Избранные и прекрасные - Нги Во
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь же она возникла на лестнице, чего раньше никогда не делала, и температура вокруг нее упала так резко, что на миг я увидела пар своего дыхания. Я застыла, готовая броситься наутек, но она указала в ту сторону коридора, где находилась лишь одна комната – кабинет судьи.
Я последовала по указке ее пальца, постоянно ощущая на затылке ее взгляд. Открыв дверь кабинета, я поначалу испытала облегчение: судья сидел за письменным столом, освещенный единственной лампой в углу.
Потом он взглянул на меня глазами, в которых не было ничего живого, и только тогда я заметила торчащие из-под стола ноги – все, что осталось на виду от судьи, упавшего от стремительного и рокового удара.
Я чуть было не завизжала, но призрак, не выпуская перо из рук, указал на меня. Его глаза казались темными провалами, как и у Анабет, совершенно не отражающими света и не содержащими никакого подобия человеческих эмоций.
– Нет, – произнес он голосом, казалось, слышным с большого расстояния по серебряным проводам. – Тебя не этому учили.
И то правда. Я бесшумно прикрыла за собой дверь и направилась в гостиную, по пути включая повсюду свет. Подошла к телефону и голосом, который, как я убедила себя, больше никогда не задрожит, принялась улаживать необходимые формальности – позвонила в похоронное бюро Кой, хоронившее Бейкеров еще до Гражданской войны, потом в Первую пресвитерианскую церковь милосердия, которую в отсутствие миссис Бейкер мы с судьей посещали лишь эпизодически.
Затем пришло время взять лежащую рядом с телефоном книжечку в кожаном переплете, принадлежащую миссис Бейкер, и начать обзванивать родственников. С этой задачей я справлялась успешно – до тех пор, пока не наткнулась на родственницу, которую почти не знала. Это была тетка судьи, записанная как миссис Сигурни Хауорд.
Я представилась, объяснила, что произошло, выслушала соболезнования и пожелания, как уже раз двадцать за это утро, а потом тетка умолкла, и в трубке послышался треск помех, вызванных расстоянием между Луисвиллом и Нью-Йорком.
– Дорогая, незачем так крепиться. Мы же одна семья. Расскажи, как ты.
В обычный день эти слова вряд ли стали бы ударом, но тем утром, под шум дождя снаружи, когда мое разбитое сердце болело сильнее, чем я решалась признаться, а в доме появился новый призрак, во мне будто взломали то, что прежде было наглухо заперто. Слезы хлынули градом, я ахнула от боли, принялась всхлипывать, рухнула на пол, до предела натягивая телефонный шнур.
– Я больше не хочу здесь оставаться, – рыдала я, имея в виду Луисвилл, дом на Уиллоу-стрит, мою собственную растерзанную репутацию. Оставаться с мертвецами и без Дэйзи.
– В таком случае ты непременно должна пожить у меня, – заявила тетушка, будто ничего более естественного не было в мире, и я всхлипнула еще громче. Она заявила о приезде, будто осуществить его было проще простого, и, как по волшебству, так и случилось.
Похороны судьи, достойные, но малолюдные, состоялись спустя пять дней, а еще через два дня я уже спешила в Нью-Йорк вместе с миссис Сигурни Хауорд, любезно разрешившей мне звать ее тетушкой Джастиной.
Мы выехали из Сент-Луиса: она в черном, с которым не расставалась с тех пор, как умер ее муж, я – в модном черном платье, составляющем основу моего новообретенного траура.
– Шесть месяцев – самое большее, – строго заявила мне тетушка. – Юным созданиям, подобным тебе, не пристало слишком долго носить траур.
В поезде, в купе, предоставленном нам двоим, она первый раз дала мне попробовать каплю настоящего демоника, от которого у меня заслезились глаза и заболело горло. До того мне доставались только подделки из вишневого ликера с примесью тошнотворной козьей крови, годные лишь на то, чтобы помочь молоденьким дебютанткам проблеваться после катания на возу с сеном, или для церковных собраний. В то время демоник еще считался легальным, но стариковским напитком, пережитком ушедшей эпохи, в которой алхимии было больше, чем в иприте.
Едва я перетерпела дискомфорт первых мгновений, на меня нахлынуло ощущение покоя, мне стало тепло, как никогда в жизни, я почувствовала себя в мире и в собственном теле более непринужденно, чем когда-либо прежде. Я выглянула из окна поезда и увидела блестящую золотистую дымку, застилающую ровную голубизну среднезападного неба.
В моем окне на мгновение промелькнули два чернокожих фермера по обе стороны широкого поля, оставленного под паром. Один из них поднял руку, и горящая полоса протянулась влево и вправо от него, наливаясь багрянцем, быстро распространяясь и оставляя за собой плодородную черную землю. Эта горящая полоса устремилась ко второму фермеру, стоящему ближе к рельсам, и я мельком заметила улыбку на его лице, когда он протянул руки, и огонь перед ним вдруг стал холодным и белым. Это была магия земли – стихийная, из тех, какие не увидишь в большом городе, и под шепот демоника в желудке и в крови я утратила всю городскую сдержанность и претензию на образованность и смотрела, смотрела на эту магию – с трепетом, изумлением и удовольствием.
Глава 8
Как выяснилось, мы с Ником изначально обладали несовместимостью, которую оба отважно игнорировали, чтобы проводить время вместе. Он преуспевал в Нью-Йорке, где обаятельные бывшие военные были в порядке вещей и где его приятная среднезападная внешность удачно контрастировала с моей. Ему нравилось изумляться сумасбродствам большого города, однако он оказался не готов ко встрече с людьми, которым сопутствовало чудо, которые жили плечом к плечу с чудом и таким образом приобрели к нему привычку.
Вдобавок он, хоть и приходился Дэйзи кузеном, принадлежал к совершенно другому слою и был не в состоянии понять, как ничтожно мало значат деньги, если у тебя их достаточно. Однажды на выходные я свозила его в Уорвик, где брат и сестра Дэнси, Маргарет и Хайленд, устраивали ежегодный летний прием. Машину на выходные я одолжила у Макса Пибоди, потому что на машине Ника показываться там не следовало, и сама отвезла нас еще в пятницу, чтобы мы могли провести там целых две ночи.
Это были отличные выходные, мы с Ником успевали наскоро уединиться на укромном пляже, перед завтраком в одной из ниш столовой, и да, хоть и лишь однажды, в тесном чулане, где пахло свежим моющим средством и увядающими фиалками. Виделась
