Король лжи - Джон Харт

Почему я покрывал отца? Потому что он попросил меня об этом, как я полагаю. Потому что впервые он нуждался во мне. Поскольку смерть матери была несчастным случаем и я верил ему, когда он говорил, что ничего хорошего не может выйти из правды. Потому что он был моим отцом, а я – его сыном. Возможно, потому что я винил себя. Кто, черт возьми, знает?

Полиция задавала свои вопросы, и я говорил ужасные слова; таким образом правда Эзры стала мой. собственной. Но трещина между Джин и мною не исчезала, она превратилась в пропасть, и сестра ушла в свою жизнь на другой стороне. Я видел ее на похоронах, когда последний ком грязной земли, летя на гроб матери, упал и на наши отношения. У нее была Алекс, и для нее этого было достаточно.

К полуночи в день смерти моей матери полиция ушла. Мы поехали следом за темной санитарной машиной, потому что не знали, что делать. У входа в больницу нас оставили, затем незнакомые люди повели нас через темное безмолвное здание в холодную комнату, где ожидают мертвых в тишине. Мы стояли под моросящим ноябрьским дождем втроем под уличным фонарем и под тяжестью собственных мыслей. Правда ее смерти лежала на нас невыносимым грузом, и наши глаза не желали встречаться. Но я следил за отцом, когда мог, отмечая, как стекает вода по его лицу, как сжимаются мускулы под бакенбардами, которые бледно мерцали в падающем на них свете. И когда наконец появились слова, а они шли от Эзры, я уже знал, что так и должно было быть.

– Идем домой, – произнес он, и мы поняли: больше нечего было говорить.

В доме горел свет, и мы сидели в гостиной, пока Эзра наливал напитки. Джин отказалась прикасаться к ним, но мои исчезали как по волшебству, а Эзра наливал снова и снова. Пальцы рук Джин сжимались и разжимались, борясь на ее коленях, и я увидел на ладонях сестры яркие полумесяцы следов от ногтей. Она раскачивалась, раненая, напряженная, и время от времени я слышал ее поминальный плач. Я дотронулся до нее, но она отпрянула в сторону. Я хотел сказать ей, что не был Эзрой, не был тем, что она думает.

Никто не говорил, и минуты тянулись бесконечно, слышались только стук льда о стекло стакана и тяжелая поступь прохаживающегося Эзры. Когда зазвонил телефон, мы все подскочили. Взял трубку Эзра; он послушал, затем повесил трубку и посмотрел на нас, своих детей. Тогда он ушел из дому без единого слова. Мы были ошеломлены, подавлены, и Джин ушла сразу за ним с таким выражением лица, которое я запомнил навсегда. В дверях она обернулась, и ее слова бритвой провались по моей душе:

– Я знаю, что он убил ее. И будь ты проклят за то, что защищаешь его.

Это был последний раз, когда я видел Эзру живым. В течение десяти долгих минут я оставался в этом доме ужасов, в доме сломанных кукол; потом я тоже уехал. Я отправился к Джин, но ее автомобиля не было на месте и на стуки в дверь никто не отвечал. Дверь была заперта. Я подождал в течение часа, но она не возвращалась. Я отправился домой и, сдерживая голос, насколько это было возможно, сообщил жене о событиях той ночи. Потом я еще выпил. В конце концов я уложил Барбару в кровать, а затем тайком ушел. Остальную часть ночи я провел на ферме Оголен, рыдая на плече Ванессы подобно проклятому Богом ребенку. На рассвете я прополз обратно в кровать, повернулся спиной к жене и стал наблюдать за тем, как сквозь штору постепенно проникает солнечный свет. Я все еще продолжал сохранять спокойствие и придерживался правды Эзры, считая, что это стоило того. Однако время может оказаться кровожадной сукой.

Ощутив боль, я посмотрел вниз на свои руки, так сильно сжимающие край раковины в кухне, что они стали обескровленными. Я расслабил их, и руки стали гореть, но боль уже была не такой сильной. Я стал заталкивать обратно в прошлое образы той ночи, где теперь и собирался их держать. Я был дома, Боун – на заднем дворе, а Эзра мертв. Снаружи послышался шум мотора, и я подошел к окну в прачечной. По подъездной дороге медленно двигался автомобиль, который я узнал, и в этот момент я подумал о судьбе и ее неотвратимости.

Моя жизнь превратилась в греческую трагедию, но я сделал то, что считал необходимым, – попытался сохранить семью, спасти то, что осталось. Я не мог знать, что Эзра будет убит, что Джин станет презирать меня; но есть бесспорная точность факта. Мать мертва. Эзра тоже. И это уже ничего не изменит – никакое ощущение собственной вины и бесконечной боли. Что сделано, то сделано, конец гребаной истории. Поэтому я еще раз спросил себя, что делал не раз: сколько стоит этот выкуп и где его найти. У меня не было ответа, и я боялся, что, когда придет время, мне не хватит сил заплатить эту цену. Вот так, стоя в этом пустынном доме, я обещал самому себе, что когда все минет и я оглянусь назад, то не буду уже ни о чем сожалеть.

Я молил, чтобы хватило сил.

Потом я вышел наружу и увидел детектива Миллз, ожидающую на подъездной дороге.

Глава 12

– Будет лучше, если в ваших руках не окажется ключей от автомобиля, – сказала Миллз, как только я ступил на твердый бетон и зажмурился от яркого луча света, отраженного от ее ветрового стекла. Я повернул руки ладонями вверх, показывая, что они пусты.

– Расслабьтесь, – успокоил я ее. – Я никуда не собираюсь уезжать. – На ней были свободные брюки коричневого цвета, ботинки на низком каблуке и солнцезащитные очки. Как всегда, из-под ее пиджака виднелась рукоятка пистолета. Это был автоматический пистолет. Рукоятка была отделана деревом разных цветов – я никогда не замечал этого прежде. Я пытался вспомнить, застрелила ли Миллз хоть раз кого-нибудь. Во всяком случае, у меня не было сомнения, что нажать на спусковой крючок она может.

– Бог свидетель, Ворк, я не знаю, что делать с вами. Если бы не Дуглас, мы разбирались бы с вами в полицейском участке. У меня нет терпения наблюдать за вашими действиями подстреленной птицы. Все это ерунда. Вы мне расскажете о том, что знаете и что собираетесь делать теперь. Я понятно изъясняюсь?

На ее лице была заметна усталость, которую не мог скрыть даже толстый стой косметики. Я вытряхнул из пачки сигарету и прислонился к ее автомобилю. Не знаю, как она справлялась с этим делом, но у меня появилась идея.

– Знаете, почему адвокаты теряют свои дела? – спросил я ее.

– Потому что находятся на неправильной стороне.

– Потому что у них глупые клиенты. Я наблюдаю такое все время. Они сообщают полиции о таких вещах, от которых потом не могут отказаться, о том, что может быть неверно истолковано, особенно когда на них оказывают давление, чтобы расстроить дело. – Я прикурил сигарету, посмотрел вниз на проезжающую мимо санитарную машину с отключенной сиреной. – Это всегда поражало меня. Они думают, что их сотрудничество убедит полицейских перевести внимание на кого-то еще. Это так наивно.

– Но это позволяет таким людям, как вы, держаться в бизнесе.

– Это так.

– Вы собираетесь говорить со мной или нет? – требовательно спросила Миллз.

– Я уже говорю с вами.

– Не будьте самоуверенны. Не сегодня. На это у меня нет терпения.

– Я читал газеты, и я в этом бизнесе довольно давно. Я знаю, под каким давлением находитесь вы. – Миллз смотрела в сторону, как будто отрицала то, что я говорил. – Будь я самоуверен, то не открыл бы рта.

– Вы не захотите быть на моей плохой стороне, Ворк. Это я могу вам обещать.

– Дуглас мне говорил.

Углы рта Миллз дернулись от переполнявших ее эмоций.

– Дуглас не по этой части.

– Он просто велел мне сотрудничать. – Миллз скрестила руки на груди. – Мы собираемся быть откровенными? – спросил я. – Без дерьма?

– Никаких проблем.

– Я буду столь же честен с вами» как вы – со мной. Справедливо? – Она кивнула. – Я – подозреваемый? – задал я вопрос в лоб.

– Нет, – ответила она без колебаний «и я знал, что она лжет. Я готов был рассмеяться по поводу ее бесхитростности, но получился бы уродливый смех.

– У вас есть подозреваемые?

– Да.

– Кого-нибудь из них я знаю?

– Всех, – сказала она, механически повторяя слова окружного прокурора. Я думал о Джин и молил Бога, чтобы Миллз не зашла слишком далеко в своем интервью с Кларенсом Хэмбли.

– Вы разузнали о деловых отношениях Эзры? О бывших клиентах?

– Я не могу говорить о расследовании.

– Я знаю, что вы разговаривали с Хэмбли, – заявил я, внимательно наблюдая за ее реакцией и ничего не замечая – тот же упрямо сжатый рот и непреклонный взгляд, который я не мог уже видеть. – Вы знаете о завещании. Кажется, у меня есть пятнадцать миллионов причин, почему вы должны смотреть на меня, как на убийцу.

– Вот уж этот Хэмбли. Напыщенный пустозвон. Его следует научить держать рот на замке. – Наблюдая за ней, я наконец понял, почему она так ненавидела адвокатов. Она не могла их запутать, и это убивало ее.

– Точно, – поддакнул я. – Так я не подозреваемый?

– Дуглас велел отступиться от вас. Он говорит, что вы не могли убить отца, даже из-за денег. Но я не вижу никакого другого мотива.