Юность Есенина - Юрий Прокушев

Прежде чем пробил этот последний, смертный час самодержавия, потребовались десятилетия суровой и мужественной борьбы пролетариата России с царизмом. Сколько безымянных героев погибло на каторге, в ссылке! Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..

Были среди тех, кто открыто выступал против самодержавия, кого преследовали царские власти, и рабочие-сытинцы. У Есенина есть одно «странное» письмо к Панфилову. Оно предельно кратко, но кажется, что писали его по крайней мере несколько человек. Сделано это было не случайно, что ясно из содержания письма: «Писать подробно не могу. Арестованы 8 человек товарищей за прошлые движения из солидарности к трамвайным рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться. А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу»[207]. Письмо без даты и очень сдержанное. Обнаруженные в архивах охранного отделения документы позволяют восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме Есенина. 12 сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты было приостановлено издание рабочей газеты «Наш путь». 16 сентября в редакции вновь состоялось совещание, на котором было решено обратиться к рабочим с призывом к однодневной забастовке, а также назначены день, час забастовки, пункты демонстрации[208]. 21 сентября было отпечатано и распространено по фабрикам и заводам воззвание «Ко всем московским рабочим товарищам», призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября[209].

23 сентября во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садовой-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой состоялись демонстрации протеста. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников[210]. По распоряжению московского градоначальника против демонстрантов были направлены усиленные наряды полиции и конная жандармерия. Более пятидесяти человек — активных участников и организаторов демонстраций в различных частях города были арестованы полицией. Среди арестованных довольно значительной была группа рабочих типографии Сытина. Именно об аресте этих товарищей сообщает Есенин в письме. Как проходила забастовка у сытинцев, в которой участвовал и Есенин, кто из рабочих-печатников был арестован, мы узнаем из донесений полицейского пристава Пятницкой части в московское охранное отделение. «Рабочие типографии Тв Сытина 23 сего сентября 8 ч. 10 м. утра кончили работу в количестве 1650 чел., выражая сочувствие арестованным служащим трамвая (подчеркнуто мной. — Ю. П.). Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая N 557, — докладывал пристав в своем рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. — …Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается»[211]. 24 сентября на рапорте пристава о забастовке сытинцев появилась резолюция московского градоначальника об аресте рабочих типографии, указанных в списке. В тот же день они были арестованы, что вызвало новую волну протеста. Узнав, что их товарищей арестовали, сытинцы вновь прекратили работу[212].

Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца.

Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, «признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка… постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им и объявить»[213].

Родные и близкие арестованных, товарищи по работе не примирились с таким решением. Они начали ходатайствовать перед московским градоначальником об отмене запрета на жительство в Москве.

Вместе с другими рабочими типографии посильное участие во всех этих делах принимал и Есенин. Вспомним, что в письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: «Много хлопот, и приходится суетиться». Корректор М. Мешкова рассказывает: «Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся» [214].

Все, что произошло после 23 сентября 1913 года — аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, — глубоко растревожило душу юного поэта, взволновало и опечалило его:

Сбейте мне цепи, скиньте оковы!Тяжко и больно железо носить.Дайте мне волю, желанную волю,Я научу вас свободу любить. (5, 103)

Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. «Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, — писал он. — Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

Гонима, Русь, ты беспощадным роком,За грех иной, чем гордый Биллеам,Заграждены уста твоим пророкамИ слово вольное дано твоим ослам.

Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте»[215].

Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, — все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвующий в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще больше стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд. «Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, — пишет он другу. — Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. „Скучные песни и грустные звуки“ не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты светлого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру „Дальнейшего будущего“. Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. …На Ца + Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день…»[216]. Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности («на Ца + Ря не было ничего», т. е. на царя), и характерное для молодости стремление к «преувеличению», романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени сгиб, восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных «страдальцев земли» рассказывает Есенин в стихотворении «У могилы», которое приводит в письме: