Бог сумерек - Всеволод Глуховцев

Смолянинов пригубил виски, вслушался, как обжигающая струйка скользнула по пищеводу. Он тяжело повел глазами, налитыми кровью, на каминные часы. Без десяти восемь. Скривив губы, он медленно вымолвил отвратительное ругательство. Потянулся к бутылке, плеснул в стакан и торопливо, словно боясь передумать, залпом проглотил спиртное. После этого он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

Нет. Хватит. Так тоже нельзя. Пока нельзя. Потом... потом, когда все кончится, напьюсь. Ох и напьюсь!.. До полного беспамятства. Потом. Когда все кончится. Да кончится ли?!

Он скрипнул зубами. Да, дела суровые, конечно. Далеко зашел, слишком далеко... теперь уже возврата нет, либо одолеть, либо пропасть. А пропасть теперь... ох, об этом и подумать было жутко.

Предательский холодок пробрал по спине. Н-да, этого представить действительно нельзя. Значит, оставалось только побеждать.

Резко зазвенел телефон. Городской. Смолянинов вздрогнул, но даже пальцем не пошевелил, глаз, не открыл. Губы, правда, разомкнул и вполголоса послал аппарат на три буквы. Тот названивал непрерывно, настойчиво, и Смолянинов вдруг сообразил, что это не простой звонок, а междугородний или с мобильного. Ё-моё! Он вздрогнул еще раз, рывком схватил трубку.

– Алло! Молчание.

– Алло, алло, я слушаю вас!..

Молчание. Пустота. На мгновение – а может, и почудилось ему!.. – как будто бы зловеще загудело там, по ту сторону. Вой ветра – на мгновение, и пропал.

И гудки отбоя: ту-ту-ту...

Он кинул трубку.

На столе рядом с обычным телефоном лежал мобиль-ник. Ехидно подмаргивал зеленым глазком. Молчал.

Смолянинов энергично растер ладонями лицо, вскочил, прошелся по комнате.

Встряхнулся, подсобрался, глаза его недобро сузились.

– Ну ничего, – проговорил он медленно и с вызовом. – Мы поглядим еще... посмотрим, кто кого. Открыл одно из окон, выходящих в сад. Вдохнул глубоко. Утренний сад точно впитал в себя весь свет июня – небо, зелень, звуки далекой реки, птичьих голосов – и теперь дразнил близостью своей вечности... но Аркадия Смо-лянинова было не провести, уже он-то знал! Может быть, лучше, чем любой другой, знал, как хрупка и ненадежна эта красота мира, что это – обман. “Мир – мираж...” – сказал он про себя и осклабился этому каламбуру.

Утренняя тишина – не совсем тишина: негромкое начало мира, прохлада, свежесть. Сдержанный гомон, растущий, набухающий, вот-вот готовый выплеснуться в городские улицы обычным, равнодушным дневным шумом...

И тут на столе звонко засигналил мобильный телефон. Смолянинов как ветром подхваченный кинулся к столу, схватил аппарат, взглянул на табло. Еще одна злобная усмешка выдавилась на губах его. Он сглотнул, поднес аппарат к уху и очень спокойно сказал:

– Да!

Взгляд его застыл. Он повторил:

– Да, да. Слушаю!

По мере того как он слушал, лицо тяжелело, обвисало, рот кривился углами вниз. Глаза стали совсем щелками. Выслушав, он заговорил размеренно и без малейших эмоций в голосе:

– Значит, так. От груза избавиться. Как? – ваши проблемы. Этих двух отправь по домам. Пусть... пусть кальсоны свои стирают обоссанные. Что?.. Это не ваши заботы. Все, я сказал, отправь своих дебилов по домам, а сам будь всегда на связи. Всегда, понял?! Я сам тебя найду. В конторе скажешь, что я сегодня работаю дома. Не беспокоить меня! Понял?.. Все, до связи.

Отключил телефон и несколько секунд стоял, упершись невидящим взором в камин. Затем медленно опустился на диван, продолжая держать мобильник в руке. Так он сидел, молча и не шевелясь, долго. Потом произнес:.

– Помогают, говоришь... Ну-ну. Поглядим.

Перевел взгляд на бутылку. Смотрел, смотрел на нее, губы двигались, пожевывали.

Все-таки он преодолел себя. Встал, отключил мобильный, отключил и городской, отцепив провод.

Движения его стали точные, уверенные. Он закрыл окно, вынул из кармана ключи, отыскал нужный... ничем особенным не отличающийся от прочих ключей. Взял с камина спички. Постоял, подумал.

– Все? – спросил он вслух. И сам себе ответил: – Вроде все.

Прошел в кабинет; не садясь за письменный стол, заваленный книгами, какими-то рукописями и документами, он просунул руку под столешницу, нажал кнопку, и один из огромных, от пола до потолка, книжных стеллажей аккуратно повернулся, открыв небольшую дверь. Эту-то дверцу и отпер он обычным ключом – но прежде, чем отпереть, он извлек из шкафа некое одеяние: черное, бархатное, без воротника, без рукавов, просто длинный балахон, мешок с прорезями для головы и рук. И Смолянинов снял с себя накрахмаленную сорочку, обнажив несколько погрузневший, но все-таки мускулистый, мощный торс. Сорочку он небрежно кинул в кресло, а в балахон облачился, отчего вид приобрел странный, но не смешной – увидевшему его в таком наряде и в голову бы не пришло рассмеяться.

Итак, он отпер дверь – и обнаружилась круто уходящая вниз каменная лестница. Она спускалась во тьму.

Он шагнул вперед, пошарил левой рукой. Нашел лежавшую на специальной полочке свечу, зажег ее. Она вдруг вспыхнула необыкновенно ярким, сильным пламенем, как факел, осветила лестницу и глубину.

Смолянинов пошел вниз, его огромная тень причудливо извивалась на ступеньках вслед за ним. Он спустился в подземелье размером со среднюю комнату, только с очень низким и сводчатым – в центре повыше, к стенам пониже – потолком. У дальней стены подвала стоял массивный куб из черного камня, высотой около метра. Но Смолянинов приблизился не к нему, а к левой стене, которая представляла собой ряд встроенных шкафов. Он распахнул двустворчатую дверь одного из них – в глубине тускло блеснули какие-то стеклянные банки с жидкостью. Однако Смолянинов к этим банкам не притронулся, а наклонился, установил свечу на полу и сунулся в нижнюю часть шкафа. С некоторым усилием он выволок небольшой ларец, откинул крышку, вынул оттуда еще две свечи черного цвета, потом из шкафа извлек два подсвечника, укрепил свечи в них и поставил на куб.

В том шкафу как будто бы было что-то живое: какие-то шорох и царапанье доносились оттуда. Смолянинов на звуки не обращал внимания, он вновь обратился к ларцу. Погрузив обе руки в него, он осторожно, точно это был сосуд, полный воды, достал череп. Человеческий, конечно.

То был непростой череп. В темени глазниц его мерцало что-то.

Эту звездную мглу словно и боялся расплескать человек, держащий в руках зловещий предмет. Он чрезвычайно бережно распрямился, ступил шаг, другой – и аккуратно поставил череп на куб.

После этого Смолянинов перевел дух. Он взял стоявшую на полу свечу и от нее зажег обе черные, загоревшиеся таким же странно ярким пламенем. Первую он задул и положил в открытый шкаф, а вынул оттуда небольшой кубок, подставка, тонкие боковые стойки и крышка которого сделаны были из темного и тяжелого металла, а чаша – из светлого полупрозрачного камня, похожего на дымчатый хрусталь.