Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник) - Александр Харников

И вот теперь снова дорога, на этот раз на другой край мира. Бывал я и в Японии и в Корее, и начало этой войны не было для меня откровением. Рано или поздно Россия должна была вступить в схватку с набирающей силу Японской империей. Мы их сильно унизили тогда, когда не дали воспользоваться плодами их победы над Китаем. И вот теперь они пришли к нам за реваншем.

О черт! Спичка, вместо того чтобы загореться, сломалась, следующая потухла, гадостно завоняв серой. И лишь с третьей попытки мне удалось прикурить папиросу. С Ксенией и детьми я простился еще дома, не стал тащить их в суету вселенского бедлама и Вавилона, каковым является вокзал на железной дороге, связывающей две столицы Российской империи. На перроне вдоль литерного поезда уже стоит цепь застывших подобно истуканам солдат. Лейб-гвардии кирасиры и гусары 12-го Ахтырского полка в своих коричнево-желтых доломанах, присыпанных сверху белым снежком. Ники настоял, чтобы мы взяли конвой. В Маньчжурии шалят хунхузы, толпами валящие с территории Китая. Войск для охраны дорог в связи с началом войны остро не хватает. Протяжно гугугнул паровоз, лязгнули сцепки вагонов. Вот и все – пора отправляться.

На перрон вышел немного растрепанный Мишкин. Фуражка на голове сидела набекрень, на шее, как кровавый укус вампира, красовался полустертый отпечаток дамской губной помады. Хорош герой, наверное, не скучно провел эту ночь перед «поездкой на войну». Следом за ним, взмыленный, как боевой конь, денщик, тащил два огромных чемодана. В каждом из которых, кстати, вполне могла скрываться та самая дама, что и оставила Мишкину отметку на шее. А кто его, донжуана, знает, он и на такое способен.

Следом за Мишкиным и его денщиком по перрону шествовали три сестры милосердия в своих строгих платьях, тулупчиках и белых косынках с алым крестом на головах. Лишь присмотревшись внимательнее, я узнал в первой из них Ольгу. Две другие, значит, компаньонка и горничная. Взгляды немногочисленных зевак просто скользят по ней, не задевая. Ну кто обратит внимание на сестру милосердия. Уже на второй день войны, как мне рассказывали, на улицах Санкт-Петербурга их появилось великое множество. Некоторые собирали пожертвования на вспомоществование раненым и больным, другие просто спешили куда-то по своим делам, стайками и поодиночке.

И только после того, как поручик Ахтырского гусарского полка, стоящий у входа на перрон, отдал честь простой сестре милосердия, вполне определенные мысли могли появиться лишь у очень внимательного наблюдателя. Но, будем надеяться, что таковых здесь нет. Проходя мимо меня, Ольга приветливо кивнула, ее же товарки прошли мимо, потупив взоры. Кстати, обе довольно миленькие. А у Ольги, оказывается, губа не дура. Мишкин, между прочим, прошел мимо меня, стараясь дышать в другую сторону. Ну, и так понятно – несет от него таким амбре, что спать он будет до вечера. Бездельник.

А в моем кармане копии последних шифротелеграмм наместника Алексеева и посланника Павлова из Сеула, которые Ники прислал мне ночью с нарочным. То, что в них изложено, на первый взгляд звучит как бред сумасшедшего, но зато прекрасно объясняет все остальные сообщения. Там, в Чемульпо, под Порт-Артуром происходит что-то чудовищно невероятное, возможно, первый случай прямого божественного вмешательства за последние две тысячи лет после Пришествия Спасителя.

Поэтому наш литерный поезд ждет еще одного пассажира. Отец Иоанн Кронштадтский… Ники лично упросил его поехать посмотреть на этих людей, определить – отмечены ли они печатью антихриста или, наоборот, божественным благословением. Возможно, эта поездка станет для него последней, а возможно, и придаст новые силы. Откуда нам знать Промысел Божий.

А вот и он идет, поддерживаемый под руку с одной стороны отроком-послушником, а с другой стороны Карлом Ивановичем. У послушника в свободной руке маленький чемоданчик, и всё. Склоняю голову перед уважаемым всей императорской семьей и всем русским народом священником и получаю в ответ пастырское благословение. Карл Иванович помогает отцу Иоанну подняться в вагон и подходит ко мне.

– Без трех минут, ваше императорское высочество, – говорит он, посмотрев на часы. – Время.

Я смотрю на свои часы, киваю.

– Да, время, Карл Иванович, пора. – И мы без особой поспешности, но быстро поднимаемся в вагон. Позади нас звучит команда поручика ахтырцев «По вагонам!» – он сейчас командует и за себя и за пребывающего в нирване лейб-кирасирского поручика Романова, которого как раз сейчас денщик наверняка укладывает спать, как дитя малое. Слышен топот ног, звяканье палашей, всё.

Охрана занимает один вагон впереди поезда, там лейб-кирасиры, и один вагон в хвосте – там ахтырские гусары. Стою у застекленной двери, держась за ручку. Стих шум голосов, лязгнули буфера, еще один гудок, тронулись! Перрон начал плавно уплывать назад, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вот колеса застучали на стрелках, и всё, сонный Санкт-Петербург, столица Великой Империи, проваливается в ночную снежную тьму. Это только на часах утро, а в природе самая настоящая ночь. Это вам не Москва, господа, и не Киев. Тут всего один шаг до Полярного круга. Но зато летом – круглосуточный день, хоть вообще не спи.

А сейчас редкие огни скрываются в метельной круговерти, и кажется, что одна бесконечная снежная пустыня кругом, и наш поезд мчится из ниоткуда в никуда. Смахиваю с шинели начинающий таять снег и из прохладного тамбура прохожу в жарко натопленный вагон. В моем купе на столе стоит стакан с крепко заваренным горячим чаем. Есть чем согреться с мороза перед важным разговором.

Прихлебывая чай, снова вчитываюсь в телеграмму посланника Павлова. Адресована она его непосредственному начальнику, министру иностранных дел графу Ламсдорфу Владимиру Николаевичу. Но тот ее вряд ли получил. В связи с особой важностью дела Ники приказал всю корреспонденцию, и казенную и частную, поступающую из Порт-Артура и окрестностей, доставлять лично ему. А уж он сам будет тем цензором, который решает, кто и что должен знать. А ведь такое донесение милейшему Владимиру Николаевичу в руки передавать нельзя. Его от таких новостей и кондратий может хватить. Нет, хватит пить чай, надо пойти и побеседовать на эту тему с отцом Иоанном, уж больно все это странно.

Попросив Карла Ивановича оставаться и ждать меня, я собрал все телеграммы из Порт-Артура и Сеула и быстрым шагом направился к отцу Иоанну. Пастырь, когда я вошел в его купе, посмотрел на меня неожиданно живым и юным взором. Увидав в руках моих папку с бумагами, он тотчас отослал вон послушника со словами: «Молод ты еще, вьюнош, и любопытен, а дело сие государево, и не твоего ума. Иди, побудь у себя, почитай Псалтирь. Если что надо, я крикну». Потом вздел на нос очки в простой железной оправе и посмотрел на меня поверх них.

– Сын мой, государь уже говорил со мной об этом деле. Был зван к нему, и беседовали мы сильно за полночь. Телеграммы эти он тоже мне показывал. Тайна сия меня и самого любопытством зажгла, хоть и нехорошо это. Если что новое пришло – давай. А так пока не могу тебе сказать ни да, ни нет. Не бесовское оно пока и не божественное. А тайна сия великая есть. На людей тех глянуть надо, понять, что у них на уме, какие желания их влекут и что их страшит.

Я достал из папки последнюю телеграмму.

– Отче, вот послание от камергера Павлова из Сеула, получено оно уже после вашей беседы с государем. Тут много интересных подробностей…

– Ну-ка, ну-ка, сын мой. – Отец Иоанн взял у меня телеграмму и стал читать. Пусть вас не вводит в заблуждение слово «телеграмма». Это было длинное многословное послание, после расшифровки перепечатанное на пишущей машинке на нескольких листах серой бумаги.

Посланник довольно многословно описывал все, что происходило в Сеуле в дни, предшествовавшие началу войны, сетуя на то, что ни одна из его тогдашних телеграмм не ушла в Санкт-Петербург. Потом так же детально был описан день 27 января с самого утра и до наступления темноты. Эти два первых листа отец Иоанн лишь пробежал глазами, при этом изредка хмыкая. Хотя все, что там было написано, показывало всю беспомощность нашего МИДа и неспособность его чиновников на местах защитить интересы Российской империи.

Но отца Иоанна интересовало не это, тут уж скорее Ники надо было взять на заметку, что с такими помощниками, как Ламсдорф, далеко не уедешь. Что-то надо менять в заведении на Певческом мосту, и побыстрее. Тем временем отец Иоанн отложил в сторону второй лист послания Павлова и взялся за третий, где тот описывал свою встречу с гостями из будущего. Взгляд его стал цепким и внимательным. Оставшиеся пять листов отец Иоанн читал медленно, внимательно вчитываясь в каждое слово, время от времени оглаживая бороду. Закончив чтение и отложив последний лист, он вернул мне послание Павлова, снял очки и посмотрел на меня пронзительным взглядом своих голубых глаз. Душу мою будто просветило насквозь.