…нет воспоминаний без тебя (сборник) - Эльчин Сафарли

Неожиданно она выпрямляется, скрестив руки на груди, смотрит на нас. «Мне очень хорошо с вами, честно. Спасибо за то, что вы делаете для меня. Но я же никогда не была в кафе, ресторанах... Извините... Лучше давайте пойдем в парк, а?..» Прижимаюсь к Гюльсюм, целую ее в макушку. «Солнце, а перед нами не нужно извиняться. Если тебе что-то не нравится, сразу говори нам. О’кей? И знаешь, нам с Зейнеп тоже не нравятся все эти рестораны. Шум-гам, еда безвкусная...» – я изо всех сил недовольно морщусь. Гюльсюм какое-то время смотрит на меня удивленно, а потом начинает хохотать. Любимая присоединяется к нам. Поливает практически не тронутую мусаку персиковым соком, бросает сверху комочки салфеток. «Да-да, совершенно отвратительная мусака. Кебаб тоже не понравился. Мясо как жвачка. Все, ребята, собираемся и уходим...» Оплатив счет, выбегаем из одного из лучших ресторанов Стамбула, где, к слову говоря, готовят превосходно.

В глазах Гюльсюм загораются искорки. Смеется, держит нас за руки, подпрыгивает на ходу. Дети всегда остаются настоящими – в отличие от нас, взрослых, любящих примерять маски... Через час, развалившись на скамейке в осенне-багряном парке, расправляемся со свежевыпеченными симитами[49] Наша бабочка надевает душистые кольца на руку, кокетливо вертится, демонстрирует их Зейнеп. «Классные браслеты, а, Зейнеп? Примеришь?» Любимая просит Гюльсюм помочь засучить рукав свитера, с энтузиазмом набрасывает выпечку на тонкую кисть правой руки. Они о чем-то шепчутся между собой, как мать с дочкой. Наблюдаю за ними и еле сдерживаюсь от желания кричать. От счастья...

После прогулки на пароме по Босфору она заявила, что, как только окончит школу, напишет «толстенную книгу». О великом проливе. Зейнеп улыбается, подмигивает мне: «Вся в папу...» Я гордо поднимаю подбородок, приосаниваюсь. Любимая пока не знает, что Гюльсюм уже посвящены несколько глав моей книги... «С Босфором так хорошо беседовать, он мне столько рассказал о подводном мире. Оказывается, сюда вернулись дельфины – правда, пока не показываются людям. Боятся быть пойманными и оказаться в дельфинарии...» Под натиском впечатлений Гюльсюм увлеченно тараторит, грызя печеный початок мысыра[50]. Мы с Зейнеп взволнованы и переполнены впечатлениями. Детский лепет – новый лексикон в нашем любовном мире. Отныне нашей любви не страшны поражения, ведь Аллах наградил нас таким талисманом...

Гуляем по набережной. На мокрой земле, рядом с одной из скамеек, Гюльсюм обнаруживает кричащую в отчаянии чайку. Подбегает. Берет в руки. Подносит к нам: похоже, у птицы сломано левое крыло. Совсем слабая. Гюльсюм взволнованно дышит, с глаз срываются слезы: «Нужно ей помочь... Отвезти к врачу...» Зейнеп тут же набирает ветеринару Айдынлыг, тем временем я спешу к проезжей части, ловлю такси. Если минуем пробки, через двадцать минут будем в клинике. Тороплю таксиста. В дороге Гюльсюм дает имя чайке. Инанч[51]. «Она выживет... Я верю...» Меня снова переполняет какое-то совсем новое чувство. Я еще никогда не спасал чаек...

Инанч выжила. Идет на поправку, пока живет с Гюльсюм. Ветеринар заверил, что через неделю чайка Вера сможет вернуться в царство пролива... А Гюльсюм выдержала испытание Босфора – теперь он и ей Друг...

16

...Улыбка ребенка может разогнать самые угрюмые тучи, остановить проливные дожди, прогнать тоску – если не навсегда, то надолго...

Один день из календаря счастья. День, раскрашенный красками доверия, непредсказуемости, улыбок. Этот день навсегда сохранится на пленке наших воспоминаний. Еще останется стопка черно-белых фотографий. В основном снимала Зейнеп, редко я, охотно – Гюльсюм. Она быстро приручила капризный Canon, и тот поддался с удивительной легкостью, воплощая в кадре ее эмоции. Гюльсюм фотографировала себя на фоне нас, словно хотела убедиться в том, что наше общее настоящее происходит и в ее настоящем. «Сны можно запомнить, но невозможно сфотографировать. Нас всех смогла щелкнуть. Значит, это не сон? Значит, вы – реальность?! Супер...»

Почти весь день провели дома. «Вау, квартира с видом на Босфор. Мечта...» И мне, и Зейнеп так хотелось сказать Гюльсюм, что теперь эта квартира и ее тоже... Но на следующее утро бабочке предстояло возвращение в приют. Нельзя же подарить ребенку мечту и отнять ее с обещанием вернуть позже. Возвращение – это перемещение из прошлого в настоящее или из настоящего в прошлое. Назад или вперед. Другого пути нет...

Айдынлыг с первого взгляда полюбила Гюльсюм – радостно залаяла, подпрыгнула, смачно поцеловав гостью в нос. Бабочка не смутилась. Присела на корточки, ответно чмокнула собаку в мокрый «пятачок». Контакт налажен... Бо́льшую часть времени Гюльсюм провела в моей комнате: сразу устроилась на пуфике рядом со стеной книжных полок. Периодически поднималась на стремянку, набирая с верхних полок очередную порцию литературы. Айдынлыг разлеглась рядом с новой подругой, положив мордочку на увесистый том «Улисса». Гармоничную атмосферу в комнате дополняла тихая музыка из магнитолы. Гюльсюм почему-то остановила свой выбор на Нино Катамадзе[52]. В режиме повтора звучала чудесная «Olei»... Тем временем я готовил для моих девочек русский салат «Оливье». Пока крошил овощи, вспоминал бабушку Анну Павловну. Белокожую красавицу с грустными глазами, поклонницу Цветаевой, великолепную хозяйку, мою первую и единственную учительницу русского языка. Я, как и она, родился 12 марта. Я, как и она, верю в бесконечность жизни...

Зейнеп, Гюльсюм и Айдынлыг заснули сразу после ужина. Перед телевизором. Я досматривал первый сезон «Друзей» в одиночестве. За окном лил дождь, наполняя комнату убаюкивающим шелестом. Меня тоже тянуло в царство Морфея. Клевал носом, не отрывая взгляда от моих спящих красавиц. Настоящее счастье так близко. Стоит только распахнуть шире глаза, внимательнее приглядеться, протянуть руку... Гюльсюм забыла выключить магнитолу. Катамадзе, в отличие от нас, и не думала засыпать, продолжая напевать «Оlei, оlei, оlei...».

Ощущение счастья в детских объятиях бесконечное, обволакивающее. Начинаешь видеть красоту в самом простом. Хочется быть на земле, не отходить от своего чуда, вдыхать аромат детской чистоты, восхищаться шаловливой непосредственностью. Улыбка ребенка может разогнать самые угрюмые тучи, остановить проливные дожди, прогнать тоску – если не навсегда, то надолго. Если взглянуть на мир глазами ребенка, убедишься, что светлых красок в нем больше, чем темных. Мы, взрослые, к сожалению, часто считаем наоборот...

Когда беседую с Гюльсюм, возвращаюсь туда, где с недавних пор бываю лишь во сне. Окунаюсь в утраченную пору детства. Узнаю в бабочке себя тогдашнего – вечно обложенного книгами, витающего в облаках, скрывающего неуверенность под молчаливостью. Правда, у меня, в отличие от Гюльсюм, была семья. Мама, прежде всего. Именно это отличие позволяет понять, что ищет, чего ждет Гюльсюм. Если я, как и она, был бы обделен материнской лаской, то не смог проложить между нами мостик понимания. Различия, как и противоречия, порою сближают...

Превращаюсь с ней в ребенка. Общение без границ. Хотя обычно найти общий язык с детьми мне сложно. Может, дело в том, что Гюльсюм – маленький взрослый? Она делится впечатлениями от прочитанного Поттера, и мне это кажется самой интересной темой на свете. Хотя я знать не знаю, что такое Хогвартс и почему некто Волан-де-Морт так взъелся на очкастого Гарри... С ней я забываю о том, о чем давно хотелось забыть, но не получалось. Она вселяет веру в сказки. Мне снова захотелось перечитать Кэрролла, Линдгрен...

Теперь мы с Зейнеп часто заглядываем в магазины детской одежды. Сегодня целый час провели в «Бенеттоне», в отделе для юных модниц. Выбирали зимние вещи крупной вязки: полосатые шерстяные платья свободного кроя, гетры, шарфы, шапочки. «Смотришь на них, и такое впечатление, будто бабушка связала... Думаю, Гюльсюм понравится». Зейнеп советуется со мной по поводу цветовой гаммы: она за желтый цвет, я бы предпочел сливовый... Предлагаю купить для бабочки кеды из вишневой ткани. Любимая против. «Мишуня, это непрактично. Лучше возьмем ботиночки или сапожки. Да и кеды – это немного по-мальчишески». Последнее слово за Зейнеп, все-таки она женщина... Разделили между собой наши обязанности в отношении Гюльсюм. Впрочем, все они сводятся к одной цели – подарить бабочке семью. Настоящую семью, где родители временами спорят, где ужинают за одним большим столом, где пахнет домашним уютом, а зима за окном не пугает. И в доме горит камин...

17

...На каждого приходится одна настоящая любовь. В обязательном порядке...

Сложила из кусочков воображения пазл собственного мира. В нем живут ее маленькое сердечко и большая душа. Именно живут, а не прячутся. Она создала жизнь там, где все цветет. В реальности присутствует лишь оболочка Гюльсюм. «В своем мире я не плачу, не грущу. И он совсем близко: закрываю глаза, оказываюсь там...» В мире бабочки нет ночи, холода, грома, молний. Нет брошенных, отверженных, обделенных. Нет слез, боли, злости. На каждого приходится одна настоящая любовь. В обязательном порядке... Там у нее есть домик в заповедном лесу – с карамельными стенами, окнами из фруктовых леденцов, крышей из лепестков фиолетовых тюльпанов. Живет бабочка в окружении болтливых троллей, неуклюжих великанов, карликовых мишек-толстопузов. «А деревья в моем лесу не простые – вечно зеленые, без корней. Они ходят большими шагами, сотрясая шоколадную землю»...