С высоты птичьего полета - Станислав Хабаров

Есть и иные безответные вопросы, и это рушит планы. Приходится продолжать, словно все вопросы решены, как было записано некогда в протоколе.

Но когда? Ведь в протоколе было – в кратчайший срок, в возможно короткий срок, не позже такого-то? Проходит это число, идут недели, месяцы, а воз и ныне там. Почему? Как шутят французы, если не хотят отвечать: потому что…

Немало забот с механическими устройствами. Они под контролем Пикара и Обри. А электроника, прохождение электрических сигналов, заботы с телекамерой?

Словно перед нами хорошо сложенный человек с пороком сосудистой системы, невидящий, с крохотным мозгом. Он – инвалид и требует внимания и забот. Наш эксперимент пока напоминает инвалида и вызывает заботу и боль, как о больном родственнике. И дело не в технике, за ней прячется отношение. Создашь прецедент, пропустишь раз, и так пойдёт и пойдёт.

Не знаем мы, может быть, у них объективные препятствия? На встречах мы видим лишь верхушки айсбергов, а что в глубине под ними, в чужой стране?

Однако не безгрешны и мы. Попал к нам, скажем, в команду педантичный человек. Он требует перевыпуска габаритных чертежей. Они для него – дело главное. Попробуй ему возразить, и поднимется крик. А время одно, и силы одни, и важно, на что они тратятся. И вот выпускаются и доводятся габаритные чертежи. Но в деловом перечне они всего одной строкой. И торжествует не смысл, а буква закона, и на защите её демагогия – мол, всё на свете нужно делать хорошо. Да, доводить до сияния можно лишь при бесконечном резерве сил, а если их нет, то нужно делать достаточно хорошо и выделять главное. А что сейчас главное? Не противоборство, а экономия сил. И махнешь на козни рукой, и не замечаешь, как порой к загранице лишние лепятся. Да, что в самом деле главное? Сегодня – гидробассейн.

В бассейн на служебную территорию в Звездном городке мы явились с французским экспериментом впервые 4 марта. Здание бассейна с виду напоминает римский Колизей, только, в отличие от древнего, он не разрушен. В это морозное утро он светился полукругом окон, не то запотевших, не то замерзших.

Гидробассейн любопытен и для непосвященных и входит в обойму узаконенных зрелищ. В бассейне три рабочих этажа. На верхнем готовят к спуску под воду космонавтов и оборудование. Для наблюдений обилие окон-иллюминаторов второго этажа. На первый спускаются, когда нужно подсмотреть что-нибудь снизу.

При самом первом посещении мне бросились в глаза не погруженная в воду гигантская конструкция и не космонавты в скафандрах, а исключительная возможность наблюдать всплывающие воздушные пузыри. Огромные, блестящие, куполами поднимающихся вверх парашютов, оловянными склянками тускло поблескивающих, незастывших грибов, сверкающих, ртутноживых. Пузыри – воздух аквалангистов, болотно-зеленых и чёрных с желтыми баллонами на спинах, что вьются чертиками подле основных громоздких белых фигур, в надутых скафандрах, шлемах с забралом, с ранцами за спиной.

В институте в период специализации меня повлекло к кавитации. Практически странным казалось уравнение Бернулли для струйки воды: при особо быстром её движении оно диктовало вскипание. То же самое получалось при падении тела в воду. За ним вытягивалась кавитационная каверна – паровая полость, пустота, разорванная сплошность воды.

Кавитационная каверна – ученое название. В сценарии своего первого научно-популярного фильма я назвал её шлейфом феи воды. Каверна как бы демонстрация идеального. Возник в лопнувшей воде паровой мешок с поверхностью, идеально совершенной, природным зеркалом, живым, движущимся, переливающимся. Возможно, такое увидишь глазами рыбы из-под воды – волнующуюся водяную поверхность в несолнечный день.

Пузыри же мне напоминали и инженерную молодость, большую солнечную веселую комнату в КБ С.П. Королёва, где мы решали тогда вопросы полёта к Луне и рассчитывали большой тяжелый (по тем временам) пилотируемый корабль к Марсу. И тогда в его баках я теоретически гонял газовый пузырь. Пузыри для меня – приветом из молодости, и сказка, чудо, но об этом особый разговор.

Они всплывали здесь в бассейне за смотровым стеклом, этакие серебристые медузы, совершенные линзы с шевелящимся ободом – необыкновенные, стремительные, колеблющиеся. Но это для тебя. Для остальных они представляли помехи, и аквалангистов просили убрать эти пенистые, поднимающиеся вверх потоки, расходящиеся по внутренней поверхности, как дым из трубы. Позже, вовлекаясь в рабочий процесс, не замечаешь кипения поднимающихся пузырьков на внутренней поверхности воды, следишь за действиями космонавтов, за рассуждениями работающего экипажа, его деловым бормотанием, которое пока что в бассейне слышим только мы. Но потом, там, в космосе, при выходе и в зале управления, и в многочисленных комнатах Центра управления полетом «на виду» окажется каждое сказанное экипажем слово и каждый невольный вздох.

КЭ (командир экипажа): Погоди… (тяжелое дыхание) за крышку не тяни.

БИ (борт-инженер): Нет, я не тяну… Ага… Фал ноль-пять за круговой поручень…

КЭ: Фал ноль-пять, пожалуйста, отсоедини.

БИ: Ставим… Я поставил…

КЭ: Гнезда совпали… Стоит, как положено…

БИ: Я теперь пошёл на ту сторону…

Врач по громкой сообщает свою каббалистику: 96… 27… 37,1 БИ: Я блок взял. Я его не удержу…

КЭ: Этого бычка я не удержу…

БИ: Как учили, пошел…

Слышится тяжёлое дыхание, говорят с перерывами, как при тяжёлой работе. Да, такая она и есть.

КЭ: Давай, Санек… наблюдаю за Саней… Все о'кей…

БИ: Ух и барабан… Хороший барабан… Всё в нём есть… Отбрасываю… и пошла, пошла, милая.

КЭ: Санек, уходи в якорь через мою голову…

Время в бассейне летит, следишь, сопереживаешь, и только иногда бросится в глаза постороннее, скажем, их вид: космонавты в свободном парении с согнутыми коленями и повернутыми к нам ступнями напоминают ангелов с известных картин. И в который раз удивляешься – всё предугадали гении.

Психологический интерфейс

Считанные дни до новой встречи, но, кажется, всё окончательно расстроилось. У французов, возможно, пропал интерес или изменились обстоятельства, и общее дело пошло абы как, и от этого руки опускаются. Но может, как говорится, сам виноват, словно, растя ребенка, балуешь его, не наказывая. Позже страдай, удивляйся: как же так? Я ему делал только хорошее. Во всяком случае необходим нелицеприятный разговор с Обри и Тулуз: «В нашем взаимопонимании что-то разладилось…»

А что у них вообще происходит? Ищем ответа в газетах. В Лионе завершился процесс над Клаусом Барбье. В деле не нашлось смягчающих обстоятельств. Палач и убийца приговорен к пожизненному тюремному заключению. Французская пресса сообщила, что через 14 месяцев начнется новый процесс над Барбье. Позволит ли он разгадать «загадку Калюпра»?

День приезда французов – годовщина нападения Германии на Советский Союз. В этот день с тревогой читаешь об укреплении военной оси Париж – Бонн, о предложениях французскими ядерными ракетами заполнить вакуум после вывода американского оружия.

В день приезда газеты сообщили о шквальных ветрах над русским черноземьем, о строительстве туннеля под Ла-Маншем, о спорах: будет ли новый ядерный полигон на острове Кергелен?

И вот мы встретились. Возглавляющий делегацию мсье Шапп говорит дежурные слова: «… всегда получаем большое удовлетворение от пребывания в Москве, особенно, когда хорошая погода. – За окном было хмуро и пасмурно. – Спасибо за испытания в бассейне».

Затем выступает мадам Тулуз: «Здравствуйте всем, – бойко переводит Мари-Жан, – я очень мало хочу добавить к сказанному. Для нас наступает ответственный этап. Мы начинаем квалификационные испытания…»

Из новичков прибыли Ко и Дансэ. Имена их уже встречались в документах. В проекте немало людей, которые, словно сказочные гномы, трудятся невидимо для нас. Не приехал уже знакомый нам Анц, но имя его упоминалось так часто, словно он присутствует.

Спешу к Обри, заставляю себя начать не с упрека. У Обри особая, не принимающая загара кожа, лицо в веснушках, обветренное. Виндсерфинг? Удалось пару раз вырваться, а так недосуг: семья и работа, работа.

– А отчего вы нам не отвечали?

– А разве вы просили ответить? – удивляется Обри. – Мы приняли ваш телекс к сведению и выполняли, но не думали, что нужно вам об этом сообщить.

Идёт разговор, видишь искренность усилий и становится стыдно за упреки, готовые сорваться с языка. Все идет пристойно и скромно. Чуть-чуть вызовом – красный ободок оправы Патрика да железная брошь-коробочка на груди с ароматическими шариками.

– В Тулузе? Дождь, градусов 15–17. В Париже похоже. Где же хваленый юг? Самолеты летают. Только задерживаются. Забастовка авиадиспетчеров продолжается. А у вас – са ва?

– Чуть-чуть са ва.

И в воде мы не утонем

24 июня. Центр подготовки космонавтов. Бронзовоствольные разлапистые сосны, березы, голубые ели среди свежескошенных газонов, аккуратно подстриженные кусты. Близится дождь, а впрочем, он не обязателен, хотя парит и душно.