Необыкновенные приключения экспедиции Барсака - Жюль Верн

— Твой глядеть, — шептал мне Тонгане, — здоровая гель-тапе!

Гель-тапе?.. Доктор сказал мне на следующий день, что так называют одну из пород игуан.

Гель-тапе проглотила жабу и хотела вернуться в воду. Почувствовав, что ее держит бечевка, она забилась, и стальные острия вонзились ей в мясо. Она была пой мана. Сен-Берен подтянул животное к себе, поднял палку…

Что еще сказать? Палка бессильно опустилась, а Сен-Берен застонал… Один, два, три раза палка угрожающе поднималась; один, два, три раза она безобидно опускалась, сопровождаемая жалобным вздохом.

Тонгане потерял терпение. Он выскочил из засады и мощным ударом положил конец нерешительности своего господина и существованию гель-тапе.

Сен-Берен испустил еще один вздох, на этот раз удовлетворенный. Тонгане завладел игуаной.

— Завтра, — сказал он, — кушать гель-тапе. Мой его жарить. Будет много вкусно!

16 декабря мы встали на рассвете. Сначала мы обогнули деревню, где заметили мало обитателей в этот утренний час. Старый басурман Доло Саррон проводил нас взглядом, и мне показалось, что он сделал по нашему адресу угрожающий жест.

В километре оттуда мы пересекли лес из карите, нтаба и банов, о чем нам поведал доктор Шатонней.

— Нтаба, — сказал он, — это фикус огромных размеров. Его листья, шириной от двадцати пяти до тридцати сантиметров, употребляются для крыш. Его плоды, созревающие в июне, состоят из трех-четырех больших бобов, купающихся в сладком соке. Туземцы очень их ценят. Мы, европейцы, предпочитаем плод саба, который напоминает нашу вишню. Бан — это род пальмы, его плод, как видите, походит на сосновую шишку. Его ветви употребляют на крыши для хижин, на большие корзины для переноски грузов, какие есть и в нашем караване. Из его листьев плетут шляпы, скатерти, сумки для провизии. Наконец, из высушенных и расколотых ветвей получаются превосходные факелы. Мы все время освещаемся такими факелами.

Незадолго до девяти часов тропинку пересекла речка, где кишели, как обычно, кайманыnote 31. А мы должны были перейти ее вброд. Я тогда заметил, что мы впервые попали в такую передрягу. До сих пор мы находили мосты, или вода была едва по щиколотки нашим животным. А на этот раз перед нами была порядочная речка.

К счастью, ее уровень оказался ниже, чем мы предполагали. Он был всего по грудь нашим лошадям, и они перешли без затруднений.

Но для ослов это было совершенно другое дело. Едва лишь эти животные, впрочем, сильно нагруженные, достигли середины речки, как дружно остановились. Погонщики напрасно старались подогнать их. Они были нечувствительны как к ободряющим крикам, так и к ударам палки.

— Ага! Мой знать! — сказал один из погонщиков. — Их хотеть креститься.

— Да, да! — загалдели его товарищи. — Их ждать креститься.

Каждый из погонщиков, наклонясь, взял в горсть немного воды и вылил на голову животного, к которому был приставлен, произнося при этом непонятные слова.

Господин Тассен объяснил:

— Этот обычай ведется здесь с незапамятных времен. На первом же броде, который попадается на пути, обычай требует крестить ослов. Вы увидите, что теперь, когда обряд выполнен, они пойдут вперед без всяких затруднений.

Однако это было не совсем так.

Было около 30° в тени. Ослам, вероятно, понравилась свежесть воды, и они решили, что ванна будет еще приятнее. После двух-трех радостных прыжков они весело повалились в речку и катались по дну с таким удовольствием, что плохо привязанные грузы начали отрываться.

Пришлось их вытаскивать. Погонщики занялись этим с характеризующей их мудрой медлительностью, так что если бы не солдаты капитана Марсенея, мы лишились бы половины нашей провизии, подарков, товаров для обмена, что было бы невознаградимой потерей.

Когда Барсак выражал нетерпение и дурное настроение в крепких выражениях и вставлял обидные провансальские словечки по адресу флегматичных погонщиков, к нему приблизился Морилире.

— Мани тигуи (начальник), — сказал он сладко, — твой не кричать.

— А пусть меня не сердят! Эти скоты утопят у меня на сто тысяч франков товара!

— Нет хорошо, — продолжал проводник. — Твой надо много терпеть. Тюки падать, негры ссориться, твой не надо кричать. Их много говорить, но неплохие. Потом много хорошо…

Может быть, вас не позабавит то, что я рассказываю, хотя все это правда. Отправившись с экспедицией Барсака, я ожидал, что смогу дать необычайный репортаж, посылать живые рассказы о сказочных приключениях. Таинственная сень девственных лесов, борьба с природой, битвы со свирепыми животными, сражения с бесчисленными полчищами негров — вот что носилось передо мной в мечтах. Мне пришлось разочароваться. Наши леса — это заросли, и мы не сталкиваемся ни с какими природными трудностями. А из животных мы только и видим бегемотов да кайманов, правда, весьма многочисленных; к ним надо прибавить стада антилоп и кое-где несколько слонов. Вместо кровожадных негров мы встречаем только друзей, если не считать старого мошенника Доло Саррона. Вот крайне однообразное путешествие.

Покинув печальной памяти Даухерико, мы сначала взбираемся на склон, потом спускаемся к Багарейе, в долину Тинкиссо. За отсутствием более интересных наблюдений, я замечаю в этот момент, что Чумуки оставил арьергард и идет в компании с Морилире. Значит, он поссорился с Тонгане? Чумуки и Морилире разговаривают как лучшие друзья в мире. Ну что ж? Тем лучше!

Тонгане, кажется, совсем не жалеет о ссоре с товарищем. Идя позади конвоя, он беседует с маленькой Малик и, по-видимому, очень воодушевлен. Начинается идиллия?

После деревушки Багарейя нас снова встретили заросли, все более я более желтеющие с наступлением сухого времени года, потом опять равнина, простирающаяся до самого Калкана, которого мы достигли вчера, 23 декабря, и откуда я посылаю эту статью.

Днем 22-го, в Курусе, мы перешли Джолибу, которую Тассен не считает Нигером. Но в Канкане мы нашли другую, тоже значительную реку, которая направляется к первой и сливается с ней, кажется, в восьмидесяти километрах к северу. Может быть, эта река, называемая Мило, и есть настоящий, подлинный Нигер? Тассен с довольно презрительным видом уверяет меня, что это не так, но не объясняет почему. Впрочем, мне все равно.

А приключения? — спросите вы. Неужели в продолжение этих девяти дней ничего не случилось?

Ничего, или почти ничего!

Я могу рассматривать свою записную книжку в лупу, но нахожу там только два факта, заслуживающих, чтобы их отметили. Первый незначителен. А второй… Черт побери, я не знаю, что думать о втором.

Но, впрочем, сначала расскажу о первом.