Новиков - Александр Западов

В листе тридцатом Новиков опубликовал письмо Филатки барину и копию с помещичьего указа, отправленного в деревню. Перед читателем раскрывается — нужно сказать, впервые в нашей литературе — правдивая во всех деталях и страшная в своей простоте картина крестьянской жизни.

«По указу твоему господскому, — пишет Филатка, а точнее, деревенский грамотей от его имени, — я, сирота твой, на сходе высечен, и клети мои проданы за бесценок, также и корова, а деньги взяты в оброк, и с меня староста правит остальных, только мне взять негде, остался с четверыми ребятишками мал мала меньше, и мне, государь, ни их, ни себя кормить нечем; над ребятишками сжалился мир, видя нашу бедность: им дал корову, а за меня заплатили подушные деньги».

Филата подкосило несчастье — взрослые дети умерли, лошадь пала, хлеба достать не с кем. Он просит скостить недоимку и дать господскую лошадь, чтобы помалу исправиться. Бедняк обращается к барину с горячей просьбой, называет его отцом, умоляет смилостивиться…

Почетное имя отца меньше всего подходило для хозяина Филата, и Новиков дает это заметить в письме старосты, где, в частности, говорится: «С Антошки за то, что он тебя в челобитной назвал отцом, а не господином, взято пять рублей. И он на сходе высечен. Он сказал: я-де это сказал с глупости, и напредки он тебя, государь, отцом называть не будет».

Какой тут «отец»! Это кровопивец, беспощадный мучитель, наживающий богатство на страданиях других людей.

В деловитых и жестоких пунктах копии с помещичьего указа Новиков раскрывает натуру свирепого крепостника.

Барин велит «человеку нашему Семену Григорьеву» ехать в деревню за счет старосты, по прибытии старосту на сходе высечь нещадно, сменить его и взыскать сто рублей штрафа. И далее каждый пункт, а всего их шестнадцать, излагает требования «взыскать», «взять в господский двор», «высечь»…

Помещик не пожелал прийти на помощь своему крепостному. Зато это сделали крестьяне, которые оставили ему корову, чтобы не уморить с голоду ребятишек. Новиков приводит этот пример народной взаимопомощи, показывая, насколько гуманнее ведут себя простые люди, как человечно они относятся к окружающим. Моральная сила тут на стороне крестьян, к ним и обращены все симпатии Новикова.

Писатель сатирически описывает дворянские нравы, особенно резко выступая против презрения ко всему русскому, очень заметного в привилегированном обществе эпохи. Он осуждает модников, вертопрахов, щеголих, находя для этого остроумные приемы.

Иные заметки «Трутня» по глубине своего смысла стоят порой «литературного полотна». Таково, например, объявление, напечатанное в шестом листе журнала:

«Молодого российского поросенка, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и который, объездив с пользою, возвратился уже совершенною свиньею, желающие смотреть могут его видеть безденежно по многим улицам сего города».

Коротко и метко Новиков обличил этого «поросенка», набравшегося низкопоклонства перед Западом и неуважения к взрастившей его России. Их было много в то время, таких «русских французов», Новиков видел, какое зло представляют они для своего отечества.

Зато с уважением «Трутень» говорит о «среднего рода людях», разночинцах, которые не обладают преимуществами аристократического происхождения, но имеют такие высокие способности и твердые моральные принципы, что оказываются достойными государственного доверия. В листе четвертом своего журнала Новиков представил читателям трех кандидатов на важное служебное место. Первый из них — дворянин «без разума, без науки и без воспитания… Душ за ним тысячи две, но сам он без души». Однако ж он состоит в родстве со знатными боярами. Второй искатель также дворянин, человек недурной, хотя «к важным должностям не вовсе годится». «Третий проситель места, по наречию некоторых глупых дворян, есть человек подлый, ибо он от добродетельных и честных родился мещан. Природный его разум, соединенный с долговременным и в России и в чужих краях учением, учинили его мужем совершенным». Он отлично служил в армии, покрыт ранами, верный друг, благоразумный отец, честный судья и, словом, показал собою, что не порода, но добродетели делают человека достойным почтения честных людей.

Характеристики трех кандидатов составлены так, что не может быть неясности в том, кто более всего подходят для назначения, — конечно же, третий претендент, прошедший военную школу, образованный и добродетельный мещанин. Так думает и Новиков, однако он знает, что распределение должностей вовсе не связано с личными достоинствами кандидатов, и, прямо не заявляя об этом читателю, предлагает ему в заключение решить задачу, угадав: «Глупость ли, подкрепляемая родством с боярами, или заслуги с добродетелью наградятся?» И вовсе не надо обладать особой проницательностью, чтобы человек, мало-мальски знакомый с жизнью, после этого сказал: «Место будет отдано глупому, но знатному дворянину».

В том же четвертом листе «Трутня» рассказано о том, как жестоко поплатился купец, осмелившийся заявить, что богатая барыня украла у него из лавки драгоценное украшение. «Боярыня не только волосы выщипала и глаза подбила, да еще и кожу со спины плетьми спустила. Ништо тебе, бедный купец!» Суд принадлежит правящему сословию, и правды в нем искать нечего, — к такой мысли подводит читателя эта, наверное, невыдуманная история.

Письмо из Москвы, напечатанное в тринадцатом листе журнала, содержит еще одну «истинную быль» о том, как судья обвинил честного подрядчика в краже часов, которые на самом деле похитил у него племянник. Подрядчика жестоко истязали в полиции, и допросы под плетьми чинились с тем большей строгостью, что судья был должен подрядчику по векселю. Когда случайно удалось обнаружить настоящего вора и подрядчика надобно было освободить, суд принял такое решение: «Вора племянника, яко благородного человека, дяде наказать келейно, а подрядчику при выпуске объявить, что побои ему впредь зачтены будут».

«Всякая всячина» перешла на 1770 год, на протяжении января — апреля появились еще восемнадцать номеров; там печатались нравоучительные рассуждения, неинтересные читателям, и журнал закрылся при общем равнодушии.

Однако и «Трутень», наученный опытом своей литературно-политической борьбы, в 1770 году должен был убавить резкость сатирических нападок.

Новиков охотно подчеркивал вынужденность такой перемены тона. Он напечатал несколько писем читателей, в которых выражалось недовольство падением журнальной сатиры:

— Господин Трутень! Кой черт! Что тебе сделалось? Ты совсем стал не тот; разве тебе наскучило, что мы тебя хвалили, и захотелося послушать, как станем бранить?.. Мне сказывал твой книгопродавец, что нынешнего года листов не покупают и в десятую долю против прежнего…