Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Джеймс

«“Карри и К.” с прежним энтузиазмом ликвидируют пагубные последствия запретных влечений. В процессе исцеления мы не требуем воздержания, но, как всякие разумные люди, принимая существование подобных отклонений, предлагаем помощь дипломированных лондонских врачей и врачей Эдинбургского королевского колледжа. Во всех случаях сифилитических инфекций или жалоб на половое бессилие, проистекающее от пагубных привычек, долгого пребывания в жарком климате, распущенной жизни или иных причин, можно рассчитывать на быстрое восстановление крепкого здоровья».

А вот еще актуальная для рекламы тема на рождественской неделе:

«Ружья, пистолеты, мушкеты и тому подобное. Продаются практически за половину первоначальной цены. Несколько замечательных двустволок и одностволок от Мастона и лучших производителей. Превосходные пневматические ружья, седельные пистолеты, мушкеты, пистолеты для дома, мушкетоны со штыками или без штыков. Короткие и длинные шпаги, карманные пистолеты всех видов от двух до четырнадцати стволов в паре. Все с гарантией, разрешена пробная стрельба, обмен в течение двенадцати месяцев. Дартфордский порох лучшего качества, кремни и любые охотничьи принадлежности».

В 1811 году Рождество было еще скорее религиозным, чем коммерческим праздником. Рождественских открыток не существовало, и, хотя с давних времен повелось украшать дома листьями плюща и лавра, германская мода расцвечивать зеленые ветви свечами еще не привилась. Старомодное Рождество, как его описывали Аддисон и Смоллет (за столетие до «выдуманного» Рождества Диккенса) еще праздновалось в сельской местности, и недавно обосновавшиеся в Лондоне деревенские сквайры старались поддерживать хотя бы некоторые из обычаев гостеприимства. Упор делался на разнообразие еды и напитков, хотя в том году общественно сознательные люди внесли свой вклад в разгром Наполеона тем, что отказались от французских вин. Не забыли и несчастных, кто томился в тюрьме. По распоряжению лорда-мэра в соответствии с ежегодной традицией им выдали по фунту говядины, кварте портера и на три пенса хлеба. На одного человека это было очень много. «Лондон кроникл» сообщает:

«Обжорство. В четверг утром ткач из Бетнал-Грин съел на спор четыре фунта жирного непрожаренного бекона, четыре фунта вареной картошки, четырехфунтовый батон хлеба и выпил две кружки портера и пинту джина. Он хвастался, что уложится в час, закончил еду за шесть минут до срока, но вскоре почувствовал себя плохо, и существуют большие сомнения, что останется в живых».

Но обитающим в трущобах Шэдуэлла и Вапинга и влачившим полуголодное существование беднякам это Рождество не принесло ничего, кроме страха и напастей. Статистика смертности в лондонских приходах в последнюю неделю 1811 года, где перечисляются малярия, коровья оспа, завшивленность, сифилис, почечные колики, мандибулярный паралич и заворот кишок – горький и гротескный реестр человеческих скорбей девятнадцатого века. Документ был издан, чтобы предупредить двор и знать об опасности эпидемий и инфекционных заболеваний. Нисколько не радовали в том году и другие цифры – шестьдесят восемь смертей от чахотки и десять от оспы. Большинство ушедших на тот свет стали обычными жертвами заболеваний, нищеты, невежества и заброшенности. А в сноске к таблице стояли слова, которые в рождественский праздник леденили сердца: «В приходе Святого Павла в Шэдуэлле трое убитых».

Паника нарастала. И в Гринвиче вырвалась наружу. Вот что писала в этой связи «Таймс»:

«Во время рождественской службы весь Гринвич был повержен в оцепенение. И сильнее всего замешательство овладело теми, кто находился в самом храме. Когда священник читал литанию, пробил тревогу барабан. Прихожане застыли от удивления и ужаса – каждый испугался за друзей и домашних, решив, что где-то поблизости убийцы. Едва прошел первый момент недоумения и испуга, когда все задавали друг другу вопросы, появился ризничий и, торжественно призвав к тишине возгласом: “Слушайте!”, объявил, что командир Речного заслона хочет, чтобы каждый мужчина отправился на свой пост, как повелевает ему долг. В этот момент страх достиг высшей точки. Оставалось единственное сомнение: то ли на побережье высадились французы, то ли преступники убивают всех подряд и грабят город. Люди выбежали из церкви, при этом в давке пострадали, правда, несерьезно, несколько человек. Оказалось, что дралась большая компания пьяных ирландцев, но никто толком не разобрал: между собой или с горожанами. Судя по всему, им было все равно, с кем драться, и если представлялась возможность, они оскорбляли и задирали каждого встречного. Собрался Речной заслон, схватили десятка полтора зачинщиков и препроводили на борт посыльного судна, а остальные почли за лучшее разбежаться».

Это заурядное событие не тронуло Уайтхолл. Министерство внутренних дел посчитало ниже своего достоинства обращать внимание на случившуюся в Гринвиче панику. Пара-тройка убийств в буйном Ист-Энде никого не удивляла. Что же до историй в газетах, живописующих чудовищную резню, они получались такими кровавыми, что наверняка являлись преувеличением, если не целиком выдумкой. До министерства дошел слух, что сюжет – искусная мистификация журналистов, у которых не набирается материала на репортажи. Преступления такого размаха, по сути, невозможны, и министерство не собиралось верить всему подряд. Так, по крайней мере, объясняли инертное поведение ведомства Райдера. На второй день Рождества «Таймс» жаловалась, что в министерстве внутренних дел преобладает настроение не верить всему, что печатают газеты, и считать газетные репортажи попыткой поразить и напугать публику.

Но как бы то ни было, на Рождество министерство открылось как обычно, и Райдер нашел работу для всех восемнадцати чиновников. Что бы ни говорили его сотрудники, сам он начал серьезнее относиться к ситуации. Две недели его бомбардировали письмами со всей страны, требуя эффективных действий в отношении реформы полиции. В Лондоне нарастало волнение. В этой обстановке честолюбивый политик должен был что-то срочно предпринять. Райдер переговорил с помощником министра Беккеттом, и его убедили, как и многих министров до него и после него, что любая поспешность была бы ошибкой. Сначала разумнее выяснить фактическое положение: сколько сторожей реально наняты в приходах столицы, сколько дополнительно задействовано приходских патрулей и сколько денег они получают за свой труд. Был издан приказ: министр внутренних дел пожелал, чтобы в семь муниципальных органов был разослан опросный циркуляр.

Однако где-то в вертикали власти смысл распоряжения был утерян. Возможно, приказ был доставлен во время дружеской рождественской вечеринки. Так что никто не понял и не потрудился выяснить, в чем цель опроса. Но один из давно работающих чиновников вспомнил, что такая информация уже поступала – не в тысяча ли восемьсот четвертом году? Стали проверять регистрационные книги, дата подтвердилась. Ответы должны были находиться в министерстве. Но Рождество – не тот день, чтобы копаться в реестрах документов семилетней давности. Гораздо разумнее взвалить работу на других и обязать клерков магистратов выслать копии. Следуя этой мысли, в семь муниципальных органов был разослан циркуляр, помеченный 25 декабря 1811 года со ссылкой на письмо от 19 ноября 1804 года. В циркуляре содержалось требование незамедлительно направить господину Райдеру для информации копию ответа на вышеупомянутое письмо. Получив это малопонятное и неизвестно для чего нужное распоряжение правительственного органа, магистраты разумно посчитали, что менее хлопотно подчиниться, чем спорить, и, порывшись у себя в бумагах, переписали каллиграфическим почерком адреса давно забытых сторожей, некоторые из которых наверняка уже умерли. И только когда на второй день Рождества стали приходить ответы, был спешно разослан второй циркуляр, в котором содержалось требование предоставить информацию на сегодняшний день. Оба письма подписал Беккетт, но второй циркуляр не отменял первый, и магистраты послушно отправляли два вида ответов – со свежими сведениями и семилетней давности. Хотя с точки зрения расследования убийств и то и другое было одинаково бессмысленно.

Чувствительная к настроению общественности «Лондон кроникл» посвятила в рождественский праздник наболевшему вопросу всю передовицу. Ее темой стала лондонская полиция. «Обстоятельства недавних убийств настоятельно требуют серьезного пересмотра системы, – писала газета. – Сторожей и констеблей нельзя винить как таковых. Они – жертвы системы, абсурдно несоответствующей требованиям большого города, где существуют все виды и типы человеческого порока и где зло предстает в самых разных формах и обличиях… Где даже преимущества развитого, цивилизованного общества способствуют разжиганию страстей. Где обитают существа, кому неизвестна мораль и кто никогда не знал Бога, кто не боится предстать перед вечностью, кто был воспитан по законам Каина, совершившего первое в мире убийство, и кто готов поднять на любого руку». Автор вспоминает: в 1792 году, когда были организованы полицейские суды с их мизерным штатом полицейских, «уже высказывались опасения, что полиция является вполне инквизиторским и вмешивающимся в личные дела органом, и расширение ее полномочий невозможно без ущемления свободы индивидуума». Теперь следовало идти на риск, и неотложно. «Дано ли человеку спокойно отходить по вечерам ко сну или в постели его будут мучить видения ночных убийц и кровавые образы?»