никогда не орал, но менторский тон отца-командира, толкующего зеленым несмышленышам прописные истины, доставал весь отдел всегда и везде; страсть к поучениям росла в Старике год от года.

– Я хочу, чтобы ты остался в отделе, – сказал он, уставившись колючими бледно-голубыми глазами в мою переломанную физиономию. – И потому тебе надо уяснить некоторые вещи.

Тут он вывалил на сосиску чудовищное количество горчицы совершенно неприличного цвета. Я смотрел туманным взглядом, в голове у меня аукало и откликалось.

– Есть вера, есть религия и есть церковь. Это три отдельные, никак не связанные между собой вещи. В нашем деле есть справедливость, законность и начальство. Это три окружности, которые образуют – и то не всегда – очень узкий сектор пересечения. Вот в этом секторе мы и должны действовать. По возможности.

– А кто главнее из этих трех? – пробормотал я.

– Все главнее, – строго ответил Старик. – Начнешь исходить из чистой справедливости – сам станешь преступником. Соблюдешь голую законность – люди тебя проклянут. Будешь слушать одно начальство – погубишь душу.

Он так и сказал – «погубишь душу». Я потом пересказал этот разговор Игорьку.

– Это не окружности, друг мой, это сферы, – ответил наш интеллектуал. Поэтому фигура их пересечения еще сложнее. Гораздо, гораздо сложнее, старина.

– Володя, – сказала Полина. – Этот жуткий топчан – просто стыд и позор. Пьеса Горького «На дне». Тебе нужен нормальный диван с ящиком для белья. Субботу посвящаем мебельным.

Я слабо застонал.

У Игорька потрясающая записная книжка – натуральная кожа, никель, гнездо для настоящей перьевой паркеровской ручки. Ивлевы. Старинный дворянский, да что там, графский род. Однако на этот раз наш мыслитель даже не открыл свой тисненый раритет.

– Глухо, господа. Откровенно глухо. Гурский работал в фирме «Химатекс» – неофициальный дистрибьютер зарубежных автомобильных фирм, проще говоря, перекупали запчасти для иномарок. Ну, еще что-то строили в Подмосковье. Фирма дышала на ладан и практически уже вылетела в трубу. Никаких конкурентов, никаких злопыхателей. По отзывам коллег, Гурский был человеком очень спокойным, даже флегматичным… Любимым его рабочим местом был диван. Врагам взяться неоткуда. Последние полгода семья жила на зарплату жены, она архитектор. – Игорек движением плеч изобразил непередаваемое разочарование. – Словом, зацепок никаких. Единственно что, два дня назад у них были гости, но и жена, и те, кого я успел расспросить, утверждают, что холодильник в это время стоял нераспакованный. Можно, конечно, покопать дальше…

– Ладно, – сказал Старик, – посмотрим. Что у тебя, Володя?

– А у меня, господа, сенсация. И если бы не бардак в документации, оглоушил бы я вас по полной программе. Но и того, что есть, думаю, хватит. Сначала ерунда. Есть «Ульмо» большие и «Ульмо» маленькие, ни один еще не взрывался, и страна Суоми плющеными финнами не завалена. Все холодильники из этой партии продавала компания «Эсмеральда», торгует она на Горбушке, ну, и много еще чего.

– Давай про то, что не ерунда, – предложил Старик.

– Так вот. В этот день было продано два холодильника по одному и тому же адресу – Свободный проспект, восемнадцать. В один и тот же подъезд. Различались только квартиры и этаж. В сто восемьдесят седьмой жил Гурский, а выше, в сто девяносто третьей, в пентхаусе, угадайте кто? Кирилл Григорьевич Паперный, более известный по кличке Папа. К сожалению, на чеках и накладных нет номеров, но даю на отсечение какое угодно место, что грузчики перепутали холодильники – к Гурскому попало то, что предназначалось Папе.

Старик посмотрел на меня с явным неодобрением.

– Может, да, может, нет. Про совпадения в нашем деле можно книгу писать. Теперь я вам кое-что расскажу. И даже покажу. Был у меня разговор с фээсбешниками. Во-первых, нас пока не тронут, у них там свои заморочки. Во-вторых, как выяснилось, это не первый взрыв. Да, дети мои.

– Господи, какой же?

– Четвертый. Точно такой же фокус выкинули две микроволновки и муфельная печь.

Игорек покачал головой:

– Что за восстание бытовой техники?

– И кого же там зарубило? – спросил я.

– Значит, так. Первой, полгода назад взбесилась микроволновая печь в Хамовниках. Некоего господина Логвинова, сорока шести лет фигурным образом прожарило насквозь. За ним через дне недели последовал господин Каменцев, тоже, кстати, сорока шести лет – картина аналогичная – разгромленная кухня и фрагментарно пропеченный, как пирожок, человек. Третий – совсем недавно, месяц назад пенсионер Минашин у себя в гараже на Красноказарменной включил печь. Уцелели ботинки и левая рука.

– Не вижу связи, возразил Игорек. – Мало ли где что взорвется!

– Во всех случаях работали электроприборы. Во всех случаях их действия загадочным образом вышли за рамки допустимого. Во всех случаях никаких разумных объяснений не найдено.