Босой - Захария Станку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тицэ Уйе уставился в землю: Сурово насупил брови. Лицо, как у всех нас, черное, худое, с ввалившимися щеками.
Рядом с Тицэ Уйе, увязая в дорожной грязи, останавливаются на миг Лишку Стынгачу с Малышом, Петре Згэмыйе с Думитру Пэликэ, моим двоюродным братом, Иван Цынцу и мой брат Ион – его черные глаза сверкают, как кипящая смола.
V
БОРОЗДА УЗКАЯ И ГЛУБОКАЯ
Вода прибывала всего неделю, а спадала целый месяц. Глянь-ка теперь на реку! Ее опять можно вброд перейти. Если не замечать заречной части села и хутора без изгородей, с развалившимися стенами домов, если не видеть тех разрушений, которые оставило после себя наводнение, никак невозможно поверить, что здесь случилась такая беда…
Крестьяне ставят навесы, роют землянки, укрываются от непогоды как могут. У них не осталось ни крупицы из тех припасов, что сохранялись с зимы, ни скота, ни птицы. Кое у кого даже надеть нечего. И неоткуда ждать подмоги, никто не протянет руку помощи. Помещичьи амбары ломятся от пшеницы и кукурузы. А крестьянам не на что купить хлеба. Они запутались в долгах.
До них никому нет дела.
– Дай хоть решето муки!
– Не могу.
– Я отработаю.
– Я тебе уже давал…
Земля, что была залита водой, покрылась толстым слоем жирного ила, в котором мы по колено увязаем босыми ногами… На полях снега нет и в помине. Весна выдалась ранняя. Только начало марта, первая неделя. Не прилетели еще ни аисты, ни ласточки, ни журавли…
Вечера холодные. Голая земля черна. Трава еще не пробилась. Мы ходим босые, лязгая от холода зубами. На хуторе есть люди, оставшиеся без крова… Хорошо еще, что никто не погиб!.. Особенно притягивают наше внимание три бесполезные громадины – спасательные шлюпки. Их так и бросили у станции на краю хутора. Лодочники возвратились в город без них.
В корчме крестьяне собираются не столько за тем, чтобы выпить, сколько потолковать о жизни. Корчмари, словно сговорившись, в долг не дают, а долговые книги попрятали.
Прошлое лето стояла страшная засуха. Теперь на село обрушилось наводнение, которое снесло дома, заборы, унесло скот и птицу.
– Отпусти в долг пачку табаку, Тома…
– Не могу, друг, я теперь и маковой росинки в долг не дам, пока за старое не рассчитаетесь. Все свободные деньги в землю вложил, прикупил землицы…
Тома подкручивает поседевшие усы. Отказывает всем подряд, чтоб не надоедали:
– Так и заруби себе на носу – в долг отныне не даю. От меня больше ничего не получите. Ступайте к Марешу, может, он сердобольнее, он ведь бездетный, или к Бучуку.
У Мареша та же отговорка. Под стать им и Бучук:
– Не могу, приятель. Давать в долг нынче не расчет. Времена тяжелые, недобрые слухи ходят. Никто не знает, что сулит завтрашний день…
– К войне, видать, дело идет, – высказывает предположение Георгицэ Тирыш.
Был у Тирыша дом на берегу реки. Унесло наводнением. Теперь он с женой и детишками живет в землянке, наспех вырытой на косогоре. Ни земли, ни скота. Кормится трудом собственных рук, как и другие крестьяне, а таких почти четверть села.
– Какая там война, о войне и речи нет, – подает голос Удудуй. – А вот люди сказывают, будто в Молдове сёла против боярских имений поднялись, крестьяне жгут усадьбы, делят боярские угодья. А мы сидим тут, ждем у моря погоды. Пора бы и нам распрямиться… Потерпели – и будет.
Я стою у отца меж колен, слушаю. Горло у меня опало. Над питейной стойкой висят две связки сушек.
– Тять, купи мне сушку.
– Нету денег, сынок.
Мои слова слышит Тома Окы.
– Эти сушки детям не годятся, – говорит он, – от них живот пучит.
Может, у меня и вспучило бы живот, если бы я проглотил целую связку. Но я прошу одну сушку, всего одну. В прошлом году от сушек и в самом деле раздулся живот у Бешку, известного на селе пьяницы. Он побился об заклад с писарем Стэнеску. Оба были выпивши. Бешку, показывая на свою палку, предложил в шутку:
– Хочешь, одним махом разобью все сушки в связке?
– Если разобьешь все, – принял вызов писарь, – я заплачу, а ты их съешь. Но гляди, чтоб ни одной целой не осталось. И чтоб съесть все до последней крошки.
И Бешку одним ударом палки разбил связку в сто сушек. Разбил вдребезги. Собрал крошки с полу. И сгрыз… А ночью чуть не помер. Но хватил большой стакан растительного масла. Полежал. Весь как мел побелел. Однако выжил…
Учитель Георге Попеску-Брагадиру отругал писаря:
– Ну чего ты с ним связался? Ведь он пьян был!.. А если бы помер?
– Невелика потеря, – отмахнулся писарь. – Одним босяком больше, одним меньше, какая разница?
После того случая Бешку бросил пить. Зайдет, бывало, в корчму, купит табаку – и за дверь.
Однако нынче даже Бешку не спешит уходить. Стоит и слушает. Всем хочется узнать, что же творится в тех местах, где полыхают помещичьи усадьбы. Слухи доходят самые разные, причем издалека.
– Я вот слышал, – рассказывает Пракэ Дера, – что бунт к нам приближается, из Молдовы уже дальше пошло, даже до Влашковского уезда докатилось.
Едва Пракэ Дера возвестил эту новость, как в корчму ввалился поп Бульбук.
– День добрый!
– День добрый, батюшка.
– Налей-ка, Тома, и мне стопку дрождие.
– Большую, батюшка?
– Большую, мил человек, большую, маленькая мне лишь на задний зуб.
– Их, поди, много у тебя, батюшка, задних-то зубов, – шутит смуглолицый Петре Згэмыйе…
– Двадцать четыре, мил человек, ровно двадцать четыре, я ведь родом из-за Олта, олтенский…
Мужики смеются. Хоть им даже смех во вред – так они истощены, – но и без смеху пользы мало. Всем известно, что зубы свои поп Бульбук потерял уже давно. Всего-то три клыка торчат. Да и те шатаются, вот-вот выпадут.
– А что, батюшка, слыхать про бунты? – спрашивает Оведение. – Будто бы в Молдове крестьяне устроили революцию, против помещиков поднялись…
Поп Бульбук единым духом опрокидывает стопку. Водка булькает у него в глотке, словно течет через воронку. Поп жмурит глаза. Спирт обжигает нутро.
– Налей-ка еще, мил человек…
Окы наливает еще стопку дрождие. Поп держит ее в руке.
– Кое-что слышал, мил человек, да никто толком не знает, что там на самом деле. Нехорошо это, когда люди против власти с дрекольем восстают.
– Да ведь народ не против власти поднялся, батюшка. Поднялся против бояр, – вступает в разговор пастух Шонтрокан, который за один присест может умять целого жареного барана, лишь бы кто предложил.
– Молчал бы уж, Шонтрокан, – одергивает его Тицэ Уйе. – А власть-то чья? Наша или барская? У нас тут, к примеру, кто префект? Дину Дрэкуля, зять Барбу Дрэкули, помещика из Фуркулешти… Баре с властями заодно, это любому ясно. Но и другое ясно как божий день – бар мало, а нас много. Если подняться всем разом, им несдобровать.
Поп Бульбук опрокидывает вторую стопку.
– Уф! Ну и крепка, проклятущая!..
– Кто, батюшка? Революция?
– Да нет, мил человек, водка… А с революцией вам лучше не вязаться. Помещиков ведь тоже господь попустил. Так и в писании сказано: одним дастся, у других отымется. Но небо, мил человек, небо – это для бедных. И рай, мил человек, тоже для бедных…
– Нельзя ли, батюшка, и для богатых в раю местечко выкроить? А нам бы взамен немного землицы уступили? Нам бы это очень подошло…
– Послушай, Уйе, зело не нравятся мне твои речи. Что ни слово, то грех на душу… Зашел бы в церковь, мил человек, внял бы слову Христову…
– Да внимал я, батюшка, внимал, и не раз. И сдается мне, не держал Христос сторону богачей, как ваше преподобие…
– Плесни еще стопочку, Тома, нутро горит… Припомни, мил человек, мои слова. Негоже идти супротив властей и помещиков. За ними сила – сила, мил человек. Так постановил господь бог. Да вы сами-то умом пораскиньте! Если бы все сделались помещиками, кто бы тогда копался в земле, сеял, собирал хлеб? Это вас дьявол бунтовать подбивает, мил человек, сам дьявол, не иначе.
– Какой дьявол, батюшка, правды хочется, да еще вот брюхо как-нибудь наполнить. Себе и ребятишкам. Какой уж тут дьявол…
– Ладно, мил человек, пусть будет по-вашему! Только не пеняйте потом, что я вас не упреждал…
Поп уходит. Ветер развевает его черную рясу. Крестьяне оживленно толкуют меж собой. В корчме – дым коромыслом…
– Вот так! Подарим небо богачам, отправим их в рай. А сами устроимся на земле. И пусть его поп стращает нас адом, чёртом-дьяволом. Для нас баре хуже дьявола!..
Отец возвращается домой уже под вечер, ведя меня за руку. Засиделся в корчме…
– Эй, ребятки, а ну давай на улицу! Гляньте-ка на восток – страшенный пожар!
Все высыпают во двор. Напряженно смотрят на восток – там небо багровое, словно горит лес. Но лесов поблизости нет. Чтобы лучше видеть, мы взбираемся на железнодорожную насыпь. Но и оттуда ничего не различишь. Тогда мы влезаем на бугор. Вот отсюда картина пожара открывается во всей своей первозданной красе. Теперь все ясно. Горит усадьба в Секаре. Но как это вышло? Может, запалили сеновал?.. Около полуночи прибежала домой сестрица Рица…
