Дворец из песка - Анастасия Дробина

Мы с Сонькой сложили грязную посуду в раковину, решив не возиться с ней на ночь глядя, немного поболтали, затем Сонька ушла спать, а я – в большой зал, где уже была в разгаре игра и сигаретный дым синеватым облаком стоял вокруг лампы. Никто не обратил на меня внимания; я осторожно прошла к дивану у открытого окна, в которое заглядывала белая осенняя луна, и села так, чтобы видеть Шкипера.

Я очень любила наблюдать за ним во время покера. Это был высший пилотаж, которым не владел даже мой покойный дед: можно было сколько угодно смотреть на темное, невозмутимое Пашкино лицо с тяжеловатой челюстью, всматриваться в серые холодные глаза, ловить каждое движение бровей или губ, сжимающих вечную сигарету, – но так и не поймать момент, в который Шкипер начинал блефовать. Но я всегда надеялась застать наконец эту неуловимую смену настроения и, сжавшись в углу дивана, неотрывно смотрела на него. Я даже не знала, сколько прошло времени, и хлопок входной двери заставил меня вздрогнуть. Шкипер не спеша положил карты, повернулся. За ним обернулись и остальные.

На пороге комнаты стоял пьяный Жиган. Как обычно, его состояние угадывалось по побледневшему лицу и болезненно блестящим глазам; на ногах, впрочем, он держался твердо. Осмотрев всех, он молча прошел на свободное место и сел. Шкипер без единого слова сдал ему карты, Жиган взял, сбросил пару, что-то проворчал – и игра возобновилась. Никто ничего не сказал, но я успела поймать несколько напряженных взглядов, брошенных на Жигана и Шкипера.

Прошло около получаса, игра шла своим чередом, и я уже совершенно успокоилась, когда отворилась дверь и вошла Лу с очередной бутылкой. Улыбаясь, она пошла с ней вокруг стола, наполняя пустые стаканы, ее попа под джинсовой линялой юбочкой восхитительно качалась в такт походке; возле Жигана она задержалась, тронув его за плечо, но он не глядя сбросил ее руку и сквозь зубы сказал какую-то гадость.

Гадость была из обычного жигановского ассортимента, но впервые я заметила, что Лулу обиделась. Ее розовые губы дрогнули, и глаза на миг наполнились слезами. Но она улыбнулась через силу и подошла к следующему игроку, которым был Боцман.

Я знала Боцмана ровно столько же, сколько и Шкипера. Они с Пашкой были ровесниками, вместе начинали профессиональную деятельность, и, кажется, только Боцман мог позволить себе держаться со Шкипером на равных. Это был очень сильный, угрожающих размеров человек с массивными плечами, некрасивым плоским лицом и карими глазами, внимательно глядящими на мир из-под тяжелых век. Говорил он мало и редко, но мнение его Шкипер всегда ценил и, как мне казалось, полностью Боцману доверял. Лично мне Левка Боцман никаких опасений не внушал, а после того, как я несколько лет назад лечила ему разбитую кастетом в очередной разборке голову, я вовсе перестала его бояться. Он мне тоже явно симпатизировал и иногда сообщал: «Детка, надоешь Шкиперу – я на тебе женюсь. Пойдешь?» – «Ладно, подумаю», – шутила я в ответ. «Не дождешься, сволочь», – грозно объявлял Шкипер. Он улыбался при этом, но, думаю, никто другой из его людей не рискнул бы так шутить с ним.

Подойдя к Боцману, Лу наполнила его стакан и ненадолго задержалась за его спиной, заглядывая в карты. Для удобства она обняла Боцмана за широченные плечи. Он улыбнулся, не поворачивая головы, и погладил мулатку по тонкой руке своей огромной, как лопата, лапищей.

Я была уверена, что Лу сделала это не нарочно: она лучше всех знала, как рискованно провоцировать пьяного Жигана. Боцман тоже ничего не имел в виду, хотя наверняка, так же, как и все, хоть раз переспал с мулаткой. Лу уже отходила с улыбкой в сторону, когда Жиган вскочил из-за стола и с коротким матерным словом ударил ее в лицо. Лу, коротко вскрикнув, свалилась на пол. Бутылка выпала из ее рук, брызнули вино и осколки, и один из них чиркнул Боцмана по губам.

У меня перехватило дыхание, словно удар получила я сама. Каким-то чудом я осталась сидеть на месте, но от страха спина покрылась липкими мурашками. Лулу, отчаянно, по-птичьи запищав, вскочила и, закрывая разбитое лицо руками, бросилась вон из комнаты. Взглянув на Боцмана, который задумчиво вытирал бегущую из порезанной губы кровь, я увидела, что он ничуть не выбит из колеи. И тогда я испугалась по-настоящему и уставилась на Шкипера.

Я была уверена, что достаточно одного Пашкиного взгляда, чтобы никакой сатисфакции не воспоследовало. Но Шкипер старательно прикуривал сигарету и смотрел в дальний угол, словно никогда раньше не замечал обосновавшегося там огромного паука Филиппа, которого Сонька боялась трогать даже тряпкой. Боцман поднялся из-за стола. Сразу стало видно, что они с Жиганом в очень разных весовых категориях. Но Жиган был моложе на десять лет, гораздо подвижнее и, как я помнила, неплохо владел капоэйрой.[8] Для капоэйры, впрочем, он был слишком пьян и, видимо, сам сознавал это, потому что через мгновение в его руке блеснуло лезвие.

Я выросла в босяцком районе старой Таганки, и пьяные размахивания ножом не могли напугать меня. Такие спектакли случались в нашем дворе на Северной регулярно; я сама в ранней молодости болталась по вечерам с вилкой в кармане, боясь за свою честь. Вилка, как авторитетно объяснил мне тогда Яшка Жамкин, холодным оружием не являлась, и посадить за ее ношение меня не могли. Но поножовщины никогда не начиналось ни тогда, в нашей с дедом квартире, ни сейчас, в этом доме, – какие бы люди к нам ни приходили. Разумеется, в этом была заслуга не моя, а Шкипера, и сейчас я снова повернулась к нему. Все еще можно было остановить, и я не понимала, почему Пашка молчит. А он… молчал. Даже не поворачивал головы, всецело увлекшись маневрами Филиппа вокруг ночной бабочки, сидевшей на жалюзи. Боцман выждал немного (он тоже явно ждал реакции Шкипера), затем выбрался из-за стола и не спеша шагнул к Жигану.

Все-таки до старой гвардии Жигану было далеко. Я даже не смогла понять, как все произошло. Неповоротливый, похожий на оживший шкаф Боцман молниеносным движением сорвал со спинки стула чью-то кожаную куртку и швырнул ее в лицо Жигану. Тот тут же отбросил ее, но было уже поздно. Через минуту нож валялся под столом, а Боцман без особых усилий и даже довольно нежно укладывал Жигана вниз лицом на диван.

– Отдохни, рыбочка моя…

«Рыбочка» материлась на трех языках, бешено выдиралась, но освободиться из боцмановских лап было невозможно. Через несколько минут до Жигана это окончательно дошло, и он перестал брыкаться. За столом послышался негромкий смех, Ибрагим сказал что-то ехидное, Грек уважительно вздохнул. На физиономии Яшки Жамкина испуг мешался с восхищением; он тщетно пытался принять непринужденный вид и никак не мог закурить.