Алмазная грань - Владимир Садовский

В Анзыбее и Богородском, неподалеку от Знаменского, стояли суконные фабрики. По подрядам главного Кригс-комиссариата они поставляли для армии тысячи аршин сукна и каразеи. Стучали ткацкие станы полотняных и парусных фабрик, готовивших оснастку для кораблей. Казна щедро оплачивала заказы. Но появились паровые суда, отпала надобность в парусах, и захирели после того ткацкие фабрики. Задымили где-то далеко на юге большие заводы, поставленные англичанами и бельгийцами поблизости от угольных шахт и железных рудников Новороссии, и покатились под уклон старинные заводские вотчины. Даже потомкам Демидова — князьям Сан-Донато — оказалось не по силам тягаться с англичанином Юзом, бельгийскими и французскими предпринимателями. Они всю Россию завалили дешевым железом, сталью, рельсами, тавровыми балками. Поспевали иностранцы делать и котлы, и чугуны, и печные вьюшки. Привозилось это за сотни верст, а стоило дешевле, чем у Рюмина и иных российских предпринимателей. Пошатнулись маленькие железоделательные мануфактуры. Двадцать лет назад выдал последнюю плавку завод Панкрата Рюмина и закрылся. Только чугунные намогильные плиты, под которыми покоился прах содержателя железного завода, напоминали о том, что в этих местах существовал когда-то такой завод. Развалились стены плавильни, осыпалась плотина на реке; светлая вода, журча, бежала поверх догнивающих свай, опутанных зеленой сетью водорослей.

В летние вечера стаи летучих мышей кружились над заброшенными фабриками. С каждым годом фабричные дворы все гуще зарастали подорожником и сизой полынью. Кое-кто из хозяев этих позабытых могил были живы, но им приходилось заботиться и думать о другом. Ставили новые, винокуренные заводы. Спирт всюду был нужен. Его покупали казенные винные склады, за ним ехали и заграничные купцы. Граф Шувалов на своих заводах выкурил за год пятьдесят тысяч ведер спирта. Глядя на соседа, граф Орлов размахнулся шире: построил завод на тридцать чанов, и еще девяносто тысяч ведер широкой рекой полились в необъятное сивушное море, затопившее всю губернию. По примеру именитых, обедневшие помещики тоже торопились внести свою лепту в пьяное море. «Московские ведомости» не поспевали печатать объявления о продаже имений. Продавалось и закладывалось все: пока были крепостными — мужики, села и старые родовые усадьбы. Продавались земли, леса для того, чтобы где-нибудь появился новый винокуренный заводик с одним заторным чаном. Через несколько лет и этот заводик и родовое гнездо дворянской семьи приходили в полное запустение. В пору быстрого разорения старых мануфактур хрустальный завод Корниловых оставался по-прежнему верным, доходным делом. Правда, еще при жизни Степана Петровича спрос на дорогие изделия стал уменьшаться: меньше требовали хрусталя разорявшиеся господа. Но старик не растерялся и начал приглядываться к новому покупателю, которому необходима была простая посуда — стакан и дешевый графин.

Старинное мастерство шло на убыль.

Горами высились стаканы, стеклянные блюдца, пузатые графины и рюмки вокруг хмурых граверов. Товар шел дешевый, копеечный, впору для извозчичьих трактиров на постоялых дворах. Мастеров тяготила работа, не дающая простора беспокойной мысли и искусным рукам.

Повизгивая, стакан подставлял колесу гладкую поверхность, и веточка вишни ложилась на стенку. Две ягоды — с одной стороны, две — с другой. Готовый стакан отставляли в сторону. В сортировке к стакану прибавляли стеклянное блюдце с двумя вишенками у краев; стопки готового стекла, переложив соломой, забирали в ящик.

Под окнами конторы скрипели подводы. Обозы с товаром тянулись к железнодорожной станции за тридцать верст. Везли товар и летом, и в осеннюю непогоду, но самые большие обозы шли зимой, когда веселые святочные праздники и широкая масленица оставляли недобрую память. Сколько билось при этом загулявшими гостями стеклянной посуды — хозяин трактира не считал: за все щедро расплачивался загулявший купец и храбрый во хмелю извозчик.

Мастерство умирало. Недорогая стеклянная вещь заполняла на складах кули и ящики, подготовленные к отправке на станцию. Холмы битого стекла высились около складов чуть не до крыши.

Бывая на заводе, Алексей Степанович часто замечал укоризненные взгляды рабочих и, словно боясь неприятных расспросов, спешил в контору к Максиму Михайловичу.

Управляющий Максим Михайлович Картузов служил на заводе с давних времен. Расторопный подросток — сын подносчика готового товара на складе — обратил на себя внимание Степана Петровича, когда был еще мальчиком при конторе. Раза два его посылали со старшим приказчиком на Петровскую ярмарку, которая славилась на всю губернию. Здесь нельзя было зевать: на ярмарку из Москвы, Воронежа, Курска, Тамбова с сукнами, полотнами, сибирскими мехами, серебряной и прочей посудой наезжало немало купцов. Чтобы быстро и с выгодой распродать привезенный с завода стеклянный товар, требовались сноровка и ловкость. Помощник конторщика, видно, обладал ими. Степан Петрович, оценив изворотливого, сообразительного Максимку, сделал его старшим конторщиком, а года за три до смерти поставил управителем завода.

Картузов был старый верный слуга, с которым отец советовался во всяком деле; с ним и Алексей Степанович не таясь мог говорить о том, что его так волновало.

Увидев хозяина, Максим Михайлович встал и почтительно поклонился. Алексей Степанович присел на диван и внимательно оглядел управляющего. В нем все было привычным, давно знакомым: и длинный сюртук, и черный галстук, завязанный широким бантом у самого подбородка, и очки в стальной оправе. Похожий на нескладного уездного лекаря, Картузов, пощипывая жидкую бородку, ждал, что скажет хозяин.

— Послушайте, Максим Михайлович, неужели, кроме стаканов и трактирных графинов, ничего делать нельзя?

В голосе хозяина слышалось раздражение.

Картузов неопределенно усмехался. Каждый раз он слышал все тот же вопрос, который как будто бы мог решить управляющий.

— Делаем все по мере сил, Алексей Степаныч, — снисходительно отвечал Картузов. — Стаканы и дешевые графины немалую прибыль дают, а другое — пустяки, чуть что не убыток.

«Действительно пустяки», — подумал Алексей Степанович, проглядев заказы: княгине Васильчиковой требовалось четыре дюжины кобальтовых полоскательниц, граф Бутурлин, кроме дюжины стаканов с развалом и шипами, просил шесть графинов. Накладки и хрустальные подвески для паникадил в соборе, на которые уже выписан счет, были тоже случайной работой, а мастера тосковали по настоящему, большому делу.

— Я думаю, — начал Картузов, словно угадывая мысли хозяина, — лучше от простого стакана верный доход получать, чем случайных барышей от барских заказов дожидаться. Значительно приумножить можно было бы доходы...

— Опять про водочную бутылку?

— Про нее, — охотно согласился управляющий с еле заметной усмешкой. — Мы погнушались, не захотели заниматься бутылочкой, а Черемшанцев, невесть откуда залетевший в наши края, словно в насмешку, в соседнем уезде поганенький заводик слепил и живет не тужит. У графа Шувалова в тех местах два винокуренных завода, в губернии казенный винный склад. Сколько для них бутылок нужно? А Черемшанцев еще в три губернии бутылку поставляет. Плакать от горя хочется: какому-то прощелыге, можно сказать, свои деньги отдали. Из собственного кармана тысячи выбросили! Батюшка ваш, царство ему небесное (Картузов перекрестился), пресветлого ума человек, а такой промах допустил. Уперся на своем: «Я не целовальник. О поганой бутылке заботиться не хочу. Пусть другие пакостной посудой занимаются». Думал, поди, не найдется на это дело охотников.

— Я не осуждаю отца, — перебил Алексей Степанович. — Он по-своему любил стекольное дело. Поэтому и не хотел другим заниматься. У деда, говорят, кроме хрустального завода были парусиновая, фарфоровая и фаянсовая фабрики.

— Были, — подтвердил Картузов и, порывшись в столе, достал голубоватый лист. — Полюбопытствуйте.

Управляющий развернул гербовую бумагу, написанную витиеватым почерком. Выцветшие от времени желтоватые чернила кое-где были уже незаметны, но Картузов, видно, давно знал этот документ и не затрудняясь читал вслух:

— «В оном селе состоят хрустальная фабрика о двух мастерских, на которой вырабатывается из осми горшков разных сортов и фигур хрустальная посуда, которая отправляется в Москву, в Санкт-Петербург, в разные города и ярманки по цене в год на три тысячи рублей; фарфоровая фабрика, на которой производится из двух мастерских разных сортов фарфоровая посуда, которая в продажу отпускается сухопутьем и водою в Москву, в прочие города и ярманки; полотняная фабрика о четырех станах...»