Чернее некуда - Найо Марш

— Старина Джордж, — задумчиво произнес Аллейн. — Ну не потеха ли? Фокс, снимите показания с этой компании. Включая и Джорджа. Я пойду охмурять Громобоя. А ты чем займешься, Фред?

— Обычной рутиной, чем же еще. Ссуди мне этих двоих, — он указал на Томпсона и Бейли, — нужно поработать в дамской уборной. Особо надеяться там не на что. Но ведь бродит же где-то по дому хозяин люгера. Мы, разумеется, ищем пулю, однако это та еще работенка. Ладно, увидимся, — угрюмо добавил он и вышел.

— Ну что же, займитесь уборной, — сказал Аллейн Бейли и Томпсону и отправился в библиотеку.

V

— Послушай, — говорил Аллейн, — дело обстоит следующим образом. Ты — Ваше превосходительство, то есть, — можете, как вам, разумеется известно, приказать нам выйти вон, как только сочтете это нужным. Что касается расследования внутри посольства, мы можем обратиться в personna non grata с такой быстротой, что и моргнуть не успеем, и как таковым нам придется ограничить нашу деятельность, о который ты вне всяких сомнений составил весьма низкое мнение, заботами о твоей безопасности в тех случаях, когда ты будешь покидать пределы посольства. Все очень просто, вопрос только в том, желаешь ли ты, чтобы мы продолжали работать, или предпочитаешь, чтобы мы испарились. Сюда едет полковник Синклер, помощник комиссара столичной полиции. Он надеется повидаться с тобой. Он разумеется выразит тебе глубокие соболезнования, но ситуацию в целом изложит примерно так же, как изложил ее я.

Впервые со времени возобновления их знакомства Аллейн заметил в поведении Громобоя некоторую неуверенность. Он собрался что-то сказать, однако сдержался, с мгновение пристально вглядывался в Аллейна, а затем принялся расхаживать по библиотеке широким шагом, и впрямь приводящим на ум затертую фразу о мечущейся по клетке пантере.

Наконец Громобой остановился перед Аллейном и схватил его за руку.

— Что ты думаешь о нашем расследовании? — требовательно спросил он. — Скажи.

— Очень впечатляюще, — немедленно отозвался Аллейн.

— Да? Тебе так показалось? Однако ты находишь странным, что я, кормившийся профессией барристера, счел нужным устроить подобное представление? В конце концов, это мало напоминает расследование, проводимое британским коронером.

— Пожалуй, сходство в глаза не бросается. Что нет, то нет.

— Совсем нет. И все же, дорогой мой Рори, мне удалось выяснить гораздо больше того, что смог бы установить ваш высокоуважаемый суд.

— Да? — вежливо спросил Аллейн. И чуть улыбнувшись, добавил: — А не могу ли я узнать, что именно выяснило Ваше превосходительство?

— Мое превосходительство выяснило, что мой «нкуки мту мвеньи» — мой «млинзи» — мой копьеносец говорит правду.

— Понятно.

— Ты немногословен. Не хочешь знать, как я это установил?

— Если ты сочтешь возможным мне рассказать.

— Я, — объявил Громобой, — сын верховного вождя. Мой отец, мой дед, прадед и так далее до самого начала времен все были верховными вождями. Если бы этот человек, поклявшийся защищать меня, был убийцей ни в чем не повинного, преданного мне слуги, он не смог бы раскрыть передо мной тело и заявить о своей невиновности. Это попросту невозможно.

— Понимаю.

— Ты скажешь мне, что английский суд подобного доказательства не примет.

— Я бы сказал, что он способен его принять. Хороший, красноречивый адвокат мог бы склонить его к этому. Суд принял бы его как доказательство невиновности ipso facto. Впрочем, ты знаешь это не хуже меня.

— Ты мне вот что скажи. Для меня это важно. Ты веришь тому, что я говорю?

— Я думаю, — медленно произнес Аллейн, — что ты знаешь свой народ. Ты сам уверял меня в этом. Да. Я не уверен, но склоняюсь к тому, чтобы поверить в твою правоту.

— Ага! — сказал Громобой. — Стало быть, наши с тобой отношения не изменились. Это хорошо.

— Но я хочу, чтобы ты ясно понимал одно — так я думаю или этак, это не влияет на мое поведение в ходе следствия, ни в посольстве, коли ты нас отсюда не выставишь, ни за его пределами. Если мы найдем убедительные улики против этого человека, мы будем руководствоваться ими.

— Как бы там ни было, — сказал Громобой, — преступление совершено в пределах посольства, то есть на территории нашей страны, так что английское правосудие на него не распространяется.

— Нет. В данном случае, что бы мы ни обнаружили, наши находки будут представлять лишь отвлеченный интерес. Его просто вышлют.

— А тот человек, который стрелял в женской уборной из немецкого оружия? Ты говорил, что он тоже черный.

— Это миссис Кокбурн-Монфор так говорила.

— Глупая женщина.

— Я бы сказал в терпимых пределах.

— Ее мужу следовало бы временами поколачивать ее и не выпускать из дому, — произнес Громобой и разразился раскатистым смехом.

— Скажи, если я начну сейчас расспрашивать тебя о после, ты не очень расстроишься? Он тебе нравился? Был близким тебе человеком? Такие примерно вопросы.

Громобой провел по губам огромной ладонью, издал грудной, рокочущий звук и присел.

— Мне трудно на них ответить, — сказал он, наконец. — Что он был за человек? Как мы когда-то выражались — хлопотун. По вашим английским понятиям он поднялся наверх из низов. Из крестьянского класса. Одно время доставлял мне немало забот. Воображал, будто ему удастся совершить государственный переворот. Все это было довольно смешно. У него имелись определенные административные способности, но никакого умения властвовать. Вот такой от был человек.

Оставив без внимания этот пример нгомбванского снобизма, Аллейн заметил, что способностями посол, видимо, обладал немалыми, раз сумел достичь столь высокого положения. Громобой уступчиво махнул рукой и заявил, что его продвижению способствовали общие тенденции развития страны.

— Враги у него были?

— Рори, дорогой мой, в зарождающейся нации, такой как наша, у каждого, кто состоит при власти, имеются враги. Впрочем, никого определенного я назвать не могу.

— Его очень беспокоила твоя безопасность во время визита, — сказал Аллейн, на что Громобой прореагировал не совсем понятно:

— Да? Ты так считаешь?

— Да. Он звонил мне и Гибсону в среднем по два раза на дню.

— Вот тоска-то, — в лучшей школьной манере произнес Громобой.

— Особенно его волновал концерт в саду и гаснущий свет. Как, собственно, и нас.

— Он вечно суетился по пустякам, — сказал Громобой.

— Однако, черт побери, у него, как теперь выяснилось, были на то основания.

Громобой поджал крупные губы так, что они стали походить на две тутовых ягоды, и приподнял брови.

— Да, пожалуй.

— Как-никак, его убили.

— Тоже верно, — признал Громобой.

Никто не сравнится с негром в умении придать себе скучающий вид. Веки Громобоя почти сомкнулись, оставив приметными лишь две узеньких прорези, в которых сквозили белки глаз, губы обвисли, голова склонилась на грудь. Казалось, все тело его поникло. По всему было видно, что Громобой томится, и Аллейн, помнивший эту его манеру по прежним годам, сказал:

— Ну Бог с ним, не буду отнимать у тебя время. Нам все же нужно прояснить две вещи: во-первых, ты примешь помощника комиссара, когда он приедет?

— Разумеется, — не открывая глаз, пророкотал Громобой.

— И во-вторых. Ты по-прежнему не возражаешь против работы уголовной полиции внутри посольства, или предпочитаешь, чтобы мы убрались отсюда? Решать, разумеется, Вашему превосходительству, но мы были бы рады услышать что-то определенное.

Громобой открыл чуть налитые кровью глаза и прямо взглянул в лицо Аллейна.

— Оставайтесь, — сказал он.

В дверь негромко стукнули, вошел Гибсон — большой, бледный, явно готовый к тому, что придется оправдываться.

— Я очень извиняюсь, сэр, — сказал он Президенту. Приехал полковник Синклер, помощник комиссара. Он надеется, что вы его примете.

Громобой, не взглянув на Гибсона, ответил:

— Скажите моему конюшему, пусть проводит его сюда.

Аллейн направился к двери. Он успел заметить поданный ему Гибсоном знак — обнаружилось что-то новое и, видимо, важное.

— Не уходи, Рори, — сказал Громобой.

— Боюсь, что придется, — ответил Аллейн.

Снаружи, прямо в коридоре его поджидал мистер Уипплстоун, взволнованно теребящий галстук.

— Что такое? — спросил Аллейн.

— Оно, может, и не важно, — начал Гибсон. — Я тут побеседовал с человеком «Костара», который прислуживал в шатре.

— Коренастый, крепко сбитый, светловолосый?

— Он самый. Фамилия Чабб, — сказал Гибсон.

— Увы, — прибавил мистер Уипплстоун.

Глава пятая

После полуночи

I

Чабб стоял более-менее навытяжку, глядя прямо перед собой и прижав руки к бокам. Скромная ливрея «Костара и Кая» — кургузая темно-синяя куртка в обтяжку и брюки с золотистой эмблемой — очень ему шла. Коротко постриженные светлые волосы были аккуратно причесаны, румяная кожа уроженца одного из западных графств и голубые глаза придавали ему вид человека, проводящего много времени под открытым небом. Он так и не снял белых перчаток.