Прощай, Византия! - Татьяна Степанова

— Девки.., ау, сестренки, сестреночки. — Ираклий хлопнул в ладоши. — А хотите, прямо сейчас махнем в «Пропаганду» на всю ночь, там диджей новый, или нет, лучше поехали в «Вудсток».

— А что люди скажут? У них сестру зарезали, а они в клубе отрываются? — спросила Зоя.

— Да какие люди-то? Кто чего скажет? — хмыкнул Ираклий. — Всем наплевать.

— Это тебе наплевать. — Зоя встала. — Ты ведешь себя как.., как настоящая скотина. Как скот бездушный. А ведь она.., а ведь Дуня.., ты вспомни, сколько она тебе добра сделала. Мать тебе, по сути, заменяла, когда ты был мальчишкой… И потом позже, ты вспомни, когда ты грязный, пьяный, с мордой своей наглой, в кровь разбитой не к отцу сюда, а к ней домой являлся, разве не она тебе ссадины твои лечила, обрабатывала? А кто с тобой по всем врачам в ЦИТО таскался, когда ты ногу сломал?

— Упал с мотоцикла неудачно, подумаешь. И я ее заботиться о себе не просил, она сама…

— Она-то сама. А ты.., ты сволочь порядочная. — Зоя топнула ногой. — А теперь, когда она мертва, ты тащишь всех в клуб!

Ираклий поставил бутылку на каминную полку.

— Да ладно тебе, Зойка, я пошутил.

— Так по-скотски не шутят.

— Я сказал, что пошутил. И все, баста. Что, Ирка, ушки свои розовые навострила? Старшие ругаются — малявкам кайф, да? — Ираклий щелкнул Ирину по лбу, она тихо взвизгнула, ударила его по руке. — Ни в какой «Вудсток» мы, конечно, сегодня не поедем.

— А завтра? — спросила Ирина.

— И завтра, скорей всего, тоже.

— Тоже мне, строит из себя скорбящую Ниобею. — Ирина, выказав похвальное для своего юного возраста знакомство с греческой мифологией, покосилась на Зою. — Еще нотации читает. Думаешь, не знаю, куда ты вчера после церкви моталась? В студию к Анхелю своему? Танго танцевать?

— Танго — это другое дело, — гордо ответила Зоя.

— Другое дело? — Ирина тряхнула мелированными волосами. — Ни фига себе.

— Танго есть танго. Его танцуют всегда, даже после смерти тех, кого любишь. — Зоя встала перед сестрой. — Вставай.

— Чего?

— Вставай, я тебе покажу. Это тебе не в клубе задницей трясти и не на мопеде гонять.

— Пошла вон. — Ирина отвернулась.

— Зоя, покажи мне. — Федор швырнул пустой бокал на кожаный диван, коньяк ударил ему в голову. — Ирка, организуй нам музыку.

— Еще чего.

— Давай, шевелись, — усмехнулся Ираклий. — Ты ж сама только что от тоски дохла. Итак, мадам и мсье, леди и джентльмены, первая часть марлизонского балета.

Упрямая Ирина не двинулась с места. В глубине гостиной Зоя сама поставила в музыкальный центр нужный диск. Зазвучало танго.

— Ко мне, — скомандовала Зоя, и ее младший брат-школьник, вытянув руки, бросился к ней со всех ног. Двигался он смешно. Что-то нескладное и трогательное было в его щуплой подростковой фигуре, облаченной в потертые джинсы и теплый толстый свитер с оранжевым солнышком на груди.

— Только ты веди сама, — попросил он смущенно.

— Стой прямо, не горбись, следи за осанкой. Раз, два, на счет «три». — Зоя поправила его руки, повернула его голову за подбородок в профиль и…

Танго. Они танцевали танго в гостиной под взглядами семейных портретов. Зоя вела, как мужчина. Ее брат был в ее руках, как воск и как женщина — проход, поворот, пируэт, изгиб. Она вертела им, как послушной куклой. Он подчинялся. «Ногу выше», — командовала она, и он поднимал свою ногу в джинсах и клал ей на бедро. Неуклюже, однако очень прилежно и очень страстно выгибался назад, открывая взору свою мальчишескую тощую шею с выпирающим кадыком. «Темп быстрее, не спи, скользи». — И он по команде сестры, двигавшейся изящно, властно и плавно, скользил: на нем были только носки, свои модные кроссовки он скинул в углу, едва лишь зазвучали первые такты музыки.

— Давай, давай, учись, — смеялся Ираклий. — Сам же знаешь, Федя, когда-нибудь тебе это в другой твоей жизни пригодится.

Нина сверху созерцала это странное танго, где мужчиной-танцором была девушка, а ее «партнершей» — худенький женоподобный паренек. Внезапно она услышала чье-то прерывистое дыхание. Она быстро оглянулась и.., не увидела никого. Посмотрела вниз: рядом с ней, цепляясь за перила лестницы, стоял маленький Лева Абаканов. Он смотрел на своих родных дядей и тетей. И на этот раз его взгляд не был отрешенным или бессмысленным. Он реагировал. Он видел все, что происходило там, внизу, под громкие вкрадчивые звуки аргентинского танго.

Глава 15. ШАХМАТИСТ

— Впервые посещаю такое учреждение, как ваше.

— А я впервые беседую с профессиональным шахматистом. — Никита Колосов откровенно разглядывал сидевшего напротив него Марка Гольдера. Проверка Красного Пионера, весь этот поисковый аврал закончились самым обыкновенным телефонным звонком: Колосов позвонил бывшему мужу Евдокии Абакановой и пригласил его на беседу в управление уголовного розыска. Гольдер ждать себя не заставил. Колосов ожидал увидеть какого-нибудь этакого зануду в очочках — ужасно заумного, много о себе воображающего, — отчего-то именно так он представлял себе шахматиста-гроссмейстера, но муж Евдокии Абакановой оказался крупным костистым парнем простецкого вида, с большими руками, сутулым, худощавым, но даже на вид весьма жилистым и крепким.

Первое, на что обратил Колосов внимание, — это на его черный канадский свитер. В машине Абакановой было изъято несколько волокон черного цвета, и у Колосова уже имелось заключение экспертизы о том, что эти волокна — не что иное, как шерсть с добавлением лайкры. «Прямо сейчас, здесь, что ли, свитер у него изымать для получения образцов, — думал Колосов, разглядывая фигуранта. — А что, слабо? Ну-ка, гражданин, без пяти минут шахматный король, позвольте-ка ваш стильный прикид для сравнения?»

— Вызваны вы, Марк Александрович, к нам в связи…

— Я знаю, в связи с чем я сюда вызван, — перебил его Гольдер глухо.

— Должен задать вам несколько вопросов, важных для следствия. И хотел бы получить на них ответы, максимально подробные и правдивые.

— Я не приучен лгать, я отвечу на все ваши вопросы. Спрашивайте.

— Вам известно, при каких обстоятельствах была убита ваша бывшая жена?

— Мне известно, что на нее напали, ударили ножом. — Голос Гольдера звучал все глуше.

— А где именно это произошло, вы знаете?

— На дороге, ведущей к нашей.., к моей даче. — Гольдер посмотрел на Колосова. — Ночью, когда она ехала с Левой.

— Откуда ехала?

— От меня. — Гольдер закрыл лицо руками, согнулся.

— Мы вас искали все эти дни, точнее не вас, а место, откуда она ехала. Искали и причину, по которой она вместе с малым ребенком ночью оказалась на пустынной дороге. — Колосов смотрел на его плечи, на его рыжеватый затылок. — Вы могли бы нам помочь, если бы пришли сами и все рассказали. — Что я должен был вам рассказать?

— Что случилось там, на даче между вами.

— Я не знал, куда и к кому мне прийти. Кто ведет следствие.

— Следствие ведет областная прокуратура, я веду розыск убийцы. — Колосов налил воды из электрического чайника в стакан. — Вот, выпейте. Успокойтесь.

— Я спокоен. — Гольдер провел ладонями по лицу.

— Так что же произошло между вами и вашей женой?

— Я забрал сына. Увез его к себе на дачу. — Голос Гольдера звучал по-прежнему глухо. — Я решил забрать его совсем. Она, Дуня, примчалась на дачу на машине поздно вечером. Мы поссорились. Она была в ярости — как я посмел… А я… Я думал, что я прав. Это была ужасная ночь. Но я и представить себе не мог, что…

— Вы забрали мальчика — откуда, когда?

— Она не разрешала мне видеться с Левой. Ее покойный отец, а потом и брат Костя с большим трудом заставили ее дать мне один-единственный день в месяц, когда я мог общаться с сыном. Это и был тот день.

— Вы приехали за мальчиком на квартиру вашей жены?

— Она не разрешала мне бывать там. Леву ко мне домой утром привезла Ира, младшая сестра.

«А Константин про это мне ничего не сказал, — отметил Колосов, — не хотел впутывать девчонку?»

— Я должен был встретиться с Ирой в пять часов. Мое время быстро истекло. Но я решил… Я давно уже собирался. Это не могло так дольше продолжаться. Мой сын… Лева.., он погибал с ней, она губила его…

— Ваша жена была плохой матерью?

— По-своему она любила Леву.

— Почему же тогда вы хотели отнять его?

— Потому что там у нее, в их семье, мой сын.., он просто погиб бы. Погиб бы, когда подрос, стал больше понимать. И я ничего уже не смог бы сделать, ничего изменить.

— Я не понимаю вас. Вы опасались за его жизнь — так, что ли?

— Не за жизнь. О его жизни я должен был думать тогда, когда отпустил их ночью одних. Идиот, болван. — Гольдер покачал головой. — Называется, увез ребенка, называется, спрятал, скрыл: она примчалась на машине, кричала, что я вор и подлец, что я украл ее сына, что она убьет меня за это.

— Она — вас?