Российский колокол, 2016 № 1-2 - Журнал Российский колокол

Никто из лифта (он был развернут к нам задом) не появлялся.

– Давно, похоже, стоит, вон как песком занесло… – указал я.

– Может, буря была как раз до нас.

И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Падать было мягко, все же песок, и я тут же поднялся. Отряхиваясь, услыхал, как Ильницкий цокнул языком и сказал:

– Один есть.

Я думал, это он про меня, но оказалось – про скелет, о который я, собственно, и споткнулся. Скелет лежал, засыпанный песком практически полностью, и сейчас Ильницкий выволок его на свет божий.

– Пошли в лифте посмотрим, – буркнул он.

В лифте мы нашли еще двоих – судя по остаткам одежды, женщину и мужчину. Оба сидели у задней стенки. Это были даже не скелеты, а мумии – тонкая твердая кожа, обтянувшая кости, осыпавшиеся пряди волос… Меня передернуло, когда я подумал, что мы все можем кончить так же.

– Обыскать бы их надо, – сказал Ильницкий.

– Я не могу.

– Зато я могу. Посмотри вон тогда в пакете, что там валяется, а я – по карманам.

В пакете я нашел то, чего найти никак не ожидал, – пластиковую полуторалитровую бутыль с минеральной водой «Родник» и радиоприемник «Vitek», который не работал. Вернее, ничего не ловил, хотя индикатор батареек показывал почти полный заряд.

Ильницкий не нашел ничего, только разряженный мобильник «сименс» и документы, которые бросил тут же, не читая. Когда я потянулся к паспорту, он отшвырнул его ногой в сторону.

– Чего лезешь, нах? Не знаем – и не знаем, меньше головной боли. Пусть лежат. Пошли обратно, хоть воды добыли, и то хорошо. Про скелеты ни слова. Пустая кабина была, и все дела. – Помолчал и выдавил из себя: – И еще, Костян, я не уверен, что вообще потребуется вода. У нас подозрительно быстро образовались два жмура. Если я не ошибся. Но я в таких делах не ошибаюсь.

Машинально передвигая ноги, я следом за Ильницким добрался до нашей кабины. Там было тихо, тетка Марина с супругом пребывали в полном покое. Пацан держал двери, а раввин, закрыв глаза, молился.

Как вы долго! – воскликнул пацан. – Мы с Аркадием Борисычем уже думали, не случилось ли что. Телефон не звонил ни разу.

Тетка Марина с мужем все еще спят, и Аркадий Борисыч беспокоить их не велел…

– Там еще один лифт, – перебил пацана Ильницкий, обессиленно опускаясь на песок в тени от кабины. – Пустой. Если кто и был, ушел народ.

– Значит, можно же куда-то уйти? – обрадовался мальчишка.

– Мы немного воды нашли, – сказал я, избегая ответа.

– Но как же люди ушли, а воду бросили? – с сомнением спросил раввин.

– Черт их знает! – сердито отрезал Ильницкий. – Пейте по глотку, не больше! Эй, постреленок, покрути приемник, вдруг чего поймаешь.

Пацан попил и стал заниматься радио, но на всех волнах был только «белый шум». Иногда что-то потрескивало, один раз громко запищало… Раввин возился с бутылкой.

– Произведено почти четыре года назад, – заметил он вдруг.

– И что из этого следует? – ехидно поинтересовался Ильницкий.

– Просто констатирую.

Тут Ильницкий удивил меня. Потянувшись, он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я тут роман в журнале читал. Летел народ в самолете и прилетел невесть куда. А вот чем кончилось, не помню… Хреново както кончилось, по-моему. Там писатель-то французский сочинил, если бы наш, тогда бы спаслись, нах.

– Это вы к чему?! – подозрительно спросил пацан.

– Это я к тому, что неспроста такое придумано. Народ, наверное, давно думал, что будет, если попадешь в какое-то странное и непонятное ни хрена место. Книжки писал.

И тут снова зазвонил мобильник.

– Да, Нохим, это я. Нет, не приду. Сегодня точно не приду. И кто бы мне сказал, приду ли я завтра… – сказал раввин в трубку, не услышал ответа, потряс мобильник, постучал трубкой о стенку кабинки и, осознав, что связь прервалась, дал отбой, после чего устроился в углу кабинки, закрыл глаза и стал сосредоточенно молиться.

Ильницкий поглядел на него внимательно и зло, отвел взгляд.

Я вспотел от страха. Мы никуда не можем дозвониться, а вот до нас дозваниваются кому не лень. И после звонка… Я внимательно осмотрел раввина: дышит – грудь вздымается, молится – губы шевелятся. Уф, жив.

Однако не выключить ли мне мобильник – от греха подальше?

Решено. Выключаю.

В этот миг я бросил взгляд на тетку Марину и увидел, что она показывает мне язык. Сморгнул, пригляделся – нет, померещилось: она лежит без движения уже пару часов, или сколько там прошло времени. Хотелось бы думать, что она в обморок откинулась. Но Ильницкий говорит, что она – жмур, а проверять, так ли это, меня не тянет совершенно.

На мгновение мне вдруг представилось, что я тоже умер, что солнце и песок выпили из меня всю жидкость и я лежу теперь, словно мумии в том, втором лифте… И потом кто-нибудь придет, точно так же, как мы с татуированным Славой, и будет трогать нас, обыскивать, а я буду лежать и все чувствовать, не в силах пошевельнуться…

В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их – было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…

– Проснулся? – спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось. – Хлебни спросонья…

– Спасибо, – сказал я, возвращая сосуд. – Что нового?

– Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.

– Нехорошо шутите, – мертвенным голосом заметил раввин.

– А связи так и нет? – спросил я.

– Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, – со злобой сказал Ильницкий. – И радио… Парень крутилвертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать – и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там – ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов – мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, – ад.

– А где демоны?

– Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч.

Или эти вот супруги…

При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.

И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух – поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.

– Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…

Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.

Я расстегнул штаны и постоял, тужась, – ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.

– Не ссытся? – понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. – Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут.

Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой – пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать…

Слушай сюда.

Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.

– Слушай сюда, Костян, – повторил он. – Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…

– Видел, – кивнул я.

– Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего – пригодится.

– Зачем? – не понял я.

– Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох.

Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же – вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…

До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота – это ненужная потеря жидкости. В пустыне это – смерть.

Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.

– Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.

Я кивнул, хотя Ильницкий, этого, конечно, видеть не мог. Надо идти. Я очень не хотел умирать, очень не хотел лежать здесь, высохший, твердый, осыпающийся чешуйками мертвой кожи. Я не хотел думать о том, зачем с нами пойдет пацан. В самом деле, здесь ведь он наверняка умрет, он маленький, ему труднее остальных.