Конец республики - Милий Езерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей пришло в голову, что она рассуждает о Сексте, как влюбленная женщина; она проверила свои мысли: они казались ей логически безупречными.
— Поеду к Сексту, разделю с ним его судьбу, — шепнула она, садясь на ложе. — Победа должна быть за тем, кто одинаково любит свое отечество и заботится о нуждах и счастьи народа.
Книга вторая
I
Едучи в Рим, Октавиан думал об Антонии, отправившемся в Грецию, и о Фульвии, захватившей власть в свои руки. Он представлял себе встречу с ней, Люцием Антонием, Лепидом и женой-девственницей, заранее решая, как держать себя с ними.
«С Фульвией и Клавдией буду холоден и неприступен; мать и дочь захотят непременно употребить женские чары, чтобы заставить меня повиноваться их воле. Они не знают, что покорность несвойственна моей натуре. Люций Антоний принужден будет повиноваться мне, хотя он и консул, а если станет сопротивляться… — Октавиан сжал кулаки, сдвинул брови, — я найду средство… А Лепид… я ему вручу письмо Антония и свалю всю ответственность за наше решение на Марка…»
И вдруг, повернувшись к Агриппе, подмигнул ему:
— Соскучился по римлянкам?
— Соскучился, — ответил правдивый Агриппа. — А ты… неужели ты, скажи, не скрывая, не желаешь увидеться с Клавдией?
— Ты очень смел, Марк! Клавдию я не люблю. Она оскорбила меня при жизни Юлия Цезаря, отца моего, и я поклялся, что никогда она не разделит со мной ложе. Я хочу унизить ее, заставить, чтобы она, гордая, умоляла меня на коленях о снисхождении или прощении…
— А тогда ты бы простил?
— Нет. Я посмеялся бы над ней, а затем прогнал бы ее.
Нахмурившись, Агриппа молча ехал рядом с Октавианом.
— Знаю, ты поступил бы иначе, — продолжал триумвир, — но — клянусь богами! — доброта и снисходительность постыдны по отношению к женщине, осмеивавшей мужа. Скажи, что ты думаешь о Фульвии? Хоть она и сводня, и развратница, и старуха, а, должно быть, привлекательней всякой молодой глупой Девушки; Фульвия умна, умеет жить и не оскорбляет мужей…
— Ты неправ. Во-первых, Фульвия не так уж стара, — ей только сорок лет, во-вторых, она влюблена в тебя и, в-третьих, Клавдия менее глупа, чем тебе кажется. Если оскорбление задело тебя, то острота оказалась меткой, а потому и умной. Ведь неметкая острота не оставила бы следа в твоей душе, ибо глупость вообще не задевает: она пролетает, подобно тени.
— Ты философ, Марк, клянусь Юпитером! Агриппа сдержал рвавшегося вперед коня. Он хотел спросить Октавиана, как оскорбила его Клавдия, но не решился.
Подъезжали к Риму. Оправив на себе белую всадническую одежду, с узкой красной полоской спереди, Окта-виан, щуря глаза, говорил Агриппе, что ничего не видит, и друг принужден был называть здания, мимо которых они проезжали, улицы и площади.
— Подумать только, — жаловался триумвир, — до чего мы дожили! Отцы государства и сам Лепид допустили в стенах державного Рима восторжествовать гинекократии! Что бы сказали Сулла и Юлий Цезарь, если бы узнали об этом? О боги! Я уверен, что Секст Помпей насмехается над двумя триумвирами, которых третий триумвир стремится подчинить своей жене!
Агриппа стал уверять Октавиана, что подозрительность его лишена оснований, однако триумвир не слушал возражений друга.
Встреча с Фульвией, состоявшаяся на другой день, расстроила Октавиана. Узнав о его прибытии еще накануне, Фульвия приоделась: она была в легкой хламиде, поверх которой накинула персидскую ткань с мозаичными вышивками, сверкавшими драгоценными камнями; коса, искусно завязанная в Аполлонов узел, казалась диадемой. Сидя на катедре, Фульвия держала в руках тетрахорд и рассеянно перебирала струны.
Октавиан потребовал передать ему власть.
— Я, женщина, управляю государством именем триумвира Антония, — возразила Фульвия.
Октавиан, едва сдерживаясь от негодования, протянул ей папирус:
— Взгляни, благородная Фульвия, на подписи триумвиров, поделивших между собой мир: Антоний получил Восток, а я — Запад. Следовательно, Италия подвластна — мне, только мне! Что же ты еще споришь?
— Гай, я не уступлю, — тихо сказала Фульвия, садясь рядом с ним на биселлу. — Я уступила бы, если бы ты… Ты получил мое письмо?
— Нет. О каком письме ты говоришь? — холодно спросил Октавиан.
— А от Клавдии получил?
— Тоже нет. Да ты нарочно выдумала эти письма, чтобы отвлечь меня от беседы о власти.
Фульвия не спускала с него глаз.
— Я писала, — медленно заговорила она, — о себе и о Клавдии… Я хотела…
— Зачем мне знать, что ты хотела или чего не хотела? — прервал ее Октавиан. — Писем я не получил, значит сами боги пожелали, чтобы я не знал содержания их…
Фульвия привстала.
— А если ты получил их и лжешь? — вскрикнула она, схватив Октавиана за руку. — Я писала, что люблю…
— Зачем мне знать, любишь ли ты Антония или Люция? Или обоих вместе?
Фульвия побледнела.
— Гай Октавий, я не привыкла слушать оскорблений от мужей. А так как ты породнился с нами…
— Нет, я не породнился, — резко сказал Октавиан и встал. — Спроси об этом Клавдию. Что же касается власти, то завтра же ты откажешься от нее.
Фульвия не успела ответить. В конклав входил Люций Антоний, нарядный, в тоге с пурпурной каймой и новых башмаках.
— Привет триумвиру! — воскликнул он, взмахнув рукой.
— Привет и тебе, консул!
— Я слышал, что ты болел после Филипп?
— Воля богов! Асклепий наградил меня слабым здоровьем.
— Тебе нужен отдых…
Октавиан насторожился;
— Поезжай в одну из камцанских вилл и наслаждайся жизнью, дыши целебным воздухом, прогуливайся на взморье, живи, как некогда жил великий Сулла, отказавшийся от власти.
— Уж не хочешь ли ты, чтоб и я отказался от власти? Люций смутился.
— Ты меня не понял, Цезарь! Заботясь о твоем здоровье, я хотел дать тебе добрый совет…
— Совет, действительно, хорош, — засмеялся Октавиан, — благородная Фульвия, без сомнения, одобрит его.
Фульвия притворно кивнула, вымолвив:
— Гай Октавий, я советую тебе отправиться в Байи. Поезжай заранее, пока не начало съезжаться общество. Там ты будешь любоваться живописными утесами, тенистыми гротами, роскошнейшими виллами; отдыхать под развесистыми платанами и кипарисами, дышать запахом душистых лавров и миртов; там в знойный день, сидя у водопада, будешь радостно подставлять голову и грудь под брызги, а утром и вечером лечиться от недугов целебной водой серного источника. Там ты помолодеешь, приобретешь силу мышц, мысли твои прояснятся…
Октавиан встал.
— Довольно! — возгласил он. — Благодарю вас, друзья, за советы. Но молодеть, приобретать силу мышц и заботиться о прояснении мыслей советую тебе, Фульвия, когда освободишься, передав мне власть…
Фульвия вскочила.
— Что? Тебе… тебе — власть? Никогда!
— Я не шучу, Фульвия! Завтра как триумвир и владыка Запада я начинаю свою государственную деятельность…
И, кивнув им, вышел на улицу.
II
Октавиан приступил к распределению земель среди ветеранов. Разослав магистратов и землемеров во все концы Италии, он выступил в сенате, и отцы государства, признав его притязания на власть более законными, чем притязания Фульвии, не мешали его деятельности. Люций Антоний, недовольный действиями триумвира, предостерегал его, что заискивать перед народом и вмешиваться в дела консула равносильно нарушению закона и оскорблению высшего магистрата, но Октавиан возражал, что вообще заискивают люди нечестные, а оскорбляют консула только те, чьи притязания незаконны, а действия преступны.
Получая известия от магистратов по распределению земель, триумвир отмечал наделы на табличках, а на жалобы зажиточных земледельцев, которых считал сторонниками республиканцев, отвечал обещанием, что за отнятые земли, скот и земледельческие орудия будет выдано вознаграждение. Так же отвечал он и мелким земледельцам, лишившимся полностью своих полей. А сам думал: «Пусть ждут — ничего не получат». Он разослал магистратам тайное предписание не давать никому на руки расписок с обозначением стоимости отнятого, а вносить отобранные земли, стада, рабов и земледельческие1 орудия в особые списки, которые предъявлять недовольным, чтобы успокоить их. Весной начался грабеж и произошли волнения: у крупных собственников отнимали лучшую часть виноградников и оливковых посадок. А ветераны, требуя только обработанных земель и доходных поместий, кричали, что желают жить теперь, как члены муниципального сената.
Фульвия и Люций воспользовались волнениями, чтобы выступить против Октавиана: они подстрекали против него ограбленных земледельцев и возбуждали ветеранов. Не получив обещанного вознаграждения, одни хлебопашцы взялись за оружие, занялись грабежами и разбоями на дорогах, другие отправились к Сексту Помпею, иные, посадив в повозки детей и положив пенатов, двинулись в Рим. А ветераны наглели, захватывая земли, даже не предназначенные для них.
