Конец ордена - Вадим Сухачевский

(Вообще-то в протоколе – "сталинские". Вероятно, описка – в следственной части еще те грамотеи сидят! В честь Сталина, что ли, руководителя РАБКРИНа?[17] Зачем РАБКРИНу какие-то лагеря? Бойскаутов разводить?)

Бред недобитого белогвардейского сынка распространяется и на более отдаленные времена, вплоть до 2025-го года. В каждом высказывании – глупость и непонимание текущего момента. Вероятная цель – смущение народа с вытекающей отсюда контрреволюцией.

Ввиду изложенного – предлагаемые мною меры: приложить усилия к нахождению Штраубе Младшего…

(Эх, черт! Лента на "Ундервуде" порвалась! Новую во всем ВЧК не найдешь!.. Ну да ничего, нам и этого обрывочка хватит, чтобы закончить".)

…силами 4-го отдела его изловить… (эх, совсем бледненько пропечаталось!) и после допроса расстрелять.

(А вот "расстрелять" – хорошо вышло, жирно!.. Еще бы идеализм буржуазный добавочно поругать, но с такой лентой поди разгуляйся. Ну да черт с ним, с идеализмом, руган уж переруган!)

Отпечатано в одном экз.

25.04.1922 г.

Пом. зам. нач. 4-го отд. ВЧК Петров-Разумный

(Тут и ленте крантец!)

* * *

По внутреннему телефону ВЧК

— Товарищ Панасёнков?

— Слушаю, Феликс Эдмундович!

— Что у вас в отделе за Разумный такой Петров?

— Недоучившийся студент. Кстати, по происхождению из купеческого сословия. Прикажете убрать из отдела?

— Гм, "из отдела"… Только ли из отдела?

— Понято, Феликс Эдмундович! Разрешите выполнять?

— Минутку, милейший. Там у вас какие-то протоколы допросов от двадцать четвертого апреля; вы их сами читали, товарищ Панасёнков?

— Пока не читал, товарищ пред. ВЧК!

— Вот и хорошо. И не читайте. В печку их, чтобы не замусоривать архивы буржуазным хламом.

— ("Слава Труду! А то сиди до ночи, разбирай эти каракули!") Слушаюсь, товарищ пред. ВЧК!

— Насчет этого Разумного не забыли?

— Никак не забыл, товарищ пред. ВЧК!

— Ну и действуйте… А вообще отдел ваш на хорошем счету. С наступающим вас праздником Мира и Труда, с Первым мая. Так держать, товарищ Панасёнков!

— Есть "так держать"!

* * *

Из газеты "Пролетарий" от 27 апреля 1922 года 

…и снова кровавая рука мировой буржуазии вырвала из наших рядов…

Молодой чекист Иннокентий Петров-Разумный, беззаветно служивший делу Пролетарской Революции…

Коварный враг подкарауливал его в под`езде, и вражеская пуля навсегда оборвала молодую жизнь…

Покойся с миром, наш брат по борьбе! Беспощадная рука пролетарского гнева покарает твоих кровавых убийц!

* * *

Из приказа по ВЧК от 30.04.1922 г. 

1. Поздравляю всех доблестных чекистов с наступающим праздником Мира и Труда.

2. За доблестное служение делу Пролетарской Революции представить к ордену "Красного Знамени" тов. Менжинского, Артузова, Панасёнкова… (еще перечень из 12 фамилий).

3. Поощрить билетами на праздничный первомайский концерт в Большом театре тов. (список из 200 фамилий).

Секретное приложение к приказу

4. Тов. Панасёнкову и всему 4-му отделу ВЧК всеми силами отыскать сына белогвардейского офицера фон Штраубе и держать в отдельной камере спецтюрьмы ВЧК без допросов вплоть до особого распоряжения.

Пред. ВЧК Дзержинский * * *

Тов. Дзержинскому

(Секретно, отпечатано в 1-м экз.) 

…Сообщаю также об аресте сына белогвардейца Штраубе, произведенном нами вчера.

Содержится, согласно Вашему приказу, без допросов во внутренней тюрьме.

В момент ареста на вопрос о происхождении ответил: "Деспозин".

Кто такие "деспозины", не могу знать.

Жду дальнейших распоряжений.

И.о. нач. 4-го отдела Панасёнков * * *

По телефону

— Иван Тимофеевич? Узнаёте, товарищ профессор?

— Как же вас-то и не узнать, Феликс Эдмундович!

— В двадцатом году, если помните, мы помогли вам; теперь нуждаемся в вашей помощи.

— ("И дернул же нечистый тогда, в двадцатом, его, профессора Белкина, связаться со "сменовеховцами"! Тогда в ЧК не шлепнули, так теперь небось доносительством вынудят заниматься…") Разумеется! К вашим услугам, Феликс Эдмундович!

— Я к вам – за небольшой консультацией. Ведомо ли вам, кто такие деспозины?

— (С облегчением.) Никаких проблем! История, правда, очень давняя и, боюсь, не вполне марксистская…

— Ничего, ничего, мы не такие догматики, как вам кажется. Слушаю вас.

— Тут начинать надобно с Рождества Христова…. Ой, какой-то треск в проводах… Вы меня слышите?

— Да, что-то, видно, на линии. Ничего, слышу, слышу, Иван Тимофеевич, продолжайте…

* * *

Окончание телефонного разговора, звучащее в трубке параллельного аппарата 

— …Но вы сами-то, Иван Тимофеевич, верите, что именно так оно все и обстоит?

— Ну, не знаю. Собственно, в самом факте существования деспозинов ничего сверхъестественного нет. Во всяком случае, во времена Меровингов именно в такое их происхождение свято верили.

— А что касается их способности предугадывать будущее?

— С точностью, сами понимаете, ничего не могу сказать. Но кто-то же надоумил императора Павла оставить это послание. Насколько мне известно, это был деспозин, мальтийский рыцарь, некий барон фон Штраубе, тогда же переселившийся в Россию и оставивший здесь потомство… Однако не понимаю, почему вас, Феликс Эдмундович, все это вдруг столь живо заинтересовало.

— На то есть свои причины. Благодарю за помощь, Иван Тимофеевич. Всего вам доброго.

— И вам всяческих благ, Феликс Эдмундович. Рад, если действительно сумел в меру своих скромных сил чем-то помочь.

Отбой.

Человек во френче и сапогах, слушавший этот разговор, запер телефонный аппарат в ящике письменного стола, затем, выглянув за дверь, с кавказским акцентом произнес:

— Можете зайти, товарищ Панасёнков. — И когда тот вошел в просторный кабинет, он, раскуривая трубку, сказал: — Вы сделали правильный выбор, товарищ Панасёнков. — Кивнул на папку с бумагами, лежавшую на столе: — Не надо было эти протоколы – в печь. Для печки достаточно дров, а бумаги совсем для другого… Кстати, этот Штраубе так и сидит в вашей внутренней тюрьме?

— Сидит!

— А сбежать не сможет?

— Никак невозможно!

— "Никак невозможно" – говорила нам когда-то буржуазия всего мира, а мы тем не менее победили, не так ли, товарищ Панасёнков?

— Точно так!

— Значит, нет невозможного?

— ?!..

— Когда этот Штраубе все же сбежит из вашей внутренней тюрьмы, пусть он все-таки останется, товарищ Панасёнков, под вашим непосредственным наблюдением. Вы меня поняли, товарищ Панасёнков?

— Понял!

— Все поняли?

— Точно так!

— Рад, что вы, товарищ Панасёнков, все так хорошо понимаете… Кстати, давайте забудем эту немецкую фамилию – фон Штраубе… Обозначим его по-большевистски, коротко. Одной буквой.

— Какой пожелаете?

Человек во френче взглянул на стол, где лежал том Людвига Фейербаха.

— Как полагаете, товарищ Панасёнков, буква "Ф", например, подойдет?

— Вполне подойдет!

— А что это за профессор Белкин, с которым Феликс Эдмундович сейчас разговаривал?

— Да есть такой…

— Хороший ответ, исчерпывающий. "Есть такой"… или "нэт такого"… — Последнее было произнесено с особым нажимом. — Зачем, правда, лишние слова?.. Надеюсь, вы меня снова поняли?

Чтобы не произносить лишних слов, товарищ Панасёнков только кивнул.

— Вот и хорошо. Ступайте, товарищ Панасёнков. Феликсу Эдмундовичу я скажу, что вызывал вас по сугубо партийным делам… Хотя подождите, еще один вопрос. — Он открыл папку в том месте, где у него было заложено. — Вот здесь, в протоколе допроса нашего "Ф", записано: "Сталинские лагеря". Как вы думаете, что это значит?

Ничего такого товарищ Панасёнков не думал, ибо сам протоколов этих не читал. Поэтому сказал первое, что в голову пришло:

— Наверно, какие-нибудь "стальные". Люди у нас не все шибко грамотные, могли напутать.

— "Стальные"… — пожал плечами собеседник. — А что значит – "стальные"?.. Глупость.

— Глупость, — подтвердил Панасёнков.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Потом, спустя без малого пятнадцать лет, уже успев пройти через лагеря и наконец стоя лицом к изрытой пулями стене в ожидании, когда эта стена выпустит сквозь себя и его простреленную душу, бывший комбриг, а нынче – теперь уже ненадолго – з/к Панасёнков, внезапно вспомнит тот далекий разговор, происшедший в двадцать втором году. И подумает: "Правда ведь глупость – стальные лагеря!" Это будет последнее, о чем он успеет подумать.