Корабль дураков - Грегори Нормингтон

Я онемел от изумления.

Я даже не сразу сообразил, что происходит.

Брат Нестор закрыл свою книгу и продолжил:

– Завтра встретимся на Теории в зале собраний, где ты примешь Обет Призвания. Твой аппарат я оставлю пока у себя, с твоего позволения. Добро пожаловать в Башню, ученик.

Это был мой триумф, но меня раздирали самые противоречивые чувства, и радость моя омрачалась смутным беспокойством, а в мыслях царила полная неразбериха, иными словами, я был смущен и растерян. Да, я прошел испытание, которое до меня провалили сотни. Сбылась мечта всей моей жизни. Меня приняли в Башню, но у меня как-то не было ощущения, что меня приняли, – мне все представлялось иначе, – я вообще ничего не понимал, но не решился пристать с расспросами к брату Каю, когда он провожал меня в мою спальню. Невысказанные вопросы застряли в горле, как кость. Мы прошли по извилистым коридорам и поднялись по гулкой холодной лестнице.

– Совокупная протяженность всех лестниц в Башне исчисляется сотнями миль. С годами ты их запомнишь. Не все, конечно, но многие. – Сухопарый, нескладный, по-юношески угловатый мужчина, брат Кай являл собой воплощение невозмутимого спокойствия. Его тихий, но твердый голос звучал очень ровно и дружелюбно, но меня это не утешало. – Каждый новичок в Башне, он как исследователь неведомых земель, – продолжал брат. – В Башне легко заблудиться, но ты постепенно научишься без труда находить верный путь. Это непросто, но прелести нашей жизни – образно выражаясь – значительно превосходят ее же невзгоды.

И вот наконец, слегка запыхавшись, мы добрались до места. Брат Кай провел меня в просторную длинную комнату с высоким сводчатым потолком, размером и формой напоминавшую перевернутый галеон. Ряды узких железных коек вели к умывальне, что возвышалась наподобие алтаря в дальнем конце комнаты. Все койки были застелены свежим бельем. Судя по всему, все они были незаняты.

– Завтра, – сказал брат Кай, повернувшись, чтобы уйти, – ты начнешь понимать.

Я остался один в оглушительной тишине. Меня бил озноб – то ли от страха, то ли от усталости, то ли от волнений прошедшего дня. Мне в жизни не было так одиноко. «Тоска по дому» – эта фраза и близко не передает мои тогдашние переживания. Представьте себе, что вас поместили в приют для больных, что вы лежите на койке – на которой лежало до вас уже столько народу, и умирало, и умерло, – вы лежите и смотрите в незнакомый потолок. Сосредоточьтесь на этих трещинах, на этих покоробленных досках и непонятных подтеках: это последнее, что вы видите в жизни, – и каждая клеточка вашего тела об этом знает. Вот так я провел свою первую ночь в Башне. Мне было страшно. Мне казалось, что я умираю, или уже умер, и я горько плакал в непроницаемой темноте. Я представлял себе батюшку с матушкой: гордые и огорченные, теперь они будут жить без меня. Все будет, как раньше, только с ними не будет меня. Я представлял себе свой родной дом, каждый его уголок, как будто я мог вернуться туда одним только усилием мысли. И вот наконец в эту невыносимую ночь я вступил в лабиринты сна. Мне снились кошмары, будто я попадаюсь в ловушку и не могу выбраться, или что меня душат. Особенно ярко мне запомнился сон, где я застрял в узкой норе под землей и рыл землю руками, пытаясь освободиться, и стер руки до крови.

Я все еще барахтался в пыли, когда меня разбудил колокольный звон.

Хотя дневной свет в Башню не проникал, под стропилами были лампы искусственного освещения, к моей несказанной радости. Я встал и оделся. Склонившись над умывальником, я увидел, что ночью кто-то подлил в таз воды.

Я все еще ломал голову над этой загадкой, и тут пришел брат Кай и принес мне сандалии и белый плащ.

– Одеяние Соискателя, – сказал он. – Иди за мной. Пора.

Мы молча отправились в зал собраний. Каждый раз, когда мы входили в комнату или зал, я весь обмирал в предвкушении. Но те комнаты были пусты, и путь нам еще предстоял неблизкий. Внутри Башня была как мозаика из множества зданий, соединенных друг с другом лестницами и переходами – словно город, сжатый в пространстве и втиснутый в сотни ячеек, примыкавших друг к другу, так что окна строений открывались не во внешний мир, а внутрь других зданий, и там, где кончался один лестничный пролет, сразу же начинался другой. Мне не хватило решимости или, может быть, наглости расспросить брата Кая о подробностях церемонии посвящения; как я понял, меня специально держали в неведении – таков был обычай.

– Вот мы и пришли, – объявил брат Кай, вырвав меня из задумчивости. Он поднял посох и стукнул три раза в массивную черную дверь. Внутри трижды пробил звучный гонг, и дверь отрылась.

Когда мы вошли в зал собраний, братья уже нас ждали. Все они были одеты в серое, у всех были очень серьезные лица, все сидели надутые от сознания собственной важности. Я смиренно поклонился каждому по отдельности: мне показалось, что так будет правильно.

Первым поднялся и заговорил брат Эридус, смуглый мужчина с черной, как смоль, бородой.

– Добро пожаловать в Башню. Наш Мастер, Владыка… – он на секунду запнулся и обвел многозначительным взглядом остальных членов Братства, – …Гербош фон Окба… избрал тебя учеником. Ты будешь учиться у нас у всех, перенимать у нас опыт, пока не определишь свой собственный путь. Самобытность, новаторство и специализация – вот наш девиз. Perarduaadastro. [29] За века своего существования эта Башня породила немало великих умов…

– И мы не являемся исключением, – как бы между прочим заметили братья Греда и Эп.

– Обряд Вступления подобен помазанию на царство. Теперь у тебя будет особое место в мире, особое положение в глазах Господа, ибо суетность бренного мира больше тебя не касается. Ты станешь выше мирской суеты. Ты pueris rationalis capax [30]. Иными словами, ты – Избранный.

Брат Эридус говорил неспешно, с расстановкой, чтобы звучало весомо и важно, при этом он то и дело облизывал губы, явно смакуя каждое свое слово.

– Сейчас ты отдашь нам свою мирскую одежду. Ее сожгут, а пепел вернут тебе. Это называется Очищение. Потом брат Кай проведет церемонию Облачения Соискателя, или, Облачения Идеи, называемый так потому…

– …что пока что ты только понятие, – перебил брат Нестор.

– …в голове нашего Мастера.

Брат Нестор поднялся и вышел вперед, оттеснив брата Эридуса. Тот попытался вернуть главенствующее положение, но брат Нестор все-таки одержал верх исключительно за счет грубой силы и превосходства в весе.

– Облачение в плащ Соискателя, – объявил он, – называется Наставление. Ибо пройдет несколько лет, и ты будешь допущен в…

– …бах-бах-Башню Мысли. – Это вступил брат Людвиг. – И мы бу-бу-будем твоим огнивом…

– …дабы пламя трудов твоих осветило мир…

– …погрязший во мры-мры-мраке невежества.

За сим последовала краткая потасовка, когда все три брата попытались сойти с кафедры одновременно. Братья Греда и Эп, которые были, как я теперь выяснил, музыкантами, грянули что-то бравурно веселое на своих волынках, но тут же осознали ошибку и, хлопнув себя по лбу, перестроились на торжественный гимн. Брат Кай потянул меня за рубаху.

– Быстрее, – сказал он.

Я поспешно разделся, сбросив одежду на пол.

Не хочу утомлять вас подробностями церемонии, каковая прошла весьма бурно, братья только и делали, что огрызались друг на друга, и не подрались исключительно чудом. Меня кое-как обрядили в белое одеяние Соискателя, при этом братья Эридус, Нестор и Людвиг постоянно перебивали друг друга, так и не сумев договориться, кто проведет церемонию. Они говорили на нескольких языках, из которых я узнал только два (латынь и греческий). Львиная доля этих непонятных речей пришлась на какую-то гортанную тарабарщину, которую невозможно было произнести иначе, как напрягая горло и обильно брызжа слюной. Под конец меня торжественно окропили каким-то прогорклым маслом и вручили мне урну с пеплом моего сожженного мирского платья.

Потом мы перешли в соседнюю залу, где все было сервировано для праздничного банкета. Я пребывал в полном оцепенении, так что меня не смутила буроватая масса, предложенная в качестве угощения. Длинный стол, отполированный до зеркального блеска, искрился, как тихое озеро под луной, и я видел свое отражение в столешнице. Я смотрел на себя и уже не узнавал. Мое лицо под белым капюшоном – это было чужое лицо: лицо преждевременно повзрослевшего колдуна, серьезное не по годам. Избранники, должен заметить, не умели вести себя за столом: они жевали с открытым ртом, громко чавкали и выковыривали ногтями застрявшие между зубами кусочки пищи или пытались достать их языком, ни капельки не стесняясь сидящих рядом. Уже за десертом, каковой представлял собой что-то похожее на пареный чернослив со сметаной, мои сотрапезники пустились в жаркий интеллектуальный спор, но я так и не понял о чем. Как я уже говорил, я пребывал в полном оцепенении, и только потом, уже вечером, до меня дошло, что на пиру не было нашего Мастера.