Афганский транзит - Александр Щелоков

Суриков вошел и замер, удивленный. Перед ним открылся чистый, ухоженный зеленый двор. Все здесь резко контрастировало с нежилой грязной общественной территорией улицы. К приземистому одноэтажному зданию с верандой – айваном – вела выложенная желтым кирпичом дорожка. По ее бокам круглились аккуратно постриженные кустики туи. Слева от дорожки блестела поверхность дворового водоема – хауза. Справа густел сад – стояли яблони, абрикосовые деревья, гранаты. Пахло свежестью и сохнущим сеном.

– Красиво у вас, – сказал Суриков. – Даже воздух иной.

Он остановился и вдохнул полной грудью.

– Здесь все сделано своими руками, – сказал Вафадаров гордо. – Десять лет отец потратил на дом. Я как мог помогал. Братья. А вот и сам папа.

Из-за дома на дорожку вышел старик. Седобородый, с лицом выразительным, словно вырезанным из дерева, – крупные морщины, резко очерченные глазницы, крутые скулы придавали ему скульптурную монументальность. Старик двигался прямо, и Суриков почему-то подумал, что некоторым полковникам, чьи кителя не сходятся на животах, стоило бы позавидовать такой выправке.

– Салам, уважаемый, – протягивая обе руки гостю, произнес хозяин. А когда услыхал ответ, произнесенный на таджикском, глаза его засветились удовольствием. – Если бы вы, уважаемый, знали, какое наслаждение ощутило ухо моей души, вкусив сладость ваших приветствий на моем родном языке, вы бы не заставили меня столь долго ждать радостной встречи и пришли пораньше.

Суриков понял тираду как желание старика испытать, чего стоят языковые познания гостя, и принял вызов. В свое время, говоря полковнику Лосеву, что изучил язык за годы службы на заставе, Суриков умолчал о причастности к делу красивой женщины. Именно с ней, учительницей таджикской литературы, он осваивал тонкости чужого красивого языка. И теперь счел возможным показать свою способность к восточному красноречию.

– Благодарю вас, мухтарам, – обратился Суриков к хозяину дома и прижал руку к сердцу. – Но, пожалуйста, не произносите больше похвал. Аркан удовольствия может оказаться сильнее моей слабой воли, и я не уйду от вас, заброшу свои дела, забыв о долге.

Старик засмеялся весело и открыто. Глаза его лучились радостью.

– Э! – сказал он по-русски, обращаясь к сыну. – Где ты отыскал поэта, которого мы до сих пор не знали? Тебя обманули, Садек, он совсем не из милиции.

Напряженность, которая держала Сурикова с утра, мгновенно улетучилась. Внутри стен этого дома он ощутил тепло доброжелательности, которое располагало к дружбе. Они пообедали, съев по глубокой тарелке шорбы – наваристого острого супа, по шампуру кебаба – мяса, запеченного на огне, приправленного пряностями и зеленью. Потом, отдыхая, пили чай в прикуску с изюмом, который хозяйка подала на большой керамической тарелке. За обедом о делах не говорили. И лишь потом, когда хозяин дома, пожелав молодым успеха, ушел отдохнуть, Суриков изложил суть дела, ради которого приехал в Кашкарчи. Садек слушал, не перебивая, не переспрашивая, не задавая вопросов. Когда же Суриков предупредил об осторожности, с какой следует распутывать клубок, Садек изрек:

– Это точно. Что-что, а концы обрезать у нас здесь умеют. Чисто. Всегда хирургически.

– Когда вы готовы начать работу? – спросил Суриков.

– Как только прикажете.

– Тогда берите на себя Локтева. Надо выяснить о нем все, что можно. Имущественное положение, круг знакомых. Но все это следует делать тонко.

– Сделаю.

– Не обижайтесь на вопрос: с чего начнете?

– С адреса, – сказал Вафадаров. – Составлю списочек человек на шесть. Пока Маргарита Сергеевна в адресном будет их готовить, между делом сам найду адрес Локтева.

– Для чего список? – спросил Суриков испытующе.

– Чтобы о нем немедленно доложили Бобосадыкову.

– Так уж и немедленно, – усомнился Суриков. – Дел у вашего, шефа нет поважнее…

– Может статься, есть. Одно из них – быть в курсе, чем вы заняты.

– Чтобы доложить в райком Утежану Бобоевичу?

Вафадаров махнул рукой.

– Это не самое главное. По-моему, и Бобосадыков и Утежан Бобоевич одинаково докладывают обо всем еще кому-то.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, товарищ Суриков, что деньги, которые у нас человек получает на работе, – это совсем не деньги. Чтобы на них что-то купить, нужен еще талон. Талон – знамение социализма. Талон обеспечивает право на использование заработанных денег. Один талон – одно кило сахара. Но можно купить сразу мешок, если отдашь нужным людям за него сто рублей. Можешь купить «Волгу», если положить на капот пятьдесят тысяч. Выходит, если имеешь мешок денег, то становишься по-настоящему свободным. Деньги дают тебе власть. Те, которые выдают талоны, с ногами в твоем мешке. Они сами все принесут тебе на дом, если пожелаешь. Потому что у настоящих денег особая цена.

– Слушай, Садек, это интересная мысль. Ты знаешь в Кашкарчах всех. Вот и скажи, у кого здесь самая большая власть, которая идет от денег? А?

– Суриков, ты верно поставил вопрос. Но мой ответ тебе ничего не даст. Абсолютно ничего. Я знаю богатых, но доказать, что они свой мешок денег наворовали, – не смогу. Нет фактов.

– В данный момент я и не прошу фактов. Просто нужно утверждение – кто здесь крайне богат?

– Думаю, имей мы с тобой на двоих столько, сколько есть у одного Шарафа Хасановича, можно было бы жить и не работать по-коммунистически.

– Откуда у него столько?

– Можно только догадываться. За глаза его зовут Малек Кукнари. Или просто Кукнари.

– Не улавливаю, – признался Суриков.

– Кукнар – опийный мак. Малек – это значит хозяин. Вот и делай выводы. Те, с кем Бобосадыков борется всерьез и со всей решительностью, – это мелкота. Их много, но все они – мелочь. Правда, для отчета чем больше цифра, тем она убедительней. Посеяла у себя на участке старуха Гулихон грядку мака. Плохо, недопустимо. Но у старухи пенсия сорок два рубля. Даже не знаю, кто придумал такие пенсии. Но они есть. И тетку Гулихон мы прихватили с маком. Знаешь, сколько справок я написал по этому поводу? Ты бы видел! А у Шарафа Кукнари вся усадьба гладиолусами засажена. Он любит эстетику. У него дома даже слово мак произносить запрещено. Самое большое, если скажут «цветок грез».

– Значит, Шараф Кукнари, – произнес задумчиво Суриков.

– Да, Шараф Кукнари, но без всяких «значит». Имеются кошельки потуже. Только не здесь, в Кашкарчах. Ты ведь не считаешь Кашкарчи столицей зла? Не считаешь? Вот и верно. До нас можно дотянуться издалека: у больших денег длинные руки.

– Имеет Кукнари выходы на Бобосадыкова?

– Ха! – Вафадаров шлепнул себя ладонью по колену и причмокнул языком. – Они просто соседи.

– Шутишь?

– Серьезно. Разве пес, который живет в будке не сосед хозяину, который живет в доме?

– До того, как ты ко мне подошел в парке, я толковал с одним мужиком. Не разглядел его? Кто он?

– У нас этого мужика не знают только приезжие.

– Спасибо, Садек!

– Не за что, Суриков. Это Нормат Плаканеш. Заслуженный ханыга республики.

– Так вот, Нормат предложил десять тысяч, если я соберусь и уеду. Дело мне помогут закрыть.

– Кто поможет?

– Это бы и я хотел узнать. Десять тысяч явно не та сумма, которая оттягивает карман Нормату. Кто его послал?

– Деньги.

– Вот мы и замкнули кольцо. С денег начали, к ним вернулись. Пора от рассуждений переходить к делу.

– Не пора, – сказал Вафадаров с улыбкой. – На сегодня у нас все дела окончены и остались одни разговоры.

– Как?! – удивился Суриков. – Что ты имеешь в виду?

– Вы, уважаемый гость из столицы, стрелки часов переводили, когда к нам приехали?

Суриков взглянул на циферблат и рассмеялся. Время перепуталось и не подчинялось ему.

– Пойдем походим, – предложил Садек. – Я покажу наш сад. Отец у меня настоящий Мичурин. Только не Иван, а Юсуф.

От Вафадаровых Суриков ушел далеко за одиннадцать. От провожания, которое предложил Садек, он отказался. Шел к гостинице по узкой улочке вдоль высоких глухих дувалов. Было сумрачно. Луна, мелькавшая среди рваных, быстро бежавших туч, светила плохо. Внезапно позади ярко вспыхнули лучи фар. Качнулись, упав на землю, черные тени деревьев, чередой стоявших вдоль арыка. Мимо, подняв пыль, пронеслась машина. Добравшись до перекрестка, громко завизжала шинами и лихо свернула налево. На всем протяжении улицы, которое выхватили из сумрака фары, Суриков не заметил ни души. Тем не менее не доходя полсотни метров до перекрестка, он перепрыгнул арык, пересек проезжую часть улицы и пошел по противоположной ее стороне. Дойдя до перекрестка, взглянул налево. Вынырнувшая из серой ваты туч луна осветила две фигуры, стоявшие за углом. Позы крепких мужчин, прижавшихся спинами к стене дома, не оставляли сомнений – эти поджидали его.