Вилла «Инкогнито» - Том Роббинс

Нет никаких причин грузить читателя результатами геологических исследований. Тем, кого интересуют географические подробности, рекомендуем обратиться к атласу. Что до истории, отметим, что королевство Лао возникло, сварившись в разноплеменном азиатском котле, в 1353 году, после чего его на протяжении веков захватывали то одни соседи, то другие, затем пришли французы, следом – японцы, пока в 1975 году оно окончательно не пало под натиском коммунистов. Впрочем, не ждите про Лаос рассказа в том духе, в каком Миченер описывает Гавайи, Польшу, Техас и прочие места, – углубленный исторический очерк нам кажется излишним. О том, что это страна преимущественно аграрная, малонаселенная, с самобытной духовностью, вкратце уже упоминалось. На составе населения остановимся подробнее, поскольку это оказало определенное влияние на Фань-Нань-Нань.

Интересно не столько то, что здесь можно выделить четыре культурные группы, но то, что – помимо этнических различий, как то: язык, одежда, религия, обычаи и происхождение – эти группы классифицируются в зависимости от того, на какой высоте над уровнем моря они обитают.

В Лаосе схема вертикального позиционирования этнических групп перевернута с ног на голову. К примеру, группа, называемая лаолум – она долгие века занимала в обществе верховное положение, – обитает на низинных землях. Лаолум живут практически на уровне моря, они сажают рис в долине Меконга и его притоков и управляют государством из столицы, Вьентьяна. В эту группу входит бывшая аристократия и то, что осталось от среднего класса. Их религия – буддизм Теравады.

Повыше обитают лаотай, и само название вносит путаницу, поскольку наследственные связи между лаосцами и тайцами весьма условны. Лаотай выращивают как «плавающий» рис, так и суходольный (горный), они исповедуют культ духов – анимизм, а также примитивную разновидность буддизма. Тюрьма, где временно содержались наши трое американских пленных (чуть временнее, чем предполагали их захватчики), находилась в лаотайской деревне у подножия гор.

Если мы продолжим путь вверх, к горным долинам, то познакомимся с лаотенг – это люди бедные, все анимисты, потомки рабов и слуг аристократов. Лаотенг выращивают сухой рис, хлопок и табак, орудия труда у них деревянные и бамбуковые. Селятся они вблизи горных ручьев в хижинах с земляным полом и верят, что в теле человека обитают от тридцати до ста тридцати духов (в какой степени численность духов определяется ожирением или истощением, осталось невыясненным).

Наконец, высоко в горах, чьи вершины укутаны облаками, обитают племена, известные под общим названием лаосунг (горные лао). Среди этих племен – лису, мьен и главным образом хмонг. Они пришли в Лаос из Бирмы, Китая и Тибета сравнительно недавно – предположительно в конце девятнадцатого века. Несмотря на то что в высокогорных районах условия для сельского хозяйства куда хуже, племена лаосунг (в особенности хмонг) живут куда лучше лаотенг, у которых пахотных земель намного больше. Почему? Да потому, что хмонг выращивают одну-единственную товарную культуру – опийный мак.

(В часе пути вверх от Фань-Нань-Наня есть деревенька хмонг, с агрономами которой Стаблфилд и Фоли впоследствии наладили взаимовыгодные отношения. Но этого мы коснемся позже.)

Итак, отступление а-ля Миченер закончено, и, если нарколепсия не смежила наши веки, если рассказы о лао-то и лао-сё не ввели нас в коматозное состояние, мы можем вернуться к нашему повествованию, констатировав, что Фань-Нань-Нань была деревней лаотенг. И вьентьянское правительство, и жители близлежащих деревень сочтут этот вывод правомочным. Но все мы ошибаемся.

Настал момент рассказать любопытствующим одну историю, так, пустячный анекдот, однако густо, как пончик сахарной пудрой, присыпанный романтикой.

Где-то на рубеже двадцатого века, году, скажем, в 1899-м или 1900-м, когда Фань-Нань-Нань была крохотным лаотенгским поселением, нескольких юношей призвали на службу в королевскую армию. Лаотенг славились преданностью и трудолюбием, поэтому новобранцев послали не на поля сражений, а в гарнизон неподалеку от Вьентьяна, дабы употребить их склонность к физическому труду на пользу королевскому двору.

На празднике Пии-Май-Лао в честь Нового года один из солдат познакомился с девушкой из зажиточного села близ столицы. Во время шествия слонов они скромно держались за руки, а когда взошла луна, вместе ликовали и обливали друг друга водой, как того требует обычай. К концу трехдневного празднества наладился безмолвный и необъяснимый химический диалог между мужскими и женскими гормонами, и они влюбились друг в друга по уши.

Родители девушки, хоть и предпочли бы видеть супругом дочери человека из лаолум, не стали препятствовать союзу. Солдат был учтив и хорош собой, он был силен и честен, а поскольку дочь упорствовала в своем выборе, то они дали согласие на брак. Как только срок службы солдата закончился, в доме девушки сыграли свадьбу.

Но новобрачный крепко тосковал по чистому горному воздуху родины, тосковал по диким зверям, по водопадам и скалам (а также по обитавшим там духам), а более всего он тосковал по родным и близким. Ему осточертело бить москитов, он не умел выращивать «плавающий» рис, и вонь с полей была ему омерзительна. Когда он объявил, что увозит молодую жену в горы, ее родители сильно опечалились. Видите ли, когда они утверждали, что у них необыкновенная дочь, это было не просто родительское бахвальство. Она была хорошенькая (почти такая же, как мисс Джинджер Свити), держалась с достоинством (не меньшим, чем у Лизы Ко), а еще лучше всех в деревне пела, танцевала и вышивала, и, самое главное, никто ни разу не слыхал, чтобы она пускала ветры. Ее отец, мать, сестры и братья и представить не могли разлуки с ней, поэтому примерно через месяц после отъезда молодых они продали своего буйвола, собрали вещички и отправились за ней следом в Фань-Нань-Нань.

Еще через несколько месяцев все родственники юной супруги, даже самые дальние, решили, что без этой талантливейшей и милейшей девушки, не говоря уж о ее добропорядочной и добросердечной семье, жизнь потеряла смысл, и поэтому также отправились в горы, в Фань-Нань-Нань. С их отъездом в селении образовалась невосполнимая пустота. «Они были лучшими из нас, – вздыхали крестьяне. – А девушка-то – она же лучше всех пела, танцевала, вышивала. И никто ни разу не слыхал, чтобы она пускала ветры». Полтора года спустя все они побросали свои жилища в плодородной долине и отправились далеко в горы, в деревушку, зажатую между горным потоком и бездонной пропастью.

И в Фань-Нань-Нане яблоку стало негде упасть. Построили несколько новых хижин, да места было в обрез – по причине естественных преград. В доме на одну семью ютилось по три, а то и по четыре. На склонах гор невозможно было вырастить достаточно для полного удовлетворения потребностей риса, и инфраструктура деревни трещала по швам.

Наконец один из старейшин лаотенг додумался спросить одного из старейшин лаолум, что стало с домами и полями в долине. «Они пустуют, – ответил старец. – Мы побросали все, что не могли унести на себе». Мысль о прекрасных жилищах и плодородных полях поразила воображение лаотенг. А когда они сообразили, что заброшенное селение находится в непосредственной близости от Вьентьяна с его богатствами, перспективами и развлечениями, соблазн стал слишком велик. И однажды на рассвете новые, лаолумские, жители Фань-Нань-Наня проснулись и увидели, что все семьи лаотенг (за исключением одной, смешанной) идут, унося на себе скарб, по тропе вниз с горы.

Две деревни поменялись местами. Как в игре «Пятый угол».

Чистый горный воздух тешил чувствительные ноздри бывшего солдата. Его слух ласкали знакомый шум водопада, пронзительные крики птиц, хриплое покашливание леопардов, посвист летучих мышей пяти десятков видов. В супружеской постели молодая жена, позабыв о благочестивых манерах, сама визжала и стонала, да так, что глиняные горшки на полках тряслись и дребезжали. Жизнь была прекрасна. Однако в сердце юноши саднила незаживающая рана. Он чувствовал себя одиноким и неудовлетворенным.

Когда он объявил жене, что уходит к своим (жившим теперь в ее прежнем селении), она нисколько не удивилась. Как не удивимся и мы, узнав, что она поддержала его, заявив, что пойдет вместе с ним. «Нет, – ответил он. – Нельзя. Если ты пойдешь со мной, твоя семья обезумеет от горя й тут же отправится на старое место, чтобы быть с тобою рядом. За ними последуют и прочие родственники, а вскоре и все остальные, и Фань-Нань-Нань опустеет. У нас снова начнется невозможная жизнь, в тесноте и толчее, и тогда мои односельчане вынуждены будут вернуться назад, за ними последую и я, и все пойдет по кругу. Это безумие надо прекратить. Ты должна остаться здесь. Я тебя люблю. Прощай!»

Она долго смотрела ему вслед, а потом – она носила под сердцем ребенка – отправилась с гордо поднятой головой к краю ущелья. В те времена не было никакого каната, не было большого дома по ту сторону ущелья, ничего не было, только зияла бездна – как будто планета, утомленная неторопливым ходом эволюции, зевнула со скуки. Молодая женщина с болью и грустью взглянула на тропу, по которой ушел ее муж, и бросилась вниз.