Ищите связь... - Владимир Архипенко

Три года спустя Зубатов официально взял его работать в охранное отделение и немало повозился с ним, видя в нем прилежного, старательного, а главное, очень быстро схватывающего суть дела ученика. Он питал к Мардарьеву некоторую слабость и благоволил к нему оттого, может быть, что видел в молодом сотруднике в какой-то мере повторение своей судьбы. Он так же в свое время начинал свой путь в революционном кружке, а потом свернул круто и пошел по стезе политического сыска, дослужившись до помощника начальника Московского охранного отделения, а потом неожиданно для всех стал начальником. Неожиданность заключалась в том, что на этот пост обычно назначались только офицеры отдельного корпуса жандармов, а Зубатов был человеком штатским.

Под руководством опытного мастера полицейских дел Александр Ипполитович пошел в гору.

Рос он поразительно быстро. Через несколько лет даже завистники стали признавать, что в распутывании трудных дел Мардарьев — умелец. Очень способствовало его карьере раскрытие двух эсеровских групп. Но особенно памятным для всех был случай, когда он раскрыл подпольную типографию, причем сделал это, не выходя из кабинета. Он затребовал тогда все сообщения об изъятых и расклеенных прокламациях, изучил донесения дворников и агентов наружного наблюдения, отметил по карте Москвы районы расклейки, некоторые трамвайные маршруты, узнал, где живут задержанные с листовками. И в результате указал улицу, где могла находиться типография, попросил послать в тот район самых опытных филеров. И действительно очень скоро типография была обнаружена.

Многие сотрудники, привыкшие к работе с помощью засланных в революционные организации агентов, только диву давались. Правда, злые языки поговаривали, что не все тут чисто с этим «анализом», что попросту Александр Ипполитович «выбил» на допросе у кого-то из арестованных нужные ему сведения, а в протокол их не внес. А потом, уже зная точный адрес типографии, затеял весь этот «анализ», пустил пыль в глаза.

Вскоре Зубатова перевели в Петербург, назначив начальником особого отдела департамента полиции, и он взял Мардарьева своим помощником. Начальство по-прежнему благоволило к Александру Ипполитовичу, не обходило его ни чинами, ни наградами. Но наступил день, когда над головой всесильного патрона нависли тучи — он осмелился вместе с князем Мещерским повести подкоп под тогдашнего министра внутренних дел Плеве, а тот каким-то образом пронюхал об этом. Однажды министр вызвал Мардарьева к себе и прямо спросил его о том, не хочет ли он сесть в зубатовское кресло? Но для этого Александр Ипполитович должен сообщить такие сведения о своем патроне, на которые можно было бы опереться при его увольнении. Мардарьев было заколебался, но тут же мысленно обругал себя «сентиментальной бабой» и здесь же в кабинете предложил министру план действий.

В то время Зубатов носился с идеей создания легальных рабочих организаций под контролем полиции. На для того чтобы привлечь в них рабочих, ему приходилось поддерживать какие-то их требования к хозяевам. Он даже дал согласие на то, чтобы в Одессе его ставленники возглавили экономическую стачку. Однако в ходе забастовки рабочие вышли из уготованных им зубатовских рамок и, помимо экономических, предъявили политические требования. На этом и решил сыграть Мардарьев, предложив министру выставить Зубатова как организатора политического выступления, направленного против самодержавия. Плеве обеими руками ухватился за эту возможность и при первом же докладе царю выложил соображения о неумной игре начальника особого отдела, которая привела к тому, что Зубатов оказался в одном строю с врагами самодержавия. Царь вскинул на министра свои водянистые глаза, пожал плечами и сказал, что это слишком…

Вернувшийся из дворца Плеве вызвал к себе Зубатова и в присутствии нескольких сотрудников грубо накричал на него, называя его неучем, бездарью, зарвавшимся интриганом и вообще опасным для полиции человеком. Взбешенный Зубатов хлопнул дверью, написал в тот же день рапорт об отставке.

Место его в особом отделе занял Мардарьев.

Александр Ипполитович шел по служебной лестнице уверенно, дорос до действительного статского советника, занял пост чиновника по особым поручениям при директоре департамента полиции, выполняя самые деликатные поручения.

С годами укрепилась в нем вера в постоянную свою удачливость. Фигура его приобрела округлость, налилась жирком, на затылке появилась плешь, щеки обвисли, а глаза, бывшие и в юности навыкате, вылупились еще больше. Но при своей полноте и появившейся одышке он оставался подвижным, быстрым на подъем жизнелюбом, умел со вкусом поесть и хорошо выпить, а главное, не терял профессиональной хватки.

Было в натуре Мардарьева свойство, выделявшее его из среды сослуживцев, — он держал себя подчеркнуто независимо перед начальством, но в то же время был внимателен к тем, кто был ниже его по службе, всегда вежлив и предупредителен с ними. Это обстоятельство позволило ему утвердить прочный авторитет среди мелких служащих департамента, охотно выполнявших его просьбы и поручения.

В отношении к сослуживцам была у Мардарьева еще одна характерная черта, которую он тщательно от всех скрывал, — ненависть к жандармским офицерам. Ненавидел их за спесь, самодовольство, за то, что равные ему по чину получали содержание больше, чем он, за то, что их в первую голову назначали на лучшие посты. Эта ненависть тлела в нем постоянно, но он никогда не давал ей воли, не раскрывал ее. Но если доводилось ему по службе ткнуть кого-то из жандармов носом в их собственную неграмотность и неумение, он делал это с превеликим удовольствием.

Командировка в Финляндию была для Мардарьева лишним доказательством того, что начальство его по-прежнему ценит. Накануне отъезда он имел доверительный разговор с Белецким и получил от него указание: во что бы то ни стало «зацепить» на кораблях хотя бы нескольких матросов, связанных с подготовкой восстания.

Прибыв в Финляндское жандармское управление, Александр Ипполитович не стал тратить ни секунды на формальности. Еще не успев снять плаща и фуражки, попросил, чтобы ему подобрали сведения о всех неблагонадежных матросах, донесения агентуры за последние два месяца, сведения о наблюдениях за прошедший день. Рапорты, которые еще будут поступать от филеров в ближайшие часы, приказал немедленно передавать ему в руки.

Начальник управления Утгоф любезно предложил приезжему расположиться в его кабинете, осведомился, успел ли он поужинать, а если нет, то тут неподалеку есть место, весьма недурно готовят. На это Мардарьев с заметной для всех иронией ответил:

— Я понимаю, господин полковник, что аппетит в отличие от женщины нужно ублажать постоянно, но — увы — государственная служба иной раз, согласитесь, и жертв требует. Об ужине мы поговорим попозже, возможно, он пригодится нам завтра на завтрак. А что касается вашего личного кабинета, то, помилуйте, зачем же стал бы я вырывать вас из привычной и необходимой для работы обстановки? Вы уж определите меня в комнату, где размещена картотека, чтобы все под рукой было, и отрядите мне в помощь вашего писаря — он ведь быстрее, чем кто-либо, нужную бумагу разыщет… А остальных работников управления попрошу оставаться на своих местах до особого на то распоряжения.

Начальник управления, выслушав эту тираду, набычился, покраснел. Возражать, однако, не посмел и отвел гостя в помещение картотеки, где стояли два простых стола, стеллажи с делами и огромный, во всю стену, шкаф. Усевшись за столом возле окна, Мардарьев самолично задернул тяжелую серую портьеру, попросил принести ему все необходимое для работы и, если можно, настольную лампу. Просьба была исполнена незамедлительно. Прежде чем приступить к делу, чиновник для особых поручений справился у писаря Феофанова, курит ли он, и, узнав, что нет, попросил разрешения закурить, чем страшно удивил мелкого служащего, у которого отродясь ни один работник управления ни на что не просил разрешения. Польщенный Феофанов — человек и без того старательный и безотказный — стал помогать приезжему со тщанием, доселе небывалым. Он мгновенно доставал нужное дело, разыскивал нужную карточку, клал на стол рапорт или фотографию. Постепенно перед Мардарьевым вырастала груда папок и отдельных листков, в блюдечке росла гора окурков, а записная книжка заполнялась все новыми заметками.

На этот раз Александру Ипполитовичу предстояло дело крайне трудное. Правда, оно облегчалось тем, что из агентурной записки Лимонина известны были члены подпольного комитета, а также конечная цель заговорщиков и предполагаемый срок их выступления. Главное, нужно было выяснить имена тех, кого надлежит изъять с кораблей. В своем разговоре с морским министром Белецкий солгал, сказав, что известны имена зачинщиков и что за ними давно уже ведется наблюдение.