Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами. - михаил Розанов

Зайцев подтверждает (стр. 68):

«Все зависит от ротного начальства и нарядчиков. При распределении заключенных после карантина на постоянные работы, творится самый наглый и открытый произвол. Подкуп, взяточничество и вымогательство процветают вовсю. Иногда („иногда“… М. Р.) здоровеннейшие, крепкие и молодые детины, имеющие деньги на подкуп, назначаются на легкие работы, например, в канцелярию, а какой-нибудь слабосильный и даже больной, но бедный, попадает на лесозаготовки или торфоразработки. Большое значение имеют рекомендации (уже „устроившихся“. М. Р.) знакомых. Благодаря такому „блату“ я попал на работу в лесничество… Правда — оговаривается Зайцев (стр. 80) после рассказа о жутком положении в Роте Отрицательного Элемента — в РОЭ — на тех же Соловках есть ссыльные, например, из спекулянтов, валютчиков и, особенно, из растратчиков… которые — „гуляют“ в шубах на лисьем меху с бобровыми воротниками. Гуляют они в подлинном смысле, т. к. эти богатые господа, благодаря подкупам, состоят на каких-либо легких работах, в канцеляриях и даже лишь числятся номинально, а в действительности все время гуляют по соловецким лесам… Ссыльные чекисты и агенты ГПУ — пишет дальше Зайцев (стр. 112) — живут в отдельных комнатах, имеют денщиков. Для их развлечения (и соловецких богачей и ловчил тоже. М. Р.) — театры, кино, концерты, спортсостязания, каток и прочее; они имеют возможность закупать продукты, добывая средства вымогательством у состоятельных заключенных».

Клингеру, Зайцеву и Седерхольму вторит Никонов (стр. 168):

«Деньги на Соловках — это все. Всякий, имеющий их, мог идти в розмаг или в любой ларек и купить себе, что хочет из еды или одежды. Деньги помогали избавиться не только от общих работ, но вообще от всяких работ. Блат и деньги делали жизнь их обладателям в лагере пребыванием, как на курорте. У нас с Вершининым (его приятель. М. Р.) был некоторый блат и водились кое-какие гроши. У парандовца (крестьянин-цинготник) не было ни блата, ни денег, и он, как многие тысячи соловчан, голодал и шел прямой дорогой в 16-ю роту — место последнего успокоения».

Спустя шесть лет после Соловков, в далеком Ухтпечлаге Розанов (стр. 198), ожидая лагерного суда в штрафизоляторе, «поучает» своего, тоже арестованного однодельца начальника-инженера:

«…Да, в Чибью („столица Ухтпечлага“) тоже танцевали. Прошло то время — оттанцевались! На Соловках в 1925 и 1926 годах, рассказывали мне тамошние старожилы, заключенным разрешали даже прогулки на лодке с оркестром по соловецким озерам.

Едут, любуются природой и услаждают слух музыкой. Будто в Крыму! А на Святом озере под кремлем был такой каток с оркестром, что закачаешься! Думаете, от доброты сердца ГПУ? Просто, ГПУ требовались деньги, а на Соловках тогда отсиживались нэпманы, у которых на личном счету в лагере были тысячи рублей (Перехлест. Каюсь! Может „только“ сотни. М. Р.), не этих бумажных, а первых, полноценных. Вот и сдирало с них ГПУ за прогулку с каждого по сотне целковых» (Опять перехлест! По червонцу только, а, может, и по четвертной, за всю компанию. М. Р.).

Отлично, просто превосходно, местами даже смакуя, описал этот соловецкий «пир во время чумы» его невольный участник и наблюдатель Ширяев (стр. 95–96):

«Свой собственный НЭП был и на Соловках, отражавших каждую вариацию жизни советского материка. По ночам в коммерческой столовой, где днем можно было прилично по-

???»

Глава 4

Численность и судьбы соловчан

Самая темная и скользкая глава из истории Соловков — это численность и социальный состав заключенных по годам, еще живых и вымерших. Пролить достаточный свет на нее едва ли кто сейчас сумеет. Очевидцы — в могилах, документация — за семью замками или уничтожена. В летописях об этом — пустые листы или общие фразы; заполняйте их какими угодно цифрами и начинайте спор о них…

Те же цифры, что порою приводятся, чаще всего отражают субъективную оценку и, конечно, не в сторону приуменьшения, по вполне ясным мотивам… Так уж заведено спокон веков. С советских Соловков началась история и, если хотите, предыстория «Архипелага». На фоне десятков миллионов, прошедших за тридцать лет через все формы лагерей, ссылок, тюрем и колоний якобы «по вине культа», из расчета «свалить волку на холку», численность и участь заключенных только на Соловках теперь уже не вызовут ни содрогания у читателей, не говоря уже о политиканах, ни общественных судов, как в 50-х годах. Соловки дали первый ручеек крови, слез и пота, а потоки их полились позже из других мест «Империи ГУЛАГа». Предвижу мягкие возражения: «Да, конечно, и в первые годы большевистская власть не очень-то считалась с числом ее жертв, но припомните, во сколько голов обошелся Иван IV Грозный только псковичам и новогородцам, или Петр Первый Великий и своим и соседям только постройкой Петропавловской крепости и Петербурга, уж не считая других его незаконченных затей?» Так-то так, да цели-то государственные и моральные были иные. Но о том, если останется время, поговорим после. А пока что соберем воедино цифровые субъективные сведения, обороненные летописцами, и попробуем привести их к общему знаменателю.

Перечислим сначала в хронологическом порядке, кто из них и о каком годе или годах приводит численность заключенных. Повсюду, кроме оговоренных случаев, имеется в виду только Большой Соловецкий остров с кремлем и командировками на нем и острова Соловецкого архипелага: Анзер, Конд и Большие и Малые Заяцкие, — значит — не забывайте! — без Кеми с Поповым островом и его Кемперпунктом, без Ветеранши, Морсплава, без Вишерского отделения и без лесных, дорожных, рыболовецких и иных «точек», подчиненных Управлению Соловецкими лагерями.

1922 год. Никаких указаний о количестве заключенных нет. Прибывали на остров первые партии уцелевших из Северных концлагерей для подготовки помещений к приему социалистов, каэров, уголовников, начальства и охраны.

1923 год. Борис Сапир называет цифру в 4 тысячи к концу года, а Солженицын (стр. 41) — свыше 2 тысяч.

1924 год. Мальсагов (стр. 57):

«…свыше 5 тысяч на всех Соловецких островах».

Бессонов (стр. 165):

«6 тысяч, в том числе 1500 на Поповом острове».

1925 год. Борис Сапир определяет население Соловков в 7 тысяч. Борис Ширяев (стр. 43):

«…В первые годы — 1924-1926-ой — от 15 до 25 тысяч»,

а Седерхольм (стр. 228) в 8500 чел. в сентябре-ноябре 1925 года, из них 850 человек в двух ротах общих работ и одной карантинной, размещенных в соборе, и 600 чел. в десятой роте канцеляристов (В десятой роте было, по Зайцеву, в эти дни 250 чел.).

1926 год. Клингер (стр. 167):

«…Свыше 7 тысяч человек зимой 1925-26 года».

Напомню: осенью 1926 года на Соловках разразилась сыпнотифозная эпидемия, унесшая в братские могилы тысячи жертв.

1927 г. Андреев в «Посеве» от 9 янв. 1947 г. в статье «Артемий Самоцвет» указывает цифру заключенных от 12 до 15 тысяч, очевидно, к концу навигации, после тифозный эпидемии и летних пополнений с материка. Солженицын (стр. 41):

«…К 1928 году было уже тысяч около шестидесяти».

Борис Сапир:

«Свыше 20 тысяч»,

но он уже давно — с июля 1925 года — был вывезен с острова.

1928 год. Никонов (стр. 96):

«…В 1927-28 годах СЛОН насчитывал только десятки тысяч заключенных и в его состав входили и Вишерский лагерь, и Кемь, и все отделения в Карелии, занятые лесными и дорожными работами».

Зайцев (стр. 83) называет цифру на начало 1928 года в 30 тысяч, но, как и Никонов, включает в нее всех занятых на Вишере и в Карелии. Олехнович (стр. 65) определяет численность соловчан на островах в 1928 году «больше чем в десять тысяч».

1929 год. Брошюра Чикаленко. Один из девяти опрошенных сообщает:

«На острове из 29 тысяч выжило 9 тысяч» (Снова косит тиф. М. Р.).

По Солженицыну (стр. 70):

«На Соловках перед 1930 годом было уже 50 тысяч, да еще 30 тысяч в Кеми».

Никонов (стр. 23):

«Шла коллективизация, и на Соловки прибывал этап за этапом. Население Соловецкого IV-го отделения УСЛОНа (т. е. всего архипелага. М. Р.) достигло небывалой цифры — 25 тысяч».

Силига (стр. 180):

«После тифозной эпидемии 1929-30 года население островов с 14 тысяч снизилось до 8 тысяч».

1930 год. К весне эпидемия закончилась, а вместе с нею и «беззаконный» произвол, замененный умягченным произволом законным: за подписями и печатями… Оставшиеся в живых отправлялись по соловецкой терминологии — «по разгрузке» — если потеряли трудоспособность — в ссылку, а большинство остальных, так называемых «здоровых» — вывозилось на материк пополнять производственные командировки на трактах ив лесу. В порядке обмена, материковые лагпункты возвращали Соловкам «отработанный пар» — доходяг, хронических больных и обмороженных. Привозили на остров также шахтинцев, военных из школы им. Каменева в Киеве, «буржуазных» и украинских националистов, пойманных беглецов из уголовников отбывать наказание в штрафизоляторе, всех «склонных к побегу» по формулярам и т. д. К концу навигации т. е. к декабрю 1930 года, на Соловках осталось около 12 тысяч арестантов.