В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль

Я отвел ее в темный угол. Безмозглое существо дро­жало от страха: так корове не дано понять, что делает с ней ветеринар. Я зажег свечку и стал приближать ее к глазам животины, а потом удалять от них. Яркий свет заставляет зрачки сужаться, они превращаются в узкие щелочки, как у кошки. Наблюдая это, я невольно почув­ствовал волнение: ее глаза, скорее круглые, чем оваль­ные, подобны волшебным синим зеркалам. В них отсве­ты янтаря. Глазное яблоко словно капля ртути. Я вдруг увидел там себя самого: я смотрел на нее, а получалось, что на самого себя. Мне захотелось прекратить опыт. Когда человек видит свое отражение в глазах чудовища, он испытывает головокружение. Кому-то это может по­казаться смешным. Однако пусть меня судит лишь тот, кто когда-нибудь пережил подобный опыт.

Невозможно безразлично наблюдать за ней. Стоит до нее дотронуться, как интерес исследователя вдруг исчеза­ет. Едва коснувшись, рука отдергивается, точно от удара током. Один из наших основных инстинктов говорит о том, что прикосновение связано с теплом: холодных тел нет. Но ее температура ранит меня и причиняет боль. Она напоминает холод трупа, который уже покинула жизнь.

25 февраля.

Они появились. Их много. Обычно наша порция бое­припасов составляет шесть патронов, а сегодня мы ис­тратили восемь.

26 февраля.

Вместе с Батисом мы истратили девятнадцать патронов.

27 февраля.

Тридцать три.

28 февраля.

Тридцать семь.

1 марта – 16 марта.

Я слишком занят борьбой за свою жизнь, чтобы вес­ти записи. А о том, что я мог бы описать, лучше не со­хранять воспоминаний.

18 марта.

Штурмы постепенно становятся не такими яростны­ми. Сегодня я довольно долго осматривал со стороны леса маяк и наш балкон. Батиса мое занятие заинтересо­вало, и он присоединился ко мне, не говоря ни слова. Мы стояли рядом, плечом к плечу. Мои мысли занима­ло одно: я хотел увидеть маяк таким, каким видят его чу­дища, попытаться войти в тайники мозга этих крово­жадных существ, чтобы понять, каким они видят меня. Спустя некоторое время Батис сказал:

– Ну, что ж, похоже, никаких изъянов в нашей оборо­не нет.

И ушел.

20 марта – 21 марта.

Они наблюдают за нами, но не нападают. Сначала это вызывало во мне тревогу, но позднее она сменилась простым любопытством. Обычно мы видим лишь мель­кание теней. Иногда их можно различить между деревь­ями или на морском берегу. Когда луч маяка падает на одно из чудищ, оно тут же исчезает.

Ночь постепенно расширяет свои границы. Сейчас в нашем распоряжении только три часа света. Осталь­ное время – владения ночи. Не успевая появиться, солн­це уже прощается с нами. Как выразить на бумаге весь ужас, который овладевает нами в этот момент? Даже в обычных условиях пребывание на острове само по се­бе могло бы означать для человека исключительный и страшный опыт. Присутствие чудовищ переносит этот эксперимент за пределы разумного. Может пока­заться невероятным, но порой промежутки между штурмами кажутся мне страшнее, чем сами штурмы. Внутри маяка, среди теней, отбрасываемых керосиновы­ми лампами, мы слушаем смешанный шум ветра, дождя и волн и ждем рассвета. Мы ждем его и ждем, не ведая, что наступит скорее: новый день или смерть. Никогда бы не подумал, что ад похож на такую заурядную вещь, как часы без стрелок.

Конец марта.

Неожиданно обнаружил, что Батис умеет играть в шахматы. Незначительный факт становится остров­ком цивилизации в море безумия. Три партии. Две ни­чьи и одна победа. Стоит ли писать о том, кто ее себе присвоил?

4 апреля.

Полдень. Мы играли в шахматы. Ночью на нас напа­дали шесть раз, волны атак сменяли друг друга. Я стре­лял так яростно, что затвор винтовки становился горя­чим. На сей раз это вызвано необходимостью, и Батис не ругался за безрассудную трату патронов.

8 апреля.

Я пытаюсь разыгрывать дебюты в романтическом ключе, но мои ходы разбиваются о защиту Каффа. В этом смысле он очень ловок. Он рокируется, и моя ата­ка теряет силу. Человек действует в жизни подобно то­му, как двигает фигуры на доске, тут нечего добавить. В каждом ходе видна сущность батисового или каффового – как вам больше понравится – характера.

Чудища кричали сегодня за пределами круга, кото­рый очерчивает прожектор, во тьме. Словно стервятни­ки, дерущиеся за добычу. Потом они двинулись было к маяку, но их строй рассыпался еще до того, как мы вы­стрелили. Во всем этом есть какая-то тайна. Самое ужас­ное, что поведение чудовищ не поддается никакой логи­ке. Оно непредсказуемо.

10 апреля – 22 апреля.

Я размышлял о мотивах, которые привели меня на ос­тров. Мне хотелось найти покой пустоты. Но вместо тишины открылся ад, полный чудищ. Какие новые значения должны предстать перед моими глазами? Как правиль­но истолковать происходящее, следуя логике моего опеку­на? Я часто вспоминаю его. Но сколько ни задаю себе во­просы, сколько ни пытаюсь найти на них ответы, прихожу лишь к одному страшному и неопровержимому выводу: это чудовища, чудовища и еще раз чудовища. И нечего тут выдумывать, нечего искать, нечего объяс­нять.

23 апреля – 24 апреля.

Ужасные бои. Выстрелы в упор покрыли балкон брызгами синей крови и ошметками мозгов и кишок. Две ночи подряд чудища поднимаются к самой линии кольев, и нам приходится сталкивать их ударами каблу­ков, колоть ножами и рубить топором. В этой ситуации Батис проявляет дикую сторону своей натуры. Когда они приближаются слишком близко, а руки и ноги стра­шилищ цепляются за верхний ряд кольев, Батис бросает ружье и издает воинственный клич. Я отступаю на вто­рой план, продолжая стрелять, чтобы прикрыть его, а он хватает в одну руку свой гарпун, а в другую – топор. Од­ним орудием он колет, другим – рубит. Кафф ранит, ка­лечит и убивает с бешеной энергией, его руки подобны крыльям мельницы-убийцы. Он настоящий демон, яро­стный викинг, пират Красная Борода, берущий корабль на абордаж. В Батисе соединяются все эти персонажи и множество других. От его вида у меня мурашки бегут по коже. Мне бы не хотелось встретиться с таким вра­гом. Борьба происходит на самом деле, и я участвую в схватках здесь и сейчас, но все это подобно наркотиче­ским галлюцинациям. Когда всходит солнце, я испыты­ваю сомнения относительно своего психического здоро­вья. Наша жизнь на маяке невероятна; наша жизнь на маяке – самая абсурдная из всех эпопей. Она лишена смысла.

Я прочитал свои записи. Они никогда не смогут пере­дать охватывающего меня порой отчаяния; любая, даже самая изощренная повествовательная техника не созда­ла бы ничего, кроме бледного образа того кошмара, ко­торому я пытаюсь придать словесную форму. Нам не уйти отсюда живыми, в этом нет сомнения. Я даже не уверен, увидим ли мы первый снегопад.