Каньон-а-Шарон - Арнольд Каштанов

Шесть или семь лет назад мы с оператором Витей снимали на этой лужайке фильм о приехавших из России, и каждому я задавал вопрос:

— Зачем вы сюда приехали?

Один математик тогда сказал:

— Я здесь, потому что у этой страны есть будущее.

Витя похвалил:

— Нарядно сказано.

Может быть, мы ехали не за будущим, а за прошлым. Тоже нарядно сказано, но это, скорее всего, так.

Передо мной возвышался суровый Музей Диаспоры. Я мог войти в него и оказаться в прошлом, на улочках средневековых гетто, в бедных еврейских местечках Волыни и Литвы, среди текстов, написанных язычками черного замерзшего пламени. Мне не хотелось. Мое прошлое — детские книги, мушкетеры господина де Тревиля, алмазные подвески, Версаль и Лувр. Пусть всего этого никогда не было нигде, кроме как в воображении, но ведь и прошлое лишь там, и променять Версаль на бедное местечко? Даже те, кто вышел из них и не знал ничего другого, стали называть рестораны «Версалями». В каждом городке — свой «Версаль», ампир и барокко, мебель под какого-нибудь Людовика…

Мне не хотелось вникать в этот мир униженной нищеты, но когда мы с Витей кончили съемку и не знали, куда деть три часа до прихода машины, я предложил зайти в музей — вот же рядом, надо же знать свое прошлое, — и Витя, злой с похмелья, сказал:

— Зачем мне, на хрен, прошлое, я и с настоящим-то справиться не могу.

Когда-то, когда меня унижали разговорами о корнях и предках, я ответил: «Вам важны предки, а мне — потомки, моя дочь, мои корни не в прошлом, а в будущем».

Витя бы посмеялся: «Нарядно сказано».

Колыхнулась дверь математического кампуса, и я увидел свои корни. На крыльце стояла Дашка. Она повернулась к отражению в дверном стекле, осмотрела себя и приняла небрежную позу. Я окликнул.

— Папа? — Дашка насторожилась. — Ты что здесь делаешь?

Она подумала, что я тут из-за нее. Поняв, что из-за Векслера, подошла, присела рядом, откинула волосы, задумалась: сказать мне все, не сказать… Решила не говорить:

— Тут напротив дешевая студенческая забегаловка, булка с рыбой и гарниром — три шестьдесят.

Из кампуса вышел Илья. Сумрачный, с выражением брезгливой иронии на худом лице. Вместе с ним вышел второй, мне не знакомый, бородатый, пошире в плечах и поплотнее. Оба — в джинсах и распахнутых на груди теннисках. Они подошли к нам.

— Удрали? — спросила Дашка.

— Там нечего слушать.

Илья и не подумал представить бородатого. Тот был культурнее, испытывал из-за этого неудобство, предупредительно улыбался.

— Это мой папа, — сказала Дашка.

Парень назвался:

— Боря.

Илья объяснил ему:

— Господин Волков, друг Векслера, хочет привлечь внимание мировой общественности к трудам великого математика. Наш скорбный труд не пропадет. Ничто на земле не проходит бесследно. Векслер много работал последние годы. Вдова бережно собрала наследие.

— Может быть, в университет сдать? — предложил Боря.

— Да я уже сдал туда в архив. Кто там будет читать?

— Болдин приехал. Может, с ним поговорить? — снова предложил Боря и счел нужным сообщить мне: — А мы вышли перекусить что-нибудь, я, понимаете, толстый.

— Боря, сбегай, забегаловка рядом, — сказал Илья, — принеси на всех.

— Почему я?

— Потому что ты американец. Вы должны оказывать нам материальную помощь. Мы тут за вас кровь проливаем, противостоим мусульманскому миру.

Мимо нас прошли спортивный мужчина и высокая девушка. Илья взглядом показал другу на них:

— Видел? Вот какие математики требуются. Будь же логичным. Мы не требуемся не потому, что нас оттирают, а потому, что для нас нет задач. Если задачу может решить девчонка с куриными мозгами и длинными ногами, Штильман возьмет на работу ее, а не тебя с…

— Ну, ну, договаривай.

— Договариваю: куриными ногами.

— Думаешь, у нас не так?

— Да, но есть разница между маленькой страной и большой.

— Я не замечаю, — сказал Боря, — хотя три года прожил в Израиле, а теперь вот живу в Штатах.

Я подумал, в самом деле, где он мог заметить разницу между континентами? На работе, глядя в компьютер? На автостраде по пути домой, где в машине работает кондиционер и даже хиты в магнитофоне те же самые? Дома, за едой из супермаркета или перед телевизором с американскими фильмами? Что для него прошлое?

По аллее, занимая всю ширину, медленно подкатил туристский автобус с затемненными стеклами высокого обзора. Остановился у входа. Из двери кампуса высыпали математики. Среди них был Володя, и Дашка, вскочив с травы, замахала ему рукой.

Мне показалось, за шесть лет он не изменился.

— Очень рад вас видеть, — он пожал мне руку. — Как Ира Николаевна?

— Спасибо.

— Как жару переносит?

Безупречный был малый — ничего лишнего и все, что требуется. Я начал поддаваться его обаянию. Все-таки Гай очень был похож на отца.

Румяный дядька в российской велосипедной шапочке выскочил на крыльцо и что-то кричал. Все подтянулись поближе, чтобы слышать. Мы тоже прислушались.

— В нашей программе произошли изменения! — кричал человек в шапочке. Запланированная экскурсия в Старый город и к Стене Плача, к сожалению, не состоится в связи с опасностью террористических акций! Вместо нее мы решили предложить вам не менее интересную экскурсию в Яд ва-Шем, Музей Катастрофы европейского еврейства! Господа, кто не был там, я очень рекомендую поехать! Эта трагедия нашего народа запечатлена в оригинальном незабываемом проекте! Те, кто уже был там или не может поехать по состоянию здоровья, могут посетить выставку художественной фотографии «Эротика цветов»! Напоминаю, что вечером, в семь часов, мы все встретимся на общем ужине в ресторане гостиницы! Желающих поехать в Яд ва-Шем прошу занять места в автобусе! Перекусить мы можем там, к вашим услугам великолепные буфеты и кафе!

— Кто это? — спросил я Дашку.

— Краснопольский. Он делает сборник памяти Григория Соломоновича.

— Ничто на земле не проходит бесследно, — повторил Илья. — Вот и оригинальный незабываемый проект у нас есть.

— Что ты вдруг? — недовольно сказал Боря. — Яд ва-Шем тебя не устраивает?

— Меня не устраивает эта незабудка в шапочке.

Он начинал мне нравиться.

— Ты едешь? — спросила Дашка Володю.

Тот пожал плечами:

— Вообще-то сегодня я не настроен…

— Зачем ему, — сказал Илья. — У него есть Дахау. Ты хоть был там? — спросил он Володю.

— Был, — ответил тот спокойно.

— Ну и как тебе проект?

Володя сделал вид, что не услышал.

— Посидим в кафе, — предложила Дашка. — Там прохладно, выпьем чего-нибудь.

Она привела нас куда-то, где за плечами буфетчика поблескивали бутылки спиртного. Я знал, что Володя не пьет, но Дашка заказала водку, и он пил со всеми. Илья опьянел и стал приставать к Володе.

— Как тебе здесь?

— Жарко, — Володя все время был начеку.

— Это еще май.

— Представляю. У нас тоже бывает жарко.

Мы все отметили «у нас». Илья начал раздражаться, но не знал, к чему прицепиться.

— Ну а… как тебе все остальное?

— Грязновато, — Володя понимал, что его провоцируют, и старался не давать повода.

— Я был в Йене, — вставил Боря, — у них там брусчатку на улицах шампунем моют. По ней еще Гете ходил.

— Наверно, плюнуть негде?

— У них мостовые чище, чем этот стол, — не успокаивался Боря. — И эта чистота — несколько веков.

— Да плевать я на них хотел.

— Ну, здесь ты можешь плевать, где угодно, — сказала Дашка. — Но не надо так уж злоупотреблять. Чистота — это тоже не так плохо.

— Я не понимаю. Грязно, жарко — чего сюда было ехать?

— Друзей повидать, — сказал Володя. — Тебя, например.

— А там друзей нет?

— Есть.

— Представляешь, — громко сказала мне Дашка, отвлекая разговор на себя, — с первого дня, как они приехали, их стала опекать одна старая немка. Едет в Италию — берет их с собой, в Испанию — тоже берет. Да, Володя?

Их — то есть Володю и его жену. Мне стало жалко Дашку.

— Эта немка считала их русскими или евреями? — спросил Илья.

— Антисемитизма сейчас нет, — хладнокровно ответил Володя. — Даже наоборот.

— Что значит, наоборот?

— У нас есть приятель, в теннис вместе играем, он когда узнал, что я еврей, знаешь, что спросил?

— Ну?

— А вы не боитесь, спрашивает, что все снова повторится?

— Потрясающе, — сказал Илья. — Беспокоится за евреев?

— Нормальный культурный человек.

— Представляю чувства того немца. Ладно, думает, Гитлер — чудовище, но проблема снята, все это ужасно, но мы хотя бы уверены, что этого больше не повторится — нет в Германии евреев. И тут здрасьте — давно не виделись.

— Ты считаешь, может повториться? — снисходительно улыбнулся Володя.

— Но вот он же спросил тебя. Видит, знающий человек, дай, думает, спрошу.