Книга странствий - Игорь Губерман

Где-то в мужском туалете: "Граждане, не бросайте окурки в унитаз! Они мокнут, разбухают и потом плохо раскуриваются".

Тоже на стене в мужском туалете, а по настроению - экзистенциальная проза: "Ничего хорошего из меня не вышло".

В маленьком российском городке - в вестибюле дома для приезжих: "Товарищи постояльцы, не бросайте гандоны за окно - гуси едят и давятся!"

Словно желая повысить уровень моей осведомлённости, мне шлют порой бесценные по информации записки. Так я узнал от одного художника, что цензура в Советском Союзе обращала внимание вовсе не только на текст, но были и препоны изобразительные. Оказывается, снежинки можно было рисовать с пятью, семью и даже восемью лучами, категорически недопустимы были - только шестиконечные. Ещё мне как-то сообщили с гордостью, что только по-русски можно составить совершенно связное предложение из подряд пяти глаголов неопределённого времени (из инфинитивов, то есть, говоря по-заграничному):

"Пора собраться встать пойти купить выпить". И на душе у меня сильно потеплело от разделённой мною гордости за родной мне язык.

Отдельный вид записок - это в связи с тем, что в конце второго отделения давно уже читаю я стихи о старости и возрастных недугах, с нею связанных. Всё началось с того, что как-то я, уже на все вопросы ответив, читал эту подборку, когда вдруг мне кинули опоздавшую записку. Поднял я её, уже не собираясь отвечать, там оказались дивные стихи:

О, Гарик, я в своих объятьяхтебя истёрла бы в муку,как жаль - публично ты признался,что у тебя уже ку-ку.

На эту тему постепенно накопилось множество записок ("Вы говорите, что у Вас ку-ку, чтоб не было ажиотажа?"), а в одной была проявлена трогательная женская заботливость:

"Игорь Миронович, сочувствую Вам, но умоляю - не пейте виагру: стихи Ваши потеряют шарм печали, а Вы - слушателей!"

Женщины жалеют и утешают меня даже в стихах:

Хоть Вы читаете подчас,что Ваш любовный пыл угас,но в это трудно нам поверить,так сексуален Ваш анфас.

Благодаря такому письменному общению, узнал я как-то (и со мной - весь зал в тот вечер), что в Москве у Павелецкого вокзала есть гранитная мастерская, где на образцах надгробных плит - повсюду фотография приёмщицы заказов. Что в Москве же (улицу не помню) в витрине забегаловки какой-то висит большое красочное уведомление: "Вовремя съеденный бутерброд улучшит ваше настроение на 72 процента". Тут я вспомнил одну собственную находку в городе Ницце в каком-то маленьком баре висела эта небольшая картинка. Был изображён довольно шишкинский пейзаж: текла река, к ней прямо на берег выходила негустая роща, к зрителю спиной, оборотясь лицом к реке, стоял солдат и писал в эту реку, струйка нам была видна. А там, где плыли облака, было написано разборчиво и крупно: "Никогда не пей воду!"

Благодаря запискам, я оказываюсь порой в атмосфере, донельзя знакомой мне по духу и по жизни. Так в одной семье сильно болела девяностолетняя бабушка, и её пожилая дочь, подойдя к её постели, сказала однажды:

- Мама, сейчас не время болеть, советская власть кончилась! Старушка лучезарно улыбнулась и умерла с тем же выражением счастья на лице.

А в другой семье из школы возвратилась восьмилетняя внучка и, явно желая обрадовать родителей, сказала:

- Папа и мама! Нам сегодня в школе разрешили не любить дедушку Ленина!

А вот чисто шекспировская по накалу трагедийности история.

Девушку-еврейку полюбил уже не молодой мужчина-русский.

Она ему сказала, что выйдет замуж только за еврея, и он, палимый страстью, пошёл и сделал обрезание. Но она осталась непреклонна. Он тогда ушёл из института, где преподавал, стал слесарем, довольно быстро спился и в беседах пьяных часто говорил: "Я за вас, жидов, кровь свою без жалости пролил!" Записки мне кидают на сцену, я в антракте собираю их и тут же отвечаю. А в одном московском клубе ко мне подошла в антракте очень молодая красотка, сунула клочок бумаги мне в ладонь и со стеснением шепнула, чтобы вслух я не читал её послание. Приключение! Любовное приключение! - с восторгом думал старикашка, унося записку за кулисы. Там же я её немедля развернул:

"Игорь Миронович, а правда ли, что чувство юмора является у человека от комплекса неполноценности?"

Правда, в тот же вечер был утешен я запиской с явно детским почерком:

"Дядя Игорь всё что вы читаете, вы неужели написали сами?"

Как-то вернувшись из Москвы, я на приездной пьянке похвалился полученной в Театре Эстрады любовной запиской (а такие изредка бывают). Неизвестная девица мне писала, что если я со сцены громко скажу "да!", то будет вот что: "Я тогда после концерта подойду к вам в своём бордовом платье, увезу вас к себе, и мы вкусим блаженство вместе".

- Ты сказал? - восхитились приятели.

- Да нет, конечно, - честно ответил я.

- А она, может быть, всё-таки подошла? - понадеялись стареющие мужики.

И тут моя жена безжалостно сказала:

- Конечно же, она подошла, просто он дальтоник.

Записки доверительные - песня особая, не всё тут оглашению подлежит, хотя вопросы сплошь и рядом - типовые. Но бывают и весьма неординарные:

"Уважаемый господин Губерман! У меня молодая тёща. Тёща непрочь, и я непрочь. Как это с точки зрения иудаизма? Или воздержаться? "

А одна записка была длинная и трогательная донельзя. Молодая женщина писала, что она весьма мне благодарна: я на книжке год назад написал ей "На счастье!" - и буквально через две минуты подошедший молодой человек попросил у неё дать телефон. С тех пор они уже целый год вместе, он свозил её в заграничную турпоездку и купил зимние туфли. "Но жениться он, мерзавец, не хочет. Может быть, в этот раз Вы мне напишете на книжке что-нибудь такое, чтоб женился?!"

Нет, такую надпись я пока что не придумал. А ведь правда - хорошо бы?

Совсем недавно подошёл ко мне (в Хайфе, кажется) немолодой мужчина очень интеллигентного вида и чуть застенчиво сказал, что он только полгода, как приехал сюда к нам из Питера, и что сочинил он некий новый глагол, уже посланный мне в записке. Удивительно симпатичный вопрос он мне задал, слегка помявшись: есть ли у меня, где ночевать? Я еду в Иерусалим, домой, ответил я недоумённо. А, тогда всё в порядке, сказал он, а то я знаю, в Питере случалось часто: хлопают заезжему артисту, цветы подносят, а потом вдруг выясняется, что и ночевать ему негде, да и голоден уже, как собака. Так что если что - пожалуйста. Я растроганно поблагодарил его, такая заботливость встретилась мне впервые, и подумал мельком, как обидно будет, если сочинил он что-нибудь пустое. Но глагол в записке оказался отменным и лестным донельзя: