Его величество Человек - Рахмат Файзи

—Ты где живешь, милый? У тебя ночлег-то есть?

Мальчик молчал, и Махкам-ака окончательно убедился: паренек бездомный, у него нет ни крова, ни хлеба.

И снова не раз уже испытанное чувство сострадания стиснуло сердце Махкаму:

—Пойдем ко мне, сынок. Будешь хоть не первым, но желанным.

Несколько секунд мальчик смотрел на кузнеца, потом порывисто взял его за руку.

Худенькая ладошка ребенка утонула в большой мозолистой руке Махкама-ака.

—Как тебя звать-то?

—Сарсанбай.

—Ну, пошли, Сарсанбай.

Они шли по полутемной и пустой улице, вдоль трамвайных путей, сверкающих под фонарями.

Открыв в темноте калитку, Мехриниса не сразу заметила, что Махкам-ака не один.

—Кто это? — спросила она, разглядев наконец мальчика.

—Еще одного сына привел тебе,— спокойно, как о чем-то самом обычном, сказал Махкам-ака.

—Еще одного?! — Мехриниса уставилась на мальчика, пытаясь разглядеть его в сумраке.

—Ты ведь не поздоровался, сынок.

—Салям,— тихонько проронил Сарсанбай.

Мехриниса приветливо ответила.

—И я привела еще одного,— робко прошептала она, поднимаясь вслед за Махкамом-ака на айван.

—Гм-м,— протянул Махкам-ака, удивляясь тому, как быстро увеличивается семья.

—Украинец. Зовут Остапом. Вы, оказывается, его знаете.

—Не может быть.

—Знаете. Вот послушайте. Вечером Назарова пришла опять. Долго ждала вас, рассказала про Остапа, про людей, которые его взяли, про то, как он обратно в детдом вернулся... Жалко мне стало его. Пошла с Назаровой и привела мальчика к нам. Привести-то привела, а он все никак не может развеселиться. И не разговаривает, и не ест. Тяжело, видно, у него на душе.

Махкам-ака наклонился к уху жены:

—Раз уж так получилось, отведу завтра Сарсанбая в детдом. А сегодня пусть переночует.

—Что вы, отец? Разве так можно? Получится, что мы его выгнали. На всю жизнь обиду запомнит и прав будет.

—Боюсь, не совладаешь ты с такой семьей. Видишь, я-то как занят работой! Обихаживать детей надо, кормить, одевать...

—Оставьте! Только что при Назаровой осуждала я приемных родителей Остапа... Нет, нет, нельзя ни в коем случае выгонять мальчика! Чем он хуже остальных? Да и не останется он у нас без куска хлеба.

—Подойди-ка, сынок, ко мне.

Мальчик подошел к Мехринисе.

Она погладила его по голове, по плечам, задумалась:

—Пожалуй, помоем тебе пока только лицо и руки. А утром уж искупаем. Поздно сейчас.

Мехриниса, как обычно, поднялась чуть свет. Она поставила самовар и попросила мужа:

— Сегодня вы вроде собирались работать дома... Побрейте голову Сарсанбаю. Грязный он, будто вылез из паровозной топки. Постараюсь искупать его до завтрака.

—Чего же ты хочешь? Скитался по поездам, по дорогам. Разбуди его.

Мехриниса вошла в комнату и наклонилась к Сарсанбаю, спавшему у входа. Мальчик быстро вскочил с постели.

—Вот молодец, с первого слова поднялся. Эй, Витя, вставай и ты! Слышишь, Витя!.. Никак не проснется...

Махкам-ака усадил Сарсанбая на айване и намочил ему голову. Сарсанбай опасливо спросил:

—А что, если не брить, амаки?

—Нельзя, сынок. Голова у тебя очень грязная. А разве больно?

—Больно!

—Потерпи немного.

В дверях появился заспанный Витя. Он сделал шаг вперед и остановился, увидев Сарсанбая.

— Что, еще одного привели? — оторопело спросил мальчик.

Вслед за Витей на айван вышел Остап. Он с любопытством смотрел и на Махкама-ака и на Сарсанбая.

—Меня этот дядя привел первым, понял? — повернулся к Остапу Витя.— Он мой папа, понял?

Кончив брить Сарсанбая, Махкам-ака подошел к Остапу.

—Ну, сынок, узнал меня?

—Узнал. Видел вас в детдоме.

—Молодец, не забыл. Как ты спал? Останешься здесь или и от нас убежишь? — ласково спрашивал Махкам-ака.

Остап засмущался, промолчал.

—Эй, мать, можешь купать Сарсанбая.

Мехриниса принесла ведро воды, мыло, мочалку и положила все рядом с тазом. Позвав Сарсанбая, сняла с него рубашку, затем попыталась снять штаны. Но Сарсанбай крепко ухватился за пояс штанов и молча пыхтел.

—Вода остынет! Что ты делаешь?

—Не сниму.— Мальчик вцепился в штаны еще крепче.

Махкам-ака подошел к Мехринисе.

—Отойди-ка, сам искупаю. Снимай, сынок, штаны!

Как только Мехриниса вышла, Сарсанбай разделся и

влез в таз. Махкам-ака зачерпнул чашкой воду из ведра и вылил на него. Сарсанбай вздрогнул, изо всех сил закрыл глаза.

—Витя, иди сюда. Бери мыло и мочалку. Потри-ка ему спину.

—Фу, какой грязный.— Витя брезгливо поморщился и продолжал стоять, задрав нос.

—Такой и ты был, когда пришел к нам. Давай лей скорее.

—Мылом его все равно не отмыть,— сказал Витя.

—А чем же?

—Скребницей. Чем лошадей чистят.

—Перестань болтать, потри ему спину.

—Да ну его. Пусть сам и трет себя, если надо.— Витя упрямо заложил руки за спину.

—Ах ты, неумеха! — рассердился Махкам-ака и позвал Остапа: — Иди сюда, сынок, возьми мочалку.

Остап нехотя подошел, взял в одну руку мочалку, в другую мыло, начал тереть Сарсанбая.

—Сильнее, сынок. Что ты как неживой?

Остап стал тереть сильнее, но вдруг у него на глазах появились слезы и потекли по щекам. Махкам-ака не успел спросить, в чем дело, потому что громко заплакал Витя, обиженно сидевший на краю айвана. Подбежавшая к Вите Галя тоже захныкала. Махкам-ака растерянно оглянулся и крикнул Сарсанбаю:

—Что же ты молчишь? И ты плачь.

Сарсанбай принял его слова за чистую монету и заревел во весь голос. Вбежала испуганная Мехриниса.

—Ой! Что тут случилось?

Махкам-ака пожал плечами, недоуменно обводя взглядом плачущих детей. С его мыльных рук капала пена. Так ничего и не поняв, он повысил голос:

—Хватит! Замолчите сейчас же!

Дети моментально умолкли.

—Ну, почему ты плакал? — спросил кузнец у Вити.— Ну, скажи!

—Зачем вы Остапа стали звать сынком? Ведь я ваш сын.

—И ты мой сын, и он, и Абрам, и Сарсанбай. А Галя моя дочь. Понял? Все вы мои дети.— Махкам-ака старался говорить спокойно, мягко, ласково улыбался.

Витя еще больше надулся и продолжал сидеть, свесив ноги и шмыгая носом.

—Ну, доченька моя, тараторка, ты почему заплакала? — обратился Махкам-ака к Гале.

—Из-за Вити. Я подошла к нему, спросила: «Почему плачешь?» А он больно ущипнул меня.

—Вот как! — Махкам-ака бросил на Витю сердитый взгляд.

—Ну а с тобой что произошло? — обратился кузнец к незаметно появившемуся среди них Абраму.

—Да я же не плакал, дада,— ответил тот удивленно.

—Он только ночью плачет,— буркнул Витя.

—А ты почему плакал? Такой большой мальчик! — спросила Мехриниса, подходя к Сарсанбаю.

—А мне сказали: плачь, вот я и заплакал.

Все весело и дружно рассмеялись.

Когда дети смолкли, Махкам-ака решил расспросить Остапа. Тот по-прежнему был молчалив, и даже общий смех не развеселил его.

—Один Остап не сказал нам, почему он плакал. Скажи, сынок.

—Сестренка...— Остап снова зарыдал.

—Что сестренка? Расскажи-ка нам.— Мехриниса обняла мальчика, приласкала его.

— У меня сестренка потерялась.

—Где же она потерялась?

—Здесь, на вокзале. Когда мама умирала, она сказала: «Нет у тебя никого, кроме Леси. Будьте всегда вместе».— Остап заплакал еще сильнее.

—Перестань плакать, будь мужчиной. Слезами горю не поможешь. Сейчас вот позавтракаем и пойдем искать твою сестренку. Согласен?

Махкам-ака торопливо домыл Сарсанбая и после того, как тот оделся, показал его детям:

—Посмотрите на Сарсанбая! Какой он чистенький, красивый стал!

—Фу, тоже мне красивый! Голова как белый арбуз,— не удержался Витя.

Махкам-ака был очень недоволен поведением Вити, ему хотелось прикрикнуть на мальчика, но он сдержался:

—Вот и неправда, Витя. Посмотри, какая у него круглая, славная головка. Ну, что, мать, будем завтракать или мне тоже заплакать?

—Дада, ну, дада, поплачьте разок! — хватаясь за полы его халата, восторженно закричала Галя.

—Не надо, доченька! Пусть уж лучше такое никогда не случится. Когда мужчина плачет — это совсем плохо. Пошли в дом, попьем чаю. Остап, выше голову, сынок! Сестренку поищем. А пока убери-ка это ведерко. Вот и молодец! Хорошо!

После завтрака Махкам-ака быстро собрался и ушел, ведя за руку Остапа. Мехриниса не советовала мужу отправляться на поиски:

—Зря только убьете время, устанете! Остап же говорит, что ее уже искали. Если бы Леся была в городе, найти ее было бы просто. Но наверное, девочку увезли куда-то в районы.

Кузнец не послушался жены.

—Без надежды один шайтан живет.

Махкама-ака очень тронуло отношение Остапа к наказу